Солнце всегда возвращается.

      Вообще-то, я всегда старался быть предельно лирическим персонажем, — весь такой романтик до мозга костей, но жизнь распорядилась именно таким образом, что я стал циничным, злым гением, способным заговорить до смерти, или уйти в себя на протяжении нескольких суток, взорвать супермаркет, перевести бабушку через дорогу…       Нет, разумеется, я не взрывал никакие супермаркеты и не пытался говорить больше, чем в принципе заслуживали мои собеседники.       Признаюсь честно, я долго терпел, однако, не могу больше держать это в себе! — Люди — тупые. Вернее — большая их часть.       Впрочем, хули толку говорить, вы сами это знаете.       Череда мыслей о том, как надо было «тогда» ответить. И в голове ты уже придумал целый диалог, построенный на унижении собеседника, но, вот он, чешет себе довольный: ты опять ничего не сказал, выставив себя полным дураком.       Долго ли кривая дорога вела меня по бескрайним полям судьбы, долго ли я сидел без дела, али рвался куда, прочитав мемас про мотивацию, но нашел свое место не на музыкальном Олимпе (хоть и выступал много где, да и рисовал не плохо так), а в ликеро-водочном магазине.       Да, это странно.       Я пытался быть мега-крутым. Пытался быть много кем, в общем. Да в итоге стою сейчас за кассой, провожая взглядом очередного покупателя, которому готов тотчас засунуть в жопу гранату, только бы стереть с его лица пафосную улыбку.       Наш начальник, В, извините, не особо помню фамилию этого бравого мудака, вечно где-то лазает. Уж не знаю, где он сейчас, но в его отсутствии мне радушно и спокойно.       Он из тех, кто скупает всякую дичь на али-экспрессе, когда до следующей зарплаты осталось всего 29 дней. Заранее планирует свой досуг. Прям на работе планирует.       Бегает в соседний магаз за аксессуарами для отдыха. Мангальчик вчера прикупил.       И это хорошо. Лишь бы меня, блять, не трогал.       Я — супер импульсивный человек. То ипохондрик, то холерик, то сердечник… Короче, какой себе диагноз сегодня придумаю — тем и буду.       На самом деле, я — нормальный.       Единственный мой минус: всегда говорю правду.       Это не всем нравится, тем более нашим покупателям.       Я так и говорю дамочке, если она задела меня: у Вас ебало, простите, кривое. И дальше выставляю ликерчик. А она злится.       Хуль тут злиться, если это правда?       Я думаю, что проработаю тут за нищенскую зарплату всю жизнь, если меня не уволят.       И, если вдруг сегодня или через месяц произойдет что-то интересное, я и впрямь умру от сердечного приступа, преисполненный удивлением.       Господи, ну что тут может произойти? — Бутылку кокнут, бомж зайдет такой вонючий, хоть весь баллон морского бриза на него вылей — вряд ли что-то изменится.       Еще я ветеран Алкаш-маркета.       Я — гей, который отработал тут 10 лет.       — 10 лет?! — Воскликнет кто-то.       — Нет. Это никому не интересно.       Как я понял, что являюсь геем? Да никак.       На баб меня тянуло, и сейчас тянет. На парней, естественно, сильнее. Поэтому я гей где-то процентов на 70.       И люблю я не просто так вдуть, а делать это эстетично, с разнообразным набором вариантов.       На самом деле, я ни разу не спал с мужчинами, но делал это в своей фантазии. Даже Вальдемара нашего в бикини представлял. Вышло, правда, с большим трудом. Блеванул даже, суть не в этом.       В далеком юношестве я как-то приобнял товарища в его кровати после вечеринки. Он сбежал от меня на родительскую кровать. На этом мои любовные похождения закончились.       В школе мальчишки западали на меня, в институте тоже. Но я обходился кривой улыбкой, мол, я натурал. И врал себе, врал, пока не сорвался и не загуглил в интернете то, что изменило мою жизнь навсегда. Черт возьми, у меня встал на гея. И на лысого потом встал, и на толстого. И на гея в милицейской фуражке. И на гея-негра, хоть я и расист. Ну, не до мозга костей. Негры мне заходят, но евреев я недолюбливаю.       Что тут началось.       Маман моя сразу просекла.       Позже я даже не стал скрывать своих наклонностей.       Внаглую заявлял: Да, я голубой, что с того? Ну что Вы мне, люди, сейчас скажете? Что я — больной? Как же… Все такие здоровые, особенно тогда, когда едят из одной ложки со своей собакой или врут для того, чтобы выглядеть лучше и умнее.       Да ну, бросьте…       Мир, как никак, пронизан сумасшествием. И если бы ад существовал, то происходил он прямо здесь и сейчас, когда передо мной шлепнулся чистый лист бумаги, и начальник попросил меня написать заявление на увольнение.       Здорово. Просто потрясающе.       В говорит я слишком груб.       Боже, как он это понял спустя год? Когда я, верно, ткнул ножницами в дебила, который мне плюнул в лицо, когда у меня не было сдачи? — Нет, точно нет.       Я взял бумажку и размашистым почерком написал: «идите на*уй».       Полно это терпеть.       Если все псы, согласно мультику, попадали в рай, то ссаные Вальдемары улетали на детородный орган половозрелого мужчины, если пытались меня обвинить в том, что я превышаю свои должностные обязанности.       Я забыл сказать, что к своему отвратительному характеру я ебашил, как боженька, и не было мне равных. И я был чертовски красив. Остальное переставало иметь смысл.       Взмахнув своими белокурыми волосами, я покинул помещение, отправляясь в параллельный нашему магазин. Это была та же сетка, в которую я не то, что перешел, а ворвался с треском, чтобы наладить отношения с новым начальником.       Как и следовало ожидать, хватило меня ненадолго.       Гонимый мыслями о предыдущем разладе, я работал из рук вон плохо.       Пару раз меня даже преследовала идейка с суицидом, в прочем я был стоик, как никогда раньше.       Третий мой магазин оказался чем-то… новым?       До того момента, как я встретил своего двойника по характеру в облике прекрасного юноши Вилле Вало, злобного, как тысяча феминисток, хочется рассказать о второй попытке, где противная начальница Г, пыталась выделывать такие финты, что мир мой несколько раз перевернулся, чтобы свалиться в пропасть бытия.       Плела интриги, как херов паукан. Вышибла меня с должности ради сеструни-жируни, которая только и делала, что жрала чипсы пачками, и нам приходилось заказывать по несколько поставок в неделю.       Решили меня отправить на самый гнидосный пункт — Алкаш-маркет днище, где народу столько, что под конец дня ты реально ощущаешь себя изнасилованным.       Я и отказался.       Просто пошел, куда глаза глядят, не веря в чудо.       Друг мой, бывший партнер по созерцанию порно, сказал, что отчаиваться не стоит, да я и не отчаивался, просто сдохнуть хотелось так, как никогда до этого.       Накануне эпичного вылета у меня была подработка в Алкашане близ дома.       Я уже думал о том, как проведу два последних рабочих дня, чтобы больше никогда не вернуться в этот осточертевший магазин.       Куратор представился Вилле Валой, или Вало. В телефоне я его вообще Вонкой записал. Ну, такой себе тип, конечно. Раскудрявый, инертный, весь на движняке, посплетничать любит.       Я на его контрасте выглядел стариканом, честно говоря. Да и лет мне было дофига.       В общем, он был младше меня на 4 года, поэтому вышла неувязка, как эти два дня правдоподобно выдавать себя за начальника, когда твой компаньон — побитый жизнью конь с яйцами, который способен перевернуть тебя, тощего дрыща, чисто чихом.       На том и порешали.       Вышел сижку закурить. Вала телепается следом. Нафига — непонятно. Сам он не курит. Бережет себя до смерти, в чем я ему очень сочувствую.       Нет, плевать я на него хотел.       Слово за слово, и он начинает рассказывать о себе достаточно личные вещи, которые я не то что людям, полотенце держателю в ванной и в руке с расческой-микрофоном не пел никогда.       Это забавно, я поднимаю бровь.       Выслушиваю с предельным интересом.       Он говорит, что все от него сбегают, никто работать не хочет.       Немудрено, с такими-то разговорчиками средь бела дня.       Про кассу мы успешно забыли, про покупателей, про товар.       Нам просто тупо интересно друг с другом поговорить.       Я и сам открылся.       Выходит, работаю я здесь еще пару дней, это значит, что мы больше никогда не увидимся… Или…       — Хочешь работать на меня?       — У тебя набран штат.       — Ну, не совсем, — Вало нахмурился. — Одна девушка собирается уходить.       — Это точно?       — 90 процентов из ста, что она уже ищет новую работу.       — Почему ты так уверен будто я подойду на эту должность? Разве тебе не передали, что я малость э-э… буйный. Быдло я, ясно?       — Передавали, — Протянул Вилле. — Но я же вижу, что ты так себя настоящего прячешь. Ты же неплохой парень, да? Даже добрый.       — Думаешь, что смог прочесть меня? — Я рассмеялся. — Я настолько псих, что могу вцепиться тебе в горло, если ты меня выбесишь.       — Не собираюсь я тебя бесить, — Вилле закатил глаза, — Спасибо за честность, кстати. Мне за*бали все врать.       — Мне тоже. Так, когда, ты говоришь, она уходит?       — Через неделю. Ты выйдешь, если я тебе вдруг позвоню?       — От чего бы и да. — Я кивнул. — Мне всё равно нечего делать. С карьерой покончено. А здесь я, хотя бы, могу поорать на кого-то.       — А почему тебя выперли, кстати?       — Когда я затеял драку, в магазине был кто-то из офиса. Он и передал генеральному директору, чем я занимаюсь на работе. Даже стаж не помог. Вытурил, как псину башмаком.       — Порешаем.       Дальше я работал с невероятным подъемом.       Невероятно, что я смог расположить к себе этого Вилле, а может у него была реально жопа с кадрами…       Ладно, помогу, чем смогу. Не впервой.       