Это лишь блеф

Реборн привык видеть эти кривляния на публику с его стороны. Было ли это задействовано с каким-то потайным умыслом или особой тактикой неясно, но ему было и не слишком интересно, чтобы выяснять это. С щуплым, раздражающим объектом вроде Скалла его не связывало ровным счетом ничего. Он просто любил поиздеваться, довести его до того самого состояния, когда нижняя губа безвольно дрожала под натиском невосполнимой горечи и по-детски забавной обиды, отчего-то Реборн ловил с этих слез нечто обманчиво ласковое, приятное даже. У него полным полно своих забот, проблемы с никчемными учениками, неконтролируемый перевал с заданиями и просто напросто легкое желание испить какое-нибудь свежесваренное эспрессо на утро. А было ли среди этих бесчисленных количеств дел место для Черепа - далеко не факт. В конце концов, кем приходился этот невыносимый обалдуй для его персоны? Жалкая шестерка, пешка, можно называть как угодно, разница все равно не изменится, которую вполне удобно использовать в нужный момент. Реборн в принципе частично не понимает Скалла, тот мог бы показать хотя бы мизер собственного характера, чтобы он покорно отстал на пару с Колоннелло, но парень упорно не делал этого, страдая откровенным мазохизмом в его сторону. Реальная же загвоздка состояла в том, что, в отличие от Реборна, в словарном запасе незадачливого каскадера все еще сохранилась эта ебучая, зловредная любовь, от которой просто нет выхода побега. Он может сколько угодно терпеть насмешки, болезненные тычки, но никогда не попытается и слова вставить против киллера. Потому что этот чокнутый Череп с наивной ванилью вместо мозгов просто не может по-другому. Ему хочется любить, пускай желательно и не такого сволочного, покрытого лишь одними колючками кактус вроде Реборна, но все же хочется. Скалл никогда не признается, но где-то в глубине души еще сохранил тот миф мимолетного счастья с уютным ароматом, витавшим прямо в воздухе, когда тебя изрядно побитого, уставшего от всей этой беготни, встречают теплые, нежные ручки в объятиях. И если бы об этих мыслях узнал бы сам Реборн, то высмеял бы последнюю гордость каскадера. Кем бы ни приходилось притворяться и подгибаться под чужие стремления, Череп все же оставался мужчиной. И для него будет лучше завести какую-нибудь тихую девушку, хорошенько спрятав ее в неземной глуши, чтобы раз в год навещать. Как тот же советник Вонголы, изменяет, убивает все, что движется и не движется, но ходит до невозможности счастливым, когда имеет честь прикоснуться к своей жене. Скалл завидует самой что ни на есть черной завистью. Ему отчаянно хочется плюнуть в лицо Реборна, послать того куда подальше и, наплевав на всю последующую брань и удары, удрать с этого места куда подальше. Чтобы не нашел никто совершенно. Чтобы он наконец остался один. Чтобы ему дали хоть немного времени все обдумать. Только, когда итальянец судорожно перебирает собственные вещи, а в конце все же наплевав на все, берет с собой лишь чертов паспорт и такие востребованные деньги, то невольно теплит надежду на что-то большее. Скажи ему Реборн остаться, то он бы остался. Без каких-либо пререканий, признаний, просто улыбнулся бы до ушей, предательски касаясь его своими пальцами, но остановился. Наплевав на собственные усилия, гордость и все остальное с высокой колокольни. Но, Реборну все равно. И пока Череп кричит, что уйдет, исчезнет и тогда все пожалеют о его утрате, Реборн лишь усмехается. Желчно, немного раздраженно, желая в его уходящую спину не забыть захватить кофе по обратной дороге, так как знает, что это лишь блеф. Он говорит это не в первый раз, и все понимают, что это все простые обещания, поэтому Реборн до боли в висках теряется. Когда Череп уходит по-настоящему, теряются все. Это не сразу стало понятно, в начале для этого потребовалось целых полгода. Чертовых невыносимых шесть месяцев, начало которых он благополучно пропустил, погружаясь с головой во все эти бойни вокруг него, но зато приблизительную середину провел в откровенных муках. У Реборна голос охрип как-то по-неестественному надломано, даже чуточку устало. То ли от бессвязных бормотаний каждую ночь, сорвавших с его уст не одно «Череп», то ли от слишком частого потребления кофеина. Прежде киллер и не догадывался, что главным наркотиком его персональной зависимой личности является вовсе не этот долбанный кофе, а производитель. Такой неловкий, всегда расплескивающий этот самый напиток по пути, но как оказалось очень родной. Нужный. Череп нужен Реборну, только вот понял тот уже слишком поздно. Оставшиеся концы месяцев он провел в погонях за незамысловатыми следами ушедшего, даже не пытаясь избавиться от этой неудержимой маниакальности в действиях. И лишь в тот момент, когда Реборн был готов покончить с этой жизнью беспробудным сном от затрепетавших на холоде ресниц, к нему подошли. В нос ударил знакомый, головокружительный запах зачахшей гари с теплыми, чуть подгоревшими заварными пирожными. С некоторых пор добавился последний элемент, похоже, каскадер конкретно запустил себя за это время. — Эй, вы в порядке? — до него дотрагивается хрупкая, тонкая рука в потертых перчатках, и Реборн с трудом удерживается от того, чтобы не обернуться порывисто резким движением. — Нет, — горло распирает от еле сдерживаемого желания как следует врезать недоделанному бегуну, что осознает и сам Скалл, так не кстати прибежавший к нему прямо под руки. И прежде чем бывший наемник тут же приготовился сбежать от него на всех парах, Реборн грубо хватает оного за капюшон, насильно притягивая к себе и вдыхая такой родной и уже чуть позабытый запах своего каскадера. — А я скучал…