Закрылись вместе в последнюю мою смену. Я проводил его вдоль лесополосы и озера с камышами, ибо там реально страхово одному лазить, даже не с такой вызывающей внешностью, как у моего новоявленного начальника.       Проводил, и пошел домой, чтобы встретить весь следующий месяц в ностальгии по старым дракам на работе.       Шучу, конечно. Дрался я не шибко много, когда прям совсем достанут и мочи терпеть нет. Скорее — меня привлекала аура данного места, где я чувствовал себя в полном покое.       Да и платят норм, чего уж там.       В начале августа телефон разразился аж шестью пропущенными.       Я был в толчке, поэтому вылез на звуки нехотя и нерасторопно.       И тут же перехотел делать все свои дела.       Вилле?       — Выходи завтра, я открою тебе. Эта швабра забухала. Если ты, конечно, не нашел себе более вакантное предложение.       — Да какое там вакантное. За косарь в костюме коровы раздавал флаера у молочного павильона. Такая себе вакантность. Спрел, как овощ в кастрюле. Вечно вымя под ноги вываливается. Ухайдохался так, что полнедели валялся пластом, стараясь вымыть из памяти этот позор.       — Ну, значит, я не ошибся с выбором, — Хохотнул Вилле, принимаясь что-то рассказывать. Да разве я слушал? Мне как будто жгучего перца за шиворот насыпали, скакал, представляя, как вернусь в родное гнездышко. Бесючее, но родное, как нос на лице.       Собирался утром, как в последний бой. На работу к восьми, а я уже отутюженный стою в половину.       Холодно, капец.       Вроде, август, но не зря я сегодня надел свое любимое военное пальто с отворотами.       Смотрю на провода и ежусь.       Умора, никогда бы не подумал, что буду жить и работать практически в одном доме. Только есть один факт, живя как можно ближе к работе, ты станешь опаздывать на нее гораздо чаще, чем любой статистический житель, обитающий на окраине нашего городишки.       Замерз к чертям собачьим.       Вало прискакал в десять минут девятого, расторопный, горбатый, с вороньим гнездом на голове. Я бросил взгляд на свою идеальную прическу с длинной волос в, примерно, один метр, сморщил нос и постарался сделать вид, будто не укладывал ее битых два часа.       — Привет, — Хмуро бросил он, ковыряя дверной замок обратной стороной ключа, — Прости, я работаю практически без выходных.       — Да что ж ты творишь? — Я взял его за запястье и увел руку в сторону, приноровившись к отверстию. Дверь безмятежно открылась.       — Как видишь, — гундел кудрявый, — у нас здесь скромно, но, со вкусом.       «Со вкусом, значит» — подумал я, разглядывая паука, который плел свою паутину над горой посуды в дальнем углу. — Кажется, здесь придется немного поработать над обстановкой. Сделать ее, скажем, более уютной.       В две руки да под песни Биттлз, мы нырнули на склад, где принялись перебирать коробки с хоз нуждами.       Я окончательно и бесповоротно впарился в работу, изредка издавая нечто протяжное, схожее с «да» и «угу».       Вилле рассказывал мне о том, как обстоят дела в отделе продаж, но мне давненько наскучила эта тема.       Сам я имел несколько сертификатов, две вышки, отличную память и смекалку. Оставалось только спросить себя, какого черта я тут делаю.       За плечами было несколько лет работы на оптово-розничном складе в роли логиста-баджировщика, маленький бизнес под «…» и практика дизайнера, однако, я всё еще искал себя, не зная к чему на самом деле лежит моя душа.       Вдаваться в детали смысла не было.       Коли я обещал Вилле, что помогу, то не вижу особой причины для того, чтобы не сдержать собственное слово.       Вилле меня сразу зацепил, но оказался несколько не в моем вкусе. На этот самый момент у меня уже были устоявшиеся отношения с одной симпатичной девушкой, а у Вало бушевал роман с красоткой Сандрой, которая уехала на отдых в Дубаи. Он, верный, любящий и внимательный мужчина, с преданностью цепной собачки, смиренно ждал возвращения своей пассии, как манны небесной.       — Ни разу не изменял ей за прошедший год?       — Как у тебя вообще язык поднимается такое спрашивать?! — Вскричал Вилле. — Я уже целых два года с ней!       Я скрючил мину.       Со своей я чалился годков 12, поэтому… поэтому сложно не поверить в вечную любовь этого человека.       Если честно, свои отношения я поддерживал из-за имиджа, который закрепился за мной для отвода глаз родителей и старшей сестры, знакомых… в общем, всех тех, кто беспардонно лез в мою жизнь.       Все эти люди всегда мне что-то советовали. И хоть бы раз кто-то спросил моего собственного мнения.       Впрочем, я начал вылезать из ракушки года три назад. К гадалке не ходи, моя мама первая прозрела, её не обманешь поддавками и отмазами в духе: скоро будет свадьба, но я бы повременил, так как собрал недостаточное количество денег для того, чтобы организовать банкет на сто человек.       Фигня. Бабло у меня было. Благоверной — нет.       Поверьте, если человек морозится, значит на это у него особые причины. Он не собирается ничего менять или действовать, если уже принял серьезное решение в своей голове искать того, кого по-настоящему полюбит, а не жениться на первой попавшейся девушке, чтобы всю жизнь себя укорять в неправильно сделанном выборе.       В конце концов, даже если мы оправдаем надежды наших родителей, жить собственную жизнь остается нам самим, но, сами понимаете, какая тут жизнь, если для благоустройства той самой ты не выделил ни камня, ни палки, будто чужая, постановка в три акта: рождение, свадьба, смерть…       — О чем задумался? — Вилле отбросил волосы назад и устало облокотился на стену.       — Надоели все. — Скупо пробормотал я, почесывая подбородок. — Ты не чувствуешь себя чужим, желающим сбежать в неизвестность, чтобы основать собственное королевство чудес?       — Постоянно. — Вилле поднялся, дабы включить штекер в розетку. Там он привалился на стул, дожидаясь кипения чайника. — Я по-прежнему живу с родителями. Мне — 24. Я директор в этом местечке, но в душе словно бы не тот за кого себя выдаю. Мне приходится мириться со многими вещами, которые меня раздражают. Каждый чертов день я заставляю себя прийти сюда, чтобы вечером не хотеть уходить, потому что… мне некуда идти. Дома меня не ждут.       — А Сандра?       — Всего не расскажешь… Я не думаю, что должен говорить тебе нечто личное, о котором обычно не распространяются перед незнакомыми людьми. Или, малознакомыми, понимаешь?       — Извини, ты первый начал. — Я выдавил сухую, натянутую улыбку, надевая ее с превеликим трудом на серое, изнеможенное лицо.       — Точно, — Вилле удивился. — Знаешь, тут никогда не было так спокойно, пока ты не появился.       Я поджал губы.       — А как тут было до… меня?       — Скудно. Я не мог себя заставить разобрать этот старый хлам, а теперь вижу, что так стало намного лучше.       — Бывает.       Я залил кипятком одноразовый пакет кофе и сосредоточенно мешал ложечкой смесь.       — Мне не понять твоего настроения. Мой привычный день — это постоянная уборка, заказы, общение с большим количеством людей. Я верчусь, как белка в колесе. Перебираю лапками: тюк-тюк. Стоит мне остановиться, чувствую себя совершенно бесполезным существом, занимающим место на этой планете. Чаще всего мне приходится доказывать, что я больше, чем просто тот, кто ходит рядом, потому что могу помочь, правда, но никто не просит. И тогда мне кажется, что я — пустое место.       — Не уверен, что это так. Ты достаточно собран и галантен. Настоящий аристократ среди тех, кого я встречал, уж прости за мое фамильярное поведение.       — Я много читал и мало с кем общался, кроме дежурных фраз приветствия, или по делам, в которых, сам знаешь, особо не разгуляешься. Там требуется особая модель поведения: деловая, — черствая, скучная, малообразная.       — Мы слишком тесно стоим, — Заметил Вилле, поймав себя на мысли что еще немного и коснется моего лица своими густыми, растрепанными волосами, — Пошли, покурим.       — А работать мы когда будем? — Я поднял брови.       — Не на этой неделе. По плану перестановка.       — Ты собрался переставить здесь всё?       — Почему нет? Разве не отличная идея, чтобы дать этому магазину второе дыхание, как думаешь? — Он обернулся на ходу, доставая из кармана пачку сигарет. — Пожалуй, я снова закурю.       Недурно он придумал, на моих щах перелопатить это стойло ради «второго дыхания». Впрочем, работа — есть работа, мне-то какая разница…       — А ты что, дети есть? Жена, собака?       — Никого нет. — Я поперхнулся дымом, представляя свою уютную клеть в 20 метров, не обремененную чьим-то без конца мечущимся телом. — С одной протусил аж 12 лет, воды, знаешь ли, много утекло за это время. Дурой оказалась. Мы с ней совершенно разные.       — Надо тебя срочно кому-нибудь сосватать, — Вилле усмехнулся. — Есть тут одна цыпочка…       — Мне что цыпочка, что бой-френд — я не особо разборчив. Если тебя тянет к человеку, то это природное, а у нее нет особых предпочтений.       — Я сам ходил по… ну, ты понял, — Вилле растянул ухмылку еще шире. Зубы у него были, что надо, как у каннибала. Я сам не любил так раздольно улыбаться. Заметил широкую щербинку. Натура страстная, романтичная, ветреная. Не знаю, зачем я его вообще пытался «читать».       В психологии я разбирался на уровне Фрейда, прочел слишком много, чтобы хвастаться. Негоже про такое говорить, когда разбираешься в собеседнике даже лучше, чем он сам.       Вилле тоже не простак. Отучился на педагогическом, волонтерил годков пять, разбирал тяжелые социальные случаи, снабжал провиантом детей из семей наркоманов и алкоголиков, определял, если надо, детишек в приюты, конфисковал имущество, бился за уплату алиментов. В общем, дельный парень, не абьюзер, каких сейчас пруд пруди…       — Интересно, почему все ушли, если с тобой всё в порядке?       — Почему тебя уволили? — встречный вопрос. — Вилле пожал плечами, — Сам не знаю, так вышло.       — Ну, не знаю, всегда есть на то особые причины.       — Если хочешь в этом разобраться, почитай историю болезни моей бывшей сотрудницы. Она лежала в психбольнице, потому и последствия не заставили себя долго ждать. Буквально, села на шею, свесила ноги и думала, что я стану терпеть такое поведение. — Парень фыркнул.       — Я позвоню ей, как-нибудь. У меня отлично получается выпытать у человека информацию.       — Окей, потом расскажешь, как все прошло. — Он хохотнул, глядя на часы. — Вот и день подошел к концу. Завтра в то же время?       — Ты опять меня откроешь?       — Нет, Лили, открывайся-ка ты сам. Вот тебе ключи. Тут в связке парочка и от моего дома, но мне лень их снимать…       — Это намек такой? — Я хмыкнул, забирая ключницу.       — Нет, мне — лень, — Разборчиво произнес он, заходя в магазин и надевая пальто.       — Тебя проводить?       — Я не девушка какая-то, чтобы ты со мной нянчился, Линдстрем.       — А я и не говорил, что ты — девушка, или что-то вроде того. Просто ты сказал, что не хочешь возвращаться домой так рано, поэтому я бы… мы могли бы просто погулять по городу.       Вилле смерил меня подозрительным взглядом и смягчился.       — Да, точно, — Прохрипел он, — Что-то такое я сегодня говорил.       — Если тебе интересно, я бы мог показать тебе гитары… Блин, только сейчас понимаю, как тупо это звучит. ПОКАЗАТЬ ГИТАРЫ!       — Гитары? — Он воодушевился, — Я люблю играть. А у тебя, случайно, нет одной старенькой, которую ты бы мог продать? Так случилось, что при переезде я всё раздарил.       — От чего же, могу. За символическую плату.       — И струны поставишь?       — А ты не умеешь?       — Нет! — Вилле покраснел, — Я не слишком хорошо в этом разбираюсь.       — Тебе повезло. Я отлично ставлю струны, но невероятно хреново играю, — Я улыбнулся.       — А есть вещи, которые ты не умеешь делать?       — Пожалуй, да, — Мой ответ был уклончив. Хрен знает, что я не умею, наверное, быть с одним и тем же человеком в стабильных отношениях…       Мы пошли по проспекту, глядя по сторонам.       Я лихорадочно искал тему для разговора, чтобы не выглядеть полнейшим кретином. Это было видно на моем лице. На лице Вилле красовалась та же гримаса отчаянного старателя.       Наконец, после долгих пыхтений, я отчаялся:       — Мне нечего сказать.       — И мне.       Мы остановились рассматривая друг друга. Мне было так хорошо с ним, что словами не описать.       Похоже, Вилле испытывал то же самое.       — И, как это называется? — Осторожно спросил он, отворачиваясь и делая шаг вперед.       — Заинтересованность.       — Точно? — Он напрягся. — Это очень неправильно.       — Тогда не думай об этом, делов-то…       — Как же, блять, об этом не думать, если я готов сейчас покинуть этот город прямо с тобой?       — Меня больше заботит другое. — Я чиркнул зажигалкой и тяжело вздохнул. — Довольно редкое явление, когда две стороны хотят одного и того же.       — И чего же ты хочешь?       — Крылышек в забегаловке, стаканчик капучино. А ты?       — Как хорошо, что ты оказался оптимистом. — Вилле расслабился. — Мне неудобняк есть крылышки с подчиненным.       — Простите, королевиче, что обременяю Вас своим обществом, — Я заржал. — А ты, что будешь?       — У меня не очень много денег…       — Я куплю тебе всё, что сможешь унести с собой, — Заверил я, отсчитывая наличность.       — Это тоже не совсем нормально, по должности это я должен за всё платить, ведь я получаю гораздо больше, чем ты.       — Да что ты заладил «должность-хуелжность», я, лично, вот как делаю: если мне предлагают халяву, — набиваю полные карманы и говорю «спасибо». А за тебя заплатить — благое дело. Ты мне помог с работой, за что я тебя, друг мой, безгранично благодарю.       Вроде бы, Вилле стало легче.       — Почему ты соришь деньгами? — Поинтересовался партнер, допивая кофе и сворачивая салфетку в четвертушку.       — Нет, не сорю. Фактически, это мой лимит на день, который я сейчас израсходовал, но, было забавно.       — Ты на что-то копишь?       — Хочу трейлер. Но это так… может и не куплю его вовсе. В основном, просто не люблю оставаться с нулем, ибо были такие времена, когда мне было совсем нечего есть.       — Понятно. — Вилле кивнул, — Подушка безопасности. Уважаю. Сам я не могу скопить, долги по кредитам воттакенные, — Он развел руки в разные стороны для пущей убедительности. У меня даже кровати нормальной нет.       — У меня хорошая кровать. Ты любишь смотреть фильмы?       — Люблю ли я смотреть фильмы в чужих кроватях? — Уточнил он.       — Хотя бы, в своей. — Я беспечно улыбнулся.       — Ты правда всегда такой солнечный?       — Ты не ответил на вопрос.       — Ты тоже.       Мы сверлили друг друга глазами.       — Я бываю и очень жестоким, импульсивным, но, если обстоятельства заставят. — Я решил ответить первым. — А так — да, я очень радушен к миру, в котором живу. За исключением работы, которая меня выводит из себя. Но не работать я тоже не могу, потому что не знаю, чем себя занять.       — Я люблю смотреть фильмы, особенно — сериалы. — Вилле кивнул, что-то вспоминая. — И даже не в своей кровати.       — Видишь ли, мой дорогой, кудрявый друг, это общество напрочь лишилось целомудрия, где один мужчина не может позвать другого к себе домой, чтобы пожрать пиццы под видио, потому что второй может не так его понять, да? Что с того, если у меня есть возможность сделать тебя немного счастливее.       — С Сандрой такого никогда не было. Она совсем другое говорила, — Промямлил Вилле, но закончил резкими нотками, чтобы не выглядеть вконец раздавленным. Для того, чтобы замечать изменения в его поведении не надо быть Шерлоком Холмсом. Господи, это и так очевидно даже маленькому ребенку, то, как он восхищается произведенным мною на него впечатлением.       Зачем-то начал позже рассказывать о том, как к нему приставал начальник на этой самой работе. Генеральный директор Алкашана.       Даже показал на мне все те фокусы-финты, которые с ним выделывал Борис Домогателевич.       Когда меня коснулись его теплые ладони, я отпрянул, ибо не хотел поддаваться на столь бессовестно выполненную провокацию. Мой член молчал, а значит — делать я ничего не намерен. Сейчас по-крайней мере…       — Ты прости меня за весь этот сюр. Просто много чего навалилось, — Признался Вилле, стоя на набережной. — Сандра никогда не уезжала на столь длительный срок…       — При чем тут она вообще? — Я недоумевал.       — При том, что меня посещают нечестивые мысли.       — Слушай, мы не в 18-м веке живем, выражайся прямо. Как посещают, зачем, борешься ли ты с ними?       — Я… никогда не пойду против своих правил. Сандра — есть Сандра.       — Здорово же она тебя окурила, — Я недоумевал. — Слушай, смею предположить, у тебя какая-то травма связанная с физической близостью.       — Нет, просто принципы. — Он снял с себя пальто и присел на скамью. — Скажи прямо, я тебе нравлюсь?       — Ты мне, как брат. — Я впервые соврал, опуская глаза.       — Что, если мы это проверим?       — Как ты собрался это проверять, черт тебя дери?       — А ты просто сядь рядом и смотри в оба, пока сердце не ответит.       Он любил приближаться вплотную, чтобы доказать свои лидерские наклонности. Проблема в том, что мы оба были ими. Ни в чем не уступающие друг другу, жестокие или мягкие, но непробиваемые, как бетон.       Даже если он мешкал или дрожал, он горел, как пламя.       Я отвел взгляд, потому что был неравнодушен к нему. Потому что не смог бы скрыть выражение своих глаз, сколь сильно не старался. Чудовищно долгий глоток прокатился по моей глотке, будто рыбный скелет сожрал целиком.       А он всё видит. И смеется. Зная о своей привлекательности и зная о том, какие чувства бередят в наших умах эти запретные отношения. От семьи, от жен, от всех, кто с нами когда-либо общался.       Сами того не ожидая, мы даже место такое выбрали, где совсем никого не осталось столь поздним вечером.       По трассе лениво ползут жуки-автомобили, но я их практически не слышу, потому что с этого самого момента между мной и реальным миром образовалась заслонка-любовь и страсть, горячая, как адское пламя.       — Так бывает. — Сказал Вилле, поднимаясь.       — Просто давай договоримся без слов, что…       — Я тебя понял. Как будто ничего не было.       — Как будто ничего не произошло. — Прошептал я, чувствуя, как часть меня уходит вместе с ним в незнакомые мне ворота.       Я становлюсь другим, преображаясь из угрюмого циника во что-то безалаберно прекрасное, подобно бабочке приметившей очередной цветок.       Борясь с наваждением, я поднимаюсь, понимая, что всё кончено. Но, если живет во мне хоть капля желания, я буду обязан побороться за еще один час, проведенный в этом укромном месте.       ***       Весь следующий день я стараюсь с ним не сближаться. Избегаю, как могу, хотя это очень сложно на периметре в 30 квадратных метров. Мы соприкасаемся плечами и краями футболок. Когда он что-то показывает мне, подходит со спины и монотонно хриплым голосом разъясняет суть задачи на листах бумаги.       Если бы ему взбрело в голову коснуться ладонью моей шеи, я бы растаял, как горячий шоколад.       Интересно, было бы ему так же приятно?.. Трудно верить в его мнимую верность, когда он ходит в такой вызывающей одежде. Я, конечно, тоже не промах, но у меня нет таких зеленых глаз, такого узнаваемого профиля, даже такой, черт ее побрал, выпуклости на кожаных штанах, куда я сегодня уже несколько раз смотрел. И, упаси аллах, если он это видел.       Трехкратное блять.       Я просто мечтал поднять его на руках, усадить на стол и медленно, сантиметр за сантиметром, вылизать каждый участок его ухоженной кожи. Возможно, соприкоснуться членами, чтобы ощутить форму его собственного, ханжески боясь расстегнуть ширинку, чтобы не пуститься во все тяжкие.       Сегодня мы резвились, бегая от стеллажа к стеллажу. Я, как идиот, прятался. И Вилле поддержал эту игру.       Когда я думал, что спрятался вполне успешно, из-за спины послышался шорох. Вилле думал, что застал меня врасплох, но я заранее был готов к этому.       Мы застыли, игнорируя агента, который вырос справа от нас, дотошно щелкая ручкой.       — Простите, что отрываю вас от ваших э-э игр, но тут печать надо поставить.       Вилле покраснел и ушел на свое рабочее место.       Телепаясь между полок, я ощущал себя донельзя хорошо.       Всё, о чем я когда-либо мечтал, происходило в стенах этого места.       И я мог сделать в этой ситуации только одно — с песней Рокки Бальбоа заевшей в голове, — я обязан был стать не просто любовником, но и сотрудником тоже хорошим. И, как только об этом подумал, так сразу вошел в прежнюю колею.       Каков же я баран. Меня же видно, как сияющий полтинник посреди угля. Свечусь так, будто мне позволили отмечать день рождения хоть по три раза на дню.       Дурак.       — Ты сегодня неразговорчивый…       — Приболел малость, — Я ушел за кассу и занялся отчетами.       Здоровье у меня и впрямь ухудшилось. Сквернословлю по минимуму, люди меня перестали бояться. Костная ткань на лице слегка припухла, началась жуткая температура, озноб.       Приехали, хронические болячки повылезали. Что дальше, — депрессия?       И, бинго, кто бы мог ожидать. Вечером мне стало настолько хреново, что я уже не рвался никого провожать. Самому бы до дома дойти…       И, что же я мог сделать в таком случае, если не… расплакаться, блять, на плече своего директора, замарав соплями его охуенный пиджак за 300 долларов.       Вилле формально погладил меня по спине, наказав, если состояние не улучшится, отсидеться дома до начала следующей недели. Но, я приполз.       И работал так все семь дней, пока не пришел в себя. Отдался баночкам любимым, работал вплотную, с головой. Вилле ушел в отпуск, что тоже не могло не сказаться на моем «шикарном» самочувствии.       Самое тупое, я сам выдумал себе головняк, от которого не то, что спасу не было наяву, но и в мыслях он выедал мне чертовски огромные черные дыры.       После отпуска я затеял драку, словно вспомнив о предпосылках минувшего времени.       Меня чуть было не уволили, но Вилле заступился. А потом снова. И снова.       Выходит, это в его интересах, чтобы я оставался здесь, но возвращение Сандры из отпуска напрочь разметало мою острастку и надежды.       Сандра не отличалась особой красотой. Не понимаю только, что Вилле в ней нашел. Ленивый, тупой морок самолюбования. Зато Виллас прям так и вился вокруг нее (самбо белого мотылька, сцуканама).       Первые перлы прилетели в апреле 2018 года, когда Вилле разочаровался в своей пассии. Но об этом позже.       На носу был новый год, а значит — мы погрязли в поставках по самые яйца.       Я стажировал нового распиздяя, уже и думать забывши о своей пламенной любови.       31-го декабря я позвонил какой-то шлюшенции из старых знакомых, которая так и не вернула мне фотки с Берлина, и остался праздновать у нее, поедая, как в провинции, икру прямо из банки, запивая ее ликером в 13 градусов и листая ленту новостей.       Вилле поздравил меня по телефону, чего я прямо-таки не ожидал.       Я был слишком пьян, чтобы продолжать разговор не наговорив кучу глупостей, поэтому простецки пожелал нового года, спизданул тупую шутку и заснул пополам на подранном котом кресле той самой шлюшенции, которую звали Ярослава, вроде.       В общем. Прошло еще много месяцев. Случилась пандемия, но мы с Вилле работали не покладая рук, почти единственные на один гипермаркет. И, в тишине да спокойствии, мирно говорили о том, о сем.       Через какое-то время я разбил лицо одному парнише из морпеха, за то что он нелестно отзывался о моем любимом директоре, от чего меня Вилле, похоже, стал побаиваться, но благодарить не забывал.       Сотрудников отсеивали на раз-два, один я держался, как краб клешнями. Всё переживем — говорил я. Остальное — не наше дело.       Я переживал, что нас могу раскидать по разным магазинам. Вилле обещал уволиться, если я уйду, но мне не особо верилось, честно говоря. На лжи он был пойман бесконечное количество раз.       Даже с ним я умудрился два раза подраться, но это было в целях профилактики, и нам, откровенно, понравилось.       Забавно… Мы столько всего пережили.       Помню тот день, когда меня забрали на скорой с рваной раной, будто я работаю не в ликеро-водочном, а на фронте, етить-колотить.       Зашили криво в отделении больницы скорой медицинской помощи, откуда я шел пешком, потому что просрал все деньги, пуская пыль в глаза этому ебантяю Вало.       Заработал потом ровно столько же на бинарке, но… Тут жизнь моя потеряла смысл.       У меня было практически всё, о чем можно было пожелать, кроме самого главного, — любви.       Я мчался по шоссе, покуривая сигарету, чтобы найти пристанище на берегах косы густо окруженной дюнами и еловиком, слушая на полную громкость все любимые песни, которые сумел закинуть на флешку в оставшиеся полчаса до отъезда.       Торжественная невозмутимость и прохлада соснового бора облекала мое сознание в задумчивый купол. Под ним я видел пронзительное одиночество этих бескрайних лесов, подсвеченных тусклым солнцем еле пробивающимся сквозь густой утренний туман.       На соседнем сиденье валялся телефон, отмеченный десятками звонков от Мары.       Собравшись с духом, я перезвонил.       — Привет.       Мара верещала что-то будничное, словно бы хорошо отрепетированное заранее.       Я так и не узнал, чего ей от меня надо, пока наш разговор не закончился моим похоронным молчанием и тихим шелестом колес по гравию.       Настоящая пустыня.       Я положил ключ в карман, взбираясь на пик утеса.       Внизу застыло море.       В наушниках играла песня из плейлиста Вилле Вало.       Грустно улыбнувшись, я побрел вниз по склону, созерцая самый прекрасный штиль в моей жизни.       Пожалуй, природа — единственное, что я так и не смог разгадать.       Она невероятная, красивая, чувственная и неповторимая. Такая же неповторимая, как… ты.       Я вдруг улыбнулся. *что, если человек, о котором ты думаешь, думает то же самое*… Это было бы просто возмутительно, ведь я не знал так ли это. Иначе, вряд ли бы я сейчас был здесь, не взирая на всю теплоту пейзажа простиравшегося передо мной.       Безнадежно влюбленный дурак и море…       — Привет. — Этот дрожащий голос был подарком в безмятежной тишине.       Я поднес телефон к уху, взволнованно вытаскивая сигарету из мятой пачки.       — Что с тобой?       — М-м… — Вилле тихо рассмеялся, — Хотел спросить, куда ты спрятал коробку с бумагой для принтера. Вечно ты всё переставляешь с места на место.       — Она на шкафу. — Я поднес фильтр к губам. — Я свободен?       — Нет, — Нервно ответил друг. — Отдыхаешь?       — Что-то в этом духе… Я на косе сейчас.       — Балтийское море, — Мечтательно пробормотал Вилле. — Я тоже хочу.       — Если хочешь, я заберу тебя с работы.       — Это неправильно.       — Что именно?       — 130 километров между нами.       — Разве это много? — Я удивился. — За бензин не переживай.       Вилле молчал, но не отключался.       За мешаниной голосов и звука передвигаемых коробок я слышал его хриплое дыхание.       — Твой плейлист, — Я рассмеялся, приладив наушник к динамику. — Решайся уже наконец.       — Хорошо. — Он бросил трубку.       Итак, что это, мать вашу, было?       Какого хрена быть таким загадочным, как будто я не на море предлагаю ему поехать, а раскручиваю на оргию?!       В половину третьего дня, скованный и держащий в руках два кофе, я стоял у входа в магазин.       Мой сменщик сузил глаза, наблюдая, как Вало садится в мою машину.       — Вот тебе кофеек, — Пробормотал я, опустив глаза.       — Спасибо, — Напряженно ответил друг, — Как доехал?       — С ветерком, — Криво улыбнувшись, я помахал рукой Эмерсону, выезжая на проспект.       — Жуткие пробки.       Я был отличным актером, который выдерживал роль серьезного и ответственного водителя.       Вилле похерил амплуа начальника.       Он сидел справа от меня, вжимая голову в плечи и глядя по сторонам.       Я бы вряд ли понял, чего он боится, если бы не решился спросить.       Давно мною не одолевало такое любопытство. Скажу честно, я лет десять его не испытывал, и не испытал бы снова, не случись в моей жизни этого странного знакомства.       — Как дела на работе?       Мы выехали из города. Вилле сдвинул брови, посмотрев на меня исподлобья.       — Подожди, остановись…       Я прибился к обочине.       — Да что с тобой происходит, черт тебя подери?       — Кто ты такой?       — Извини, я тебя не совсем понимаю…       — Ты — сын директора, или что-то в этом духе? Наверняка… Боже, какой я идиот. Я ушел с работы, чтобы ты потом на меня настучал.       — Тогда нахрена ты ушел, если знаешь, что я на тебя настучу? — Я удивился. — Кстати, нет, я не сын директора, хоть меня часто с ним путают…       — Тогда скажи мне на милость, откуда у тебя такое стремление раскрутить эту точку? Для чего? Полгода назад ты и знать не знал о таком магазине.       — Потому что ты попросил меня это сделать.       — Потому что ты попросил, — Он передразнил меня, дернув ручку, — Хватит с меня этого спектакля.       — Да и катись, кто ж тебя держит, мистер подозрительность. — Я ударил по рулевому колесу, сжав зубы. — Нет, я не сорвусь на тебе, начальничек. Считай, что ничего такого не было. Выметайся, топай домой.       Вилле взбешенно выскочил наружу.       — Кстати, я тебе одну игрушку купил… Сам не знаю зачем. — Я бросил на соседнее кресло геймбой, про который мне рассказывал Вилле позавчера. — Кажется, именно такой был у тебя в детстве.       — Спасибо, — Вилле взревел, расколошматив геймбой об асфальт. — Урод, я тебя ненавижу.       — Да что с тобой…       — Ты мне всю жизнь испоганил. Иду на работу — ты маячишь перед глазами. Встречаюсь с Сандрой — думаю о тебе. Пошел в жопу.       — Это любовь, чувак, я тебя поздравляю, — Я присвистнул, сделав беспечное выражение лица, будто не улыбался во всю рожу, когда ехал забирать этого прохвоста с работы. — Мы должны побыть немного вместе, понимаешь? Мы должны поговорить, чтобы не сойти с ума от этих чувств, ясно?       — Сойти? — Вилле нахмурился. — Ты и я?       — Я тоже думаю о тебе. Никогда ни о ком так не думал. Вообще ни разу в своей гребаной жизни. Мне было насрать на окружающих. — Я опустил глаза, — Прошу тебя, сядь в машину.       — Поехали уже на твое море, — Пробурчал Вало, искоса поглядывая на меня и плюхаясь в кресло.       — На «моё» море, — Я закатил глаза, заводя машину. — Вот и отлично.       — Ты взял что-нибудь поесть?       — Зайдем в кафе.       — Хорошо…       — Ты чего взвинченный такой? — Отчеты?       — Нет. — Вилле помотал головой, — У матери день рождения.       — Наоборот, праздники поднимают настроение.       — Но только не этот. Мама уехала с подругой на залив. Я ждал ее, пока не решил распечатать отчеты, позвонить тебе. Хотел хоть как-то скоротать время. Сходил в соседний магазин, чтобы купить подарки…       — Что купил?       — Маникюрный набор, о котором она мечтала. Еще немного женских штучек… Улыбался, думая, как она обрадуется, когда увидит всё это.       — И она не приехала, да? — Я грустно улыбнулся. — Моя бы тоже так поступила. Это нормально для них.       — Бесполезно к кому-то привязываться, — Вилле шмыгнул носом, залезая в телефон, — Я еще немного музыки накачал, когда узнал, что мы с тобой поедем на море.       — Правда? Давай слушать.       — Да, — Друг кивнул, — Твой старый плейлист у меня в печенках сидит. Ты всё время его слушаешь на работе.       — Ну, извините. Нет времени найти что-то новое. Да и желания… тоже, в общем, нет. — Я подключил его телефон к колонкам и закурил сигарету.       — У тебя сильные руки, — Заметил Вилле, приподняв брови.       — Интересно, сколько времени должно было пройти, чтобы ты наконец-то это заметил?       — Не знаю… Ты всегда ходишь в кардиганах и пальто. К тому же, я почти всегда смотрю только в твои глаза. Красивые глаза.       — Мама говорит, что они рыбьи.       — Рыбьи? — Вилле расхохотался. — Это как?       — Ну, тупые, — Я задумался. — Еще она дразнит меня «собачий лоб».       — Я совсем не понимаю, зачем ты мне это говоришь, но звучит забавно.       — Я же не возмущаюсь, когда ты каждое утро проводишь мне ликбез о том, как прошли твои выходные.       — Хорошо, — Вилле покраснел, — Больше не буду.       — Да нет… — Я пожал плечами. — Ты знаешь, мне это очень нравится. Хоть я и не всегда слышу о чем ты говоришь.       Вилле хотел возмутиться, но вдруг улыбнулся.       — Сандра вообще говорит, что ты общаешься со мной только из-за того, что… я твой босс. А с боссами надо быть на короткой ноге.       — И, что ты ей отвечаешь?       — Я отвечаю, что… ты — единственный, кто не лебезит передо мной. И, единственный, кто оставался рядом, не взирая на обстоятельства.       — Так, может быть, ты обратишь на меня, наконец-то, внимание, а? — Я не верил, что говорю это вслух.       Помните, в начале рассказа я писал, что всегда говорю правду. Так вот, мне всё чаще приходилось просто молчать, чтобы не ляпнуть ничего лишнего.       Видите ли… Не у всех людей внутри такая прочная стена против скальпеля чужого мнения. Мнение, по моему скромному наблюдению, вообще должно оставаться не озвученным, до тех пор, пока тебя напрямую не спросят, что ты думаешь о конкретной ситуации.       Даже если я и говорил правду, то не орал о ней на каждом шагу.       Мне всегда приходилось чувствовать, когда для нее настало самое время.       — Как, по твоему, это должно произойти?       — Я не знаю. Прости, сказал, не подумав.       Вилле ухмыльнулся, прижимаясь щекой к стеклу.       — Давненько я так не выбирался за город.       — Мне нужно тебе кое-что сказать, Вилле, — Я остановился около пашни.       На носу сентябрь, поля вовсю подготавливали к заморозкам, поэтому нас окружали огромные стога сена, за которыми мы спрятались, развалившись на траве.       Вилле подозревал, о чем я хочу ему рассказать, но, увы, не торопился подбадривать. Словно бы и не хотел того, о чем мы оба втайне мечтали.       — Это будет дружба или что-то другое? — Пробормотал я, подкладывая руку под затылок и глядя в безоблачное небо.       — Я не уверен, что мы должны потерять свои жизни ради минутного удовольствия.       — Жизни? Ты называешь это жизнью, когда единственное, чего тебе хочется, находится за семью печатями, которые ты сам наложил? Бред. Это не жизнь, а говно какое-то.       — Я никогда ни в чем так не сомневался, как сейчас. Это больные, никому ненужные отношения. — Вилле скривил губы, отбросив руку в сторону и случайно задев меня.       — Почему ты отдернулся? Похоже, тебе не всё равно.       — Нет. Я отдернул руку, потому что мне неудобно лежать в такой позе.       — Делай, как знаешь, — Я прикрыл глаза и расслабился. — Если передумаешь, я не бьюсь током. Просто верь мне.       Даже не верится, что лето прошло…       Я никогда не провожал его так быстро, пока мне не исполнилось 28 лет. Чего уж греха таить, я думаю, вся жизнь способна пролететь, как миг, если ничего не предпринимать. Если не вникать в суть времени, не цедить его, как священный нектар, не растрачивать попусту на ненужное общение и знакомства, на поддержание связи с теми, кому всячески плевать, как сложится в дальнейшем твоя судьба.       Ты уходишь в путь, преисполненный одиночеством, чтобы найти часть себя в мире наполненном кусочками характеров и персонажами книг, людьми из разных стран, предметами интерьера и пылью.       Потоки грязи пропитывают израненное сознание, которое я так старательно прячу за маской полнейшего безразличия. Сюжет до боли избит. Добро побеждает зло. Вот только теперь не уверен, что главное зло — это не я сам.       — Жаль, я думал, тебе не наплевать, — Я вздохнул, поворачивая голову.       Вилле растерянно смотрел на меня.       — Прости, что не говорил тебе подобные комплименты про глаза…       — Брось, — Вилле улыбнулся. — Они у тебя вовсе не рыбьи. Они, как у хаски, — задорные и пронзительные.       — Быстро же я превратился из рыбы в собаку, — Я хохотнул. — Мы едем на море, или ты уже передумал?       — Я впервые не хочу лидировать и раздавать приказы. Ты просто едь вперед, а я наведу порядок в голове, хорошо? — Вилле подсобрался, поднимаясь с земли. — Хорошо здесь.       — С тобой везде хорошо, ты знаешь это? — Я тоже встал.       — Мне не хотелось бы переходить границы дозволенного, но я буду очень сожалеть, если не сделаю это сейчас. Ты понимаешь меня? — Вилле подошел ближе, крепко обняв меня. — Спасибо тебе за работу, за приставку, за добрые слова. Ты самый уникальный, не побоюсь этого слова, настоящий друг.       Я обнял его в ответ, понимая, скольких усилий мне стоит не сдвинуть голову в сторону, чтобы понять наконец-то, что особенного в тех губах, которые я столько времени хочу поцеловать, но не нахожу удобного случая.       — Пошли в машину, — Пробормотал я, отпуская Вилле и двигаясь в сторону оставленного автомобиля…       Через несколько часов мы шли по берегу, сняв ботинки и подшучивая друг над другом.       Все-таки, здорово, что он мне сегодня позвонил.       Конечно, нашей прогулки мне было чертовски мало, но это уже был маленький шаг к чему-то большому, заместо недосказанностей и интриг, которые плели вокруг нас другие сотрудники.       Это грустно, что в фантазии наших агентов мы уже давно трахнулись на заднем сиденье моего автомобиля, а в своей я не продвинулся и дальше держания за руки. Этого бы мне хватило за глаза.       ***       — Я не хочу возвращаться. — Сказал Вилле, падая спиной на песок, — Там нет ничего хорошего…       — У тебя есть мечта? — Я закатал брюки и зашел в воду.       — Хочу работать в Европе. Только представь!       — Ты и так в Европе. — Я сдвинул брови.       — Я о Германии, и Великобритании. Мы — не Европа.       — Географически — да. Но, тебе же виднее, не так ли? Почему тебя всё время несет куда-то, вместо того, чтобы обосноваться в том месте, куда привела тебя судьба?       — Там лучше.       — Четыре года назад я тоже думал, что где-то может быть лучше, чем здесь, а потом пришел к выводу, что счастье создается там, где ты есть. Понимаешь, ему не нужно время и место. Это просто состояние. — Я всплеснул руками.       — Конечно, откуда мне знать, я ведь еще маленький, старикашка. — Вилле криво усмехнулся, — Тебе виднее, чего я хочу. Ты весь такой правильный. У тебя нет долгов по коммуналке, нет проблем. Единственная твоя проблема в том, что ты не знаешь, в какую задницу себя присунуть, потому что тебе всё надоело.       Я промолчал.       — Линде, я не обидел тебя?       — Да чего тут обижаться, если это правда. — Я хмыкнул, выходя на берег. — Самая настоящая.       — И чего ты во мне нашел, я ведь просто мудак…       — И это тоже правда. — Я покосился на Вилле. — Давай убежим туда, где… нам будет хорошо… если ты знаешь такое место.       — У мамы юбилей. К сожалению, она убьет меня, если я не приеду до полуночи. Поэтому я не могу никуда убежать.       — Пора бы тебе отпустить ее.       — И, кем же я тогда буду? Разве я ее не предам?       — Куда бы ты ни пошел, она навсегда останется в твоем сердце, поэтому — нет, не предашь. — Я улыбнулся. — Пошли, бродяга. Ночью ехать тяжелее, чем днем, и времени у нас не так много осталось.       — Я только сейчас понял, что не смогу сесть в машину в таком виде, — Вилле был мокрым с ног до головы.       — Разденься, в чем проблема?       — Не знаю, как ты к этому отнесешься.       — Ну, если тебе полегчает, я бы тоже мог снять с себя брюки. Тогда ты будешь не единственным нудистом.       — А если нас остановят гаишники?       — Капец, проблема, не правда ли? — Я тяжело выдохнул, пробираясь по променаду.       — Хорошо, так и быть.       Мы сели в машину.       Вилле избавился от одежды, укутавшись в плед, который нашел на заднем сиденье. Я брал его для Мары, которую всегда знобило по вечерам. И, стало быть, сегодня он обрел нового хозяина, потому что Вилле этот самый плед очень понравился.       — А ты переживал. — Я поднял большой палец вверх. — Тебе очень идет красный цвет.       — Я тебя умоляю, — Парень смахнул каплю с носа и включил радио.       Несколько часов спустя он перестал стесняться, чувствуя себя в моей машине, как дома: вытянул ноги к обогревателю, раскинулся на заднем сиденье, подобно царю, да еще и тыкал меня большим пальцем ноги в висок, мол, быстрее, холопище!       Я ничего против не имел. Начнем с того, что это не было моей фантазией, а значит — большего счастья не придумаешь, чем ехать с лучшим другом домой.       — Я тебе этот палец знаешь куда засуну? — Проворчал я, когда Вилле в очередной раз прошелся ногой по моей скуле. — Правильно, — в задницу.       Вилле стало скучно, и он высунул голову в пространство между передними креслами.       Я и сам так любил ездить, когда был маленький. — Отличный обзор из лобового стекла, удобная перекладина в виде ящика для хранения инструментов.       Разве что я никогда не клал подбородок на плечо отца и не засыпал так до приезда.       Разбудив Вилле, я протянул ему вещи.       — Пойдешь со мной, я представлю тебя матери, — Сонно пролепетал парень, натягивая футболку.       — Ты уверен, что это хорошая идея?       — Разумеется. Прошло полгода, а она так и не видела «того самого Линде», который держал наш магазин на плаву столько времени.       — Как прекрасно, что я сама скромность. — Я хмыкнул, помогая Вилле выбраться из машины.       Мы вошли в дом.       Я неуверенно терся в парадной.       — Ого, Вилле, да ты пьян, — Анита нахмурила лоб, запуская парня в гостиную.       Она и сама накатила в честь дня рождения, так что, выходит, я был одним трезвым человеком в этой квартире.       — А это, наверняка, Линде, — Она вытаращила глаза, оглядывая меня с ног до головы. — Выглядишь просто прекрасно. Вилле рассказывал мне о твоей любви к немецким костюмам и рубашкам. Хоть сейчас на подиум.       — Вы мне льстите. — Я сжал зубы. До чего же это странно — вылезти из раковины нищеброда на несколько часов.       Главное — произвести впечатление на людей, у которых двухэтажный особняк и куча фамильных драгоценностей.       Сам я приданным не отличался, имея лишь квартиру и машину. Но в доме моем царил порядок, что придавало жилищу статус. Видимо, я бы мог сойти своим внешним видом за богатея.       Особой скрупулезностью в ведении финансов я не отличался, зато мог разжиться бумажками в течении 24-ех часов. И такой порядок действий вполне меня устраивал…       — Не составишь нам компанию?       — Мне завтра на работу…       — Бог с ней, с работой. Вилле тебя отмажет. — Анита отмахнулась, вооружаясь туркой.       Вало развел руками, присаживаясь за стол.       — Я не буду против, если ты опоздаешь на час-другой.       — Это ты сейчас так говоришь, — Я поджал губы, злясь на кудрявого. — Ты понимаешь, каких усилий нам стоило, чтобы завоевать расположение нашего генерального директора? И, что, ты готов развеять наши месячные труды за неустойку?       — Иногда мне кажется, мистер Линдстрем, что Вы — начальник, а не мой сын. — Анита хохотнула, — И поэтому я больше не могу обращаться к Вам в свободной манере. Это очень похвально, — Она икнула, наливая вино в бокал.       Я приподнял бровь, созерцая светопреставление.       — Красного сухого? — Анита подвинула ко мне бутылку.       — Извините, я не пью.       Повисла неловкая пауза.       По моей ноге взбирался кот, оставляя на брюках шерстяной след.       Катаясь в истерике внутри себя, я аккуратно снял его с бедра и поставил на ковер.       Теперь котяра приноровился к моему кардигану, пытаясь сожрать пуговицу.       Понимая, что убить я его вряд ли смогу, а терпеть выше моих сил, я встал, подходя к окну.       — Прекрасный вид.       — Полностью с тобой согласна!       — Из моего окна виден двухэтажный барак и старая пельменная. Любой другой вид по умолчанию должен считаться великолепным.       Там, далеко внизу, бомж отпрянул от помойки, посмотрев на наше окно.       Я спрятался за занавеской.       «Так, свалить отсюда не получится»…       Кого же не хватало в столь значимый летний вечер? — Сандры, девушки Вилле Вало. Его друга Бэма Марджеры, который рыгал через каждое слово, Миге Амура и Эмерсона Бертона.       Был еще, кстати, Гас, с которым мы уединились на балконе.       Этот молодой человек был галантен и весьма выдержан на фоне этих чудиков. Поэтому не стоит объяснить, почему я к нему примкнул в первые минуты знакомства.       Сандра слыла шопоголиком.       Уже битый час она рассказывала компании о поре осенних скидок.       Перемигиваясь с Гасом, я закурил сигарету.       Наше молчание являлось разговором двух циников, которым только глазами удавалось передавать отчаяние.       Привыкший к режиму, я посмотрел на часы, пытаясь придумать причину, чтобы свалить.       Надеюсь, мне не предложат остаться с ночевкой. Я просто морально не готов встречать утро помятым и небритым…       Как и следовало ожидать, в конце-концов, все поругались.       Вилле наорал на мать из-за ипотеки, на которую подписался заместо того, чтобы жить в родительской квартире, которую Анита разбазарила на алкоголь и фантики.       Сандра дала Вилле пощечину за то, что он ни разу за этот вечер не удостоил ее вниманием. Бэм уснул калачиком на коврике где-то ближе к полуночи. Позже через него перешагнули подруги матери Вилле, которые тут же начали клеиться ко мне и к Гасу, и я вообще ушел в себя, не понимая, почему пожилым людям всегда приходит в голову, будто… Ай, я задолбался.       Что тут еще добавить. Треш, да и только.       Нащупав в кармане ключи от машины, я помахал всем на прощание и выбежал в коридор, пытаясь отдышаться.       Знаете, я всегда избегал этих шумных посиделок, потому что чувствовал себя донельзя глупо, как если бы слон завалился в посудную лавку.       Сравнение старо, как век, но лучше не придумаешь, учитывая вышеописанные обстоятельства.       Я был так напуган и зол на самого себя, что не сразу заметил, как за мной идут Гас и Вилле.       — Черт, ненавижу ее, — Пропыхтел Вилле, присаживаясь на ящик и завязывая ботинок. — Зачем я вообще подписался на этот праздник, если ей и так хорошо в компании этих старых перечниц?       — Съезжай от нее — мой тебе совет. — Я вздохнул, облокачиваясь на стену.       Блин, как будто километр пробежал, ей-богу…       — Съедешь тут, когда Сандра обивает пороги распродаж. Задолбала. Порой, мне кажется, что я только и работаю ей на наряды.       — Странный ты человек, Вилле. — Меня просто распирало. — Как ты можешь всё это терпеть, но не бросить к чертовой матери??? Это что, зона комфорта такая? Признайся, да ты весь сияешь, когда в твоей жизни происходит жопа, не так ли?       Гас кашлянул.       — Ребятки, я пойду, пожалуй. У вас тут дела семейные, я не к месту.       — Ага, — Вилле проводил его взглядом, лишенным всяческого интереса. — Только представь, мы с тобой постоянно ссоримся.       — Типа того.       — Если я такой хреновый, почему бы тебе не поискать другой объект для демонстрации культа личности?       — Ты сбрендил. Ничего такого я не демонстрирую. Я просто хочу, чтобы эти паразиты отцепились от тебя, чтобы ты счастлив был, разве не ясно?       — Твои благие порывы причиняют мне боль. — парень отвел взгляд. — Надеюсь, ты доволен, что в очередной раз оказался лучше меня. Завтра я подам в отставку. Теперь ты администратор. — Он выскочил из парадной на улицу.       Дерьмо.       — Вилле, кто, как не ты… Я же не смогу, — закричал я, спотыкаясь и выбегая следом.       — Не надо идти за мной. Отвали, — Прорычал Вало, резко останавливаясь. — Чего ты привязался ко мне, лидирующая масса. Иди, выслуживайся перед нашим вице-президентом.       Я схватил Вилле за грудки и вжал в стену. Нависая над ним с видом маньяка-убийцы, я говорил первое, что пришло в голову:       -… Вот как значит… Вот как ты заговорил, человек, который учил меня дисциплине и уважению… Решил поиграть со мной в игру, правила которой сам не знаешь? Сначала говоришь одно, потом другое. Каждый день выдумываешь какие-то там сраные принципы и шкалы оценок, которым я не соответствую. А ты знаешь, знаешь… как я сильно хочу всадить кому-нибудь нож в горло, потому что у меня кукуха слетела еще восемь лет назад после смерти моего отца? Да я сплю и вижу, как схожу с ума, оставляя весь этот мирской мусор, ярлыки, которыми меня обвесили. И, знаешь, что? Я ненавижу каждый день с того момента, когда мне повезло родиться на этот блядский свет. Ты хотел знать, где моя псевдо-кнопка злости? — Я ударил кулаком в стену справа от него, — Я весь состою из нее, если не играю в добро. Мне приходится смеяться, потому что это правило хорошего тона. Я должен кивать головой, если не согласен. Я должен валяться в сраном корыте торгашества и спекуляции. И даже для тебя я должен быть кем-то, чтобы соответствовать каким-то там ебучим принципам, которые ты взращивал в себе годами. Но!       Вилле молчал.       — Но… знай, когда люди нравятся друг другу — значит они просто нравятся друг другу. Им не нужно каждый день что-то доказывать. Это я называю любовью, которую ты боишься, как ссыкливый подросток, прячущий свои желания за стенами, которые ты сам когда-то создал. Если готов бежать — беги. Если любишь — люби. Завтра может не наступить. Ты можешь споткнуться и разбить голову в погоне за мнимыми амбициями, смысл которых заключается в том, чтобы приносить «дяде» бонус в виде свободы и времени, потраченного ради чужих мечт.       Он всё еще молчал, обдавая мои искривленные злостью губы нервным и сбившимся дыханием.       — Даже представление о любви у «таких, как ты» испорченное. Вы думаете, что все хотят вас вы*бать, но не знаете, что обнять кого-то родного нам хочется больше, чем провести ночь за несуразным тыканьем плоти друг в друга. Мир испорчен. Меня тошнит от него. — Я отпустил его, направляясь к машине. — Пошел ты в жопу, Вилле Вало. Можешь уволить меня прямо сейчас, мне надоело играть в вымышленных персонажей. Я устал от этой жизни. Я хочу правду, какой бы жесткой она не была. — Хлопнув дверью, я завел мотор и покинул двор, надеясь, что больше никогда не вернусь сюда в здравом рассудке и памяти.       Не знаю, куда делся потом Вилле. Остался ли он стоять у стены или свалился замертво — его проблемы.       Если я решил откреститься от всего, что связывало меня с этим миром — самое время начать делать это прямо сейчас. ***       Позвонила Мара.       Зря она это сделала, конечно.       — Дорогой, как прошел твой день? — Сдержанно спросила она.       — Если тебе реально интересно, лживая подстилка моего лучшего бывшего друга, я чувствую себя донельзя хорошо.       — Лживая? — Она была ошарашена. — Знаешь, не я кормила 12 лет своих знакомых выдуманными отношениями с девушкой, на которой ты ни за что бы не женился, даже под дулом пистолета.       — Виноват, — Резко ответил я, — Надо было раньше всё сказать.       — Мне, правда, интересно, как ты проводишь время.       — Интересно тебе? Дофига любопытная, увидевшая во мне объект для наблюдения? — Просто отлично, когда тебя нет поблизости. — Я швырнул телефон в стену, понимая, что он никогда не был мне нужен. Ни разу за всю жизнь я не услышал из него ничего полезного и настоящего. Люди звонят тебе, когда не готовы проехать через полгорода, чтобы поговорить с глазу на глаз. Они говорят тебе самые ужасные слова, когда боятся сказать их в реальности. Они вечно прячутся, прячутся… Гонимое страхом стадо, вместо того, чтобы рассказать о истинных своих желаниях. О том, как им надоело играть в однообразную рутину с предсказуемым развитием событий и концом.       Я взбешенно остановился у магазина, в котором работал.       Будь я в параллельной вселенной, или окончательно свинтившимся с катушек психом, протаранил бы стеклянную витрину со всего маху, но не стал этого делать       Магазин не виноват в том, что я идиот, которому давным-давно пора слечь в больничку, чтобы не доставлять хлопоты окружающим.       Черт, просто похвально, как я не наделал глупости сильнее тех, что творил когда-то.       Помнится, пять лет назад меня привезли в полицейский участок.       Вконец рассвирепев, я угрожал соседям на лестничной клетке за фривольное поведение. Это было странно даже для меня, но я верил, что люди одумаются…       Долгое время полицейский выясняла у меня обстоятельства случившегося, позже покинув помещение для вынесения вердикта.       В лучше случае меня бы отправили в психиатрическую больницу. В худшем — в тюрьму.       И, каким-то другим умом я вдруг понял, что ни капли не виноват в случившемся, даже если меня довели до белого каления, я до последнего не распускал руки, и всё, что обо мне было когда-то сказано, говорилось для того, чтобы избавиться от ненужного слепому обществу человека.       Вы же знаете, сколько хлопот доставляют такие «зрячие» люди. С их появлением масса быстрее бы поняла, что никому и ничего не должна. Привело бы это к какой-то там анархии или войне — не знаю, но, очевидно, мир точно не стал бы таким, как прежде…       Руководствующийся лишь одним чутьем, я сносил перед собой двери, двигаясь в сторону выхода.       Никто бы не посмел удержать меня здесь, даже если бы он являлся супер-меном.       Это было забавно.       Кто-то сказал: не трогайте его, это сынок какого-то влиятельного человека, или что-то в этом духе…       Умора.       Оказывается, немного смелости говорит о влиянии, которое оказывают на тебя твои родители. Вот как это воспринимается миром. Он будто бы чувствует, что ты чужой, но, если использовать силу чужого себе во благо, то и мир станет перед тобой расступаться, зная, что здесь тебе уготована своя миссия…       Думая об этом, я торчал у входа, куря десятую сигарету и стряхивая пепел себе под ноги.       Возвращаться домой не хотелось.       Понятное дело, там мать, которая станет пилить, как свидетельство того, почему я так отчаянно бежал из дома Вилле.       Всё просто: меня взбесила ситуация в его доме, так похожая на мою собственную…       Так и оставшись у парадного входа в центр, я заснул в водительском кресле. ***       Лять…       Отлепив щеку от рулевого колеса, я заслышал рев телефонного будильника. Ого, долго же я спал.       Это что-то новенькое — ночевать на работе. Хотя, с моим графиком отсюда вообще не стоило уходить, чтобы не тратить время на путь домой и скудный ужин в стиле фаст-фуд. Много ли мне вообще надо? — Кофе под боком, еда каждые полчаса. Сиденье автомобиля — верный друг на все случаи жизни…       Сняв магазин с охраны, я мотылялся туда-сюда; Открыл сейф, сделал внесение. Упорядочил банкноты по знакам и номиналам, включил освещение в торговом зале.       В половину десятого явился и сам начальничек, с налитыми кровью глазами.       Если раньше он имел вид крайне сексуальный, то сейчас открылся мне и с более харизматичной стороны, когда пытался навести себе кофе, но не попадал ложкой в чашку с первого раза.       — Что вчера было? — Вилле разлепил глаза.       — Ты… ничего не помнишь? — Я сел мимо стула.       — Моментами. Тебя помню, море, дом. — Вилле собрал волосы в хвост и тяжело вздохнул. — Ты прости меня. Я сам не знаю, что творю.       — Всё в порядке. — Я представил, как тараню магазин. Как хорошо, что я сумел держать себя руках.       — В общем, я не помню, что именно ты мне говорил, но общее впечатление осталось.       — Какое же?       — Тебе очень тяжело, каким бы праздничным ты не хотел мне казаться каждое утро.       — Это совершенно не имеет никакого отношения к работе.       — Даже злость и яд с которыми ты мне изливал душу?       — Ничего я не изливал, — Я недовольно прыснул, завидев первого посетителя. — Извини, мне надо идти.       — Счастливый ты человек, Линдстрем, — Бросил вдогонку Вилле. — Трезвый, свеженький.       — В моем возрасте положено питаться воздухом и бананчиками, а не бухать, как скотина, чтобы окончательно не скурвиться. — Я растворился за тяжелой бордовой занавеской, выходя в торговый зал.       Мы весь день не разговаривали.       Я чувствовал, что Вилле не до меня, а Вилле знал, что я чувствую именно это, поэтому мы были бы уникальной парой, которая никогда бы не смогла взбесить друг друга.       Как жаль, что в минуты нервного напряжения я напрочь забывал о субординации, которую возводил из месяца в месяц, и лишь счастливый случай не давал мне вцепиться ему в глотку. ***       — Мне нужна твоя помощь. Ты бы мог поработать сверхурочно, пока Эмерсон в отпуске?       Хоть целый год без выходных, если бы я знал, что ты меня не используешь, дорогой, Вилле Вало.       Но ты использовал, понимая, что я никогда бы не смог отказаться от перспективы видеть тебя как можно чаще.       И я соглашаюсь, постепенно влюбляясь в это место, ставшее для меня чем-то вроде приюта. Место, в которое я раньше заходил без малейшего трепета, потому что никогда бы не подумал, что буду здесь работать.       Так вещи и люди становятся для нас чем-то большим. Это странно, если учитывать некоторые события, которые, не случись оных, никогда бы не привели меня сюда.       Сообщая о внеплановых рабочих днях матери, я выслушиваю гневную тирраду о том, что провожу в магазине большую часть своей жизни.       Полагаю, она переживает, пусть даже и в своей извечной манере вовсе не похожей на сочувствие со стороны.       Ей хотелось бы видеть меня свободным человеком, который хотя бы иногда улыбается. Человеком, который не убивает себя ради «спасибо», а действительно чего-то добился, получая за это соответствующую оплату.       Помнится, она когда-то говорила мне, что мечтает увидеть меня с возлюбленной. Увидеть, как я однажды уезжаю в свадебное путешествие или позже оставляю у нее на попечении собственного сына или дочь. Как это маленькое чудо идет рядом, оттягивая руку матери, говоря: бабушка, я люблю тебя. И прохожии удивлялись бы: ого, такая молодая женщина, а уже имеет внуков.       Тогда бы она точно была бы счастлива, но, спустя столько времени, мечта становится такой бессмысленной и неискренней, что мы едва ли можем говорить об этом.       Всё что я знаю — я урод, не способный на нормальную семью. Человек, который постоянно что-то разрушает, вместо того, чтобы создать.       Не помогает образование и прочитанные мною книги. Это всё кажется таким смешным и далеким, что иногда начинаю забывать, как я отлично рисую или сочиняю музыку. Как выбирались за город с отцом, чтобы насладится тишиной соснового бора или гладью реки.       И я, черт возьми, удивляюсь, куда уходят незабвенные дни и испытанные мною эмоции, словно приобщаюсь к какому-то другому миру, доныне испытанным чужим мне человеком.       Сцепив зубы, и отогнав от себя невеселые мысли, я вновь поднимаюсь, чтобы улыбнуться незнакомому мне человеку.       Он видит грусть в моих глазах.       — Какое вино вы мне посоветуете? — Спрашивает покупатель.       — А какое вы любите больше? — Красное или белое? — Я сверлю его взглядом.       — Любое, которое поможет расслабиться и забыться. Такой ответ вас устроит?       — Тогда виски.       Покупатель улыбается.       — Значит — виски.       Меня не нужно тыкать носом в очевидное. Я не столь сильно зациклен на самом себе, чтобы не видеть, что люди окружающие меня такие же скованные и угрюмые.       Упаковав Тэлмор, я решаю выйти покурить.       Покупатель двигается следом за мной, доставая из кармана сигарету.       — Необычный ты парень, — понимающий, — говорит мужчина, затягиваясь.       — Это вообще хоть что-то значит? — я смахиваю пепел себе под ноги и грустно улыбаюсь.       — Так ты точно его не завоюешь…       Мы встречаемся с ним глазами.       Я выражаю всем своим видом непонимание.       — Я про мир. А ты про что подумал?       — Брось, — я смеюсь, — Я чуть было не решил, что ты знаешь меня.       — Как думаешь, почему люди стремятся быть ближе к солнцу даже тогда, когда оно перестает иметь значение и приносить прежнее умиротворение и тепло? Даже зимой, когда его свет смешивается с толщей облаков и даже тогда, когда его пребывание на небе ограничено сменой погоды на шесть долгих месяцев?       — М?       — Потому что оно всегда возвращается. А это значит, что оно продолжит согревать всех своими лучами.       — Люди, как солнце?       — Что-то вроде того. И если оно иногда пропадает, это не значит, что так будет всегда. — Мужчина улыбнулся. — Просто время еще не пришло. Просто нужно немного подождать.       — И?       — Иногда смотри не в себя, а на мир, ведь лучший вариант поднять себе настроение — это согреть окружающих в такое тяжелое, холодное время. Делая это, ты словно бы наполняешься светом. Понимаешь?       — Мне кажется, им совсем это не надо, потому что они привыкли жить в вечном страхе и купаться в боли.       — Чтобы так говорить, надо хоть раз следовать своим собственным соображениям об этом мире. Почему всё, что ты знаешь и умеешь, должно находиться всё время в тени и беречь себя ради того момента, когда это действительно кому-то понадобится?       — Не знаю…       — Есть и обратные стороны медали. Жизнь вообще может быть какой угодно. Всё дело в том, как ты сам о ней думаешь, какими мыслями и чувствами питаешь свое создание.       — Почему ты так легко и просто об этом говоришь? — Я нахмурился.       — Потому что это — счастье. Оно не может быть сложным. — Он похлопал меня по плечу. — А с Вилле я действительно знаком, но не всегда говорю вслух о том, о чем думаю. Я же вижу, как ты иногда на него смотришь и сколько времени готов проводить рядом, чтобы хоть на секунду приблизиться к своей мечте.       — Это сложно, ты не понимаешь.       — Ты боишься того, что скажут о тебе окружающие? — Живете в одном районе, всё время проводите вместе…       — Пусть даже и так. Я готов принять их непонимание. Но, одной моей готовности тут точно недостаточно. Какой толк вообще говорить об этом, если оно нужно только мне?       — Если любишь — просто скажи. Не смотря ни на что. Какой смысл носить это в себе годами, чтобы в один миг чувства иссякли? — Думаешь, так будет лучше?       — Это эгоистично — влюблять в себя того, с кем никогда не сможешь быть вместе.       — Тогда нужно просто уйти.       Я молча кивнул, помахав рукой незнакомцу.       — Как тебя зовут?       — Раймонд. Я здесь часто бываю, но ты никогда не обращаешь на меня внимания. Ты вообще никогда не поднимаешь на кого-то взгляд, постоянно находишься в своих мыслях.       — Что ж поделать… — Я развел руками. — До скорых встреч.       Раймонд забрал пакет со ступеней, покидая двор.       Я пялился на его спину, лихорадочно обдумывая сказанное. ***       — Подпишешь? — Я протянул бумаги Вилле.       Он невдумчиво кинул папку на стол, полагая, что в её содержимом нет ничего такого, что не могло бы подождать до обеда.       — Я хочу, чтобы ты подписал это прямо сейчас. — Настойчиво сказал я, снова придвигая к нему документы.       — Да что это такое?       — Это заявление на увольнение. Просто скажи, сколько я еще должен здесь отработать, чтобы не стеснять тебя своим присутствием.       — Если ты серьезно, то прямо сейчас они направятся в урну. — Вилле швырнул папку в сейф.       — Вилле, — Я тяжело вздохнул. — Я действительно хочу уйти. Отпусти меня, пожалуйста.       — Тебе же нравится здесь работать?       — Да.       — Почему ты тогда так со мной поступаешь?       — Это обоснованный мною поступок.       — Хочешь сделать меня виноватым, да? Что-то накрутил у себя в голове и теперь компания должна тотчас пойти тебе на уступки?       — Так дело в компании? Ты об этом так сильно печешься, не так ли?       — А о чем мне еще переживать? — О том, что ты вначале бросился сюда с головой, а теперь нашел причину оставить меня в самом разгаре рабочего процесса?       — Я уже просто не могу по-другому.       — Объясни мне хотя бы причину, чтобы сложилась картина происходящего. — Вилле встал, уперев руки в бока.       — Ты не поймешь.       — Ах, я еще и тупой.       Я оглядел его с ног до головы.       Говорят, любовь зла…       Спроси меня прямо сейчас, на что ты мне такой сдался — нервный, дезориентированный, скупой на эмоции, надменный, злой?       И я скажу тебе, что люблю тебя всяким.       Только теперь моя любовь превратилась в нечто странное между безвыходным положением и свербящей болью в сердце. Вообще сложно охарактеризовать данные чувства столь красивым словом.       Это сидящая в организме тварь, которая пожирает его изнутри, это зуд и потраченные впустую дни вперемешку с литрами крови.       Это море недосказанностей и постоянно сомкнутые челюсти.       Это заунывный вой тревоги и отчаяния, когда иссякли последние силы, и ты не можешь встать, чтобы продолжать свой путь.       Разве она не должна быть веселящей и несдержанной, будоражащей восприятие и переворачивающей всё с ног на голову, чтобы при мысли об этой любви ты поднимался над землей, преисполняясь незыблимой улыбкой?       Разве тебе не хотелось бы тогда перестать ползти, чтобы встать над суьбой, распавив крылья?       И, что ты сейчас видишь, Линдстрем? Лицо компании, очередную скомканную и обидную, формальную фразу, дабы удержать тебя здесь как можно дольше?       А с другой стороны, кто вообще виноват в том, что я такой осел?..       — Просто ответь мне, — С нажимом произнес я, наклоняясь над Вилле.       — Чего ты хочешь от меня услышать? — с наигранно непонимающим видом поинтересовался мужчина.       — Просто скажи, ты бы хотел, чтобы я остался, я нужен тебе?       — Мне не нравится, когда на меня давят. — Он отпрянул.       — Я смотрю, тебе много чего не нравится, — Я по-прежнему не повышал голос, а мой оппонент, похоже, готов был взорваться в любую секунду.       — Не возьму в толк, ты так издеваешься или серьезно думаешь будто я способен удержать тебя здесь своими увещеваниями? — Компаньон раздул ноздри от гнева. — Выход там, — Он проследовал рукой за словами, указывая в сторону парадной двери. — Ты всегда знаешь, где он находится.       Я закусил язык.       Да как же он не понимает моих чувств? Как можно быть таким жестоким и не пытаться даже вникнуть в то, что я собираюсь до него сейчас донести? Понятное дело, если бы я говорил с неким злым умыслом, но я же сейчас буквально душу вкладываю, получая взамен обвинения и нападки.       Вилле вскочил, меряя кабинет шагами.       — Если ты хочешь услышать дельный ответ, то сформулируй свою просьбу правильно.       — Прекрасно, я мог это предупредить, — Я хмыкнул, обводя взглядом корешки книг, которые покоились над столом. — Вас «там» учат обезвреживать любые неправильные мысли, направленные на разлад в коллективе.       — Учат. И, что с того?       — С того, дорогой Вилле, ты никогда всерьез не верил, что я мог бы вот так запросто уйти. Почему?       — Ты же полжизни вложил в это дело, разве я не прав? — Мужчина удивился.       — А это что-то должно вообще значить?       — Да.       Мы уставились друг на друга.       А почему нет, собственно говоря? — Это правда.       Вот только я так не считаю.       Вернее — считал, пока не встретил это чудо в перьях, добиться взаимности которого — палец о палец не ударить, но и потерять его мнимое расположение так же просто, как проститься со счерашним днем.       — Ладно, — Я кивнул. — Извини, что начал этот разговор. Всё равно, наши обсуждения ни к чему не приведут.       Вилле опустил глаза.       — Я ценю тебя, как верного сотрудника. Но, иногда, ты просто бьешь все рекорды по количеству проишествий за день. Почему это происходит с тобой?       — Должно быть, у меня чертовски невыразительное лицо, но, если ты хоть раз посмотришь в мои глаза, когда я говорю с тобой, — ты поймешь, о чем я умалчиваю.       — Почему всё так сложно? Ты ведь никогда не отличался трусостью. Наоборот — говорил всё, что есть, как на духу, даже на секунду не сомневаясь.       — О, — Я закатил глаза, — Сколько же комплиментов за полчаса нашего разговора. — Хочешь начистоту?       — Ну?       — Я люблю тебя.       Вилле отвел взгляд и занялся бумагами, изредко поскрипывая стулом.       — Ты молчишь. — Я сглотнул, понимая, что после этой фразы наше общение никогда не будет прежним.       — Молчу, — Вилле цокнул языком. — Я знаю это.       — Как глупо, — Я рассмеялся. — Давай ты сделаешь вид, что ничего не слышал.       — Отлично, — Скупо процедил начальник, всучив мне договор. — Завтра приедет агент, отдай ему эти бумаги       — Здорово…       Я забираю документы и отношу их на стол, снимая с шеи верёвку от бейджа, словно ярмо, и покидая это место навсегда.       К чёрту это солнце, знаете ли…