Письма

«Фрау Бергер» — пишет Саша. Зачеркивает. Сминает лист. Ничего. Грета дала ей целый альбом — двадцать четыре листа, двадцать четыре права на ошибку. Если разделить лист пополам и писать совсем мелко — сорок восемь. «Дорогая Катрин Бергер». Сорок семь. «Дорогая Катрин». — Хватит отдыхать, — говорит Грета. — Подмени меня! Саша капает чернилами. Чертыхается. Сорок шесть. Волосы липнут ко лбу, а щипцы выскальзывают из влажных ладоней. Стук молота отдается в голове, глаза слезятся. Горячо. Жар от печки, кажется, вот-вот расплавит стекла очков, и те вытекут из оправы, обожгут щеки и застынут мутной лужей на полу. Глупо и невозможно, но Саша всё равно чертыхается, утирает лоб рукавом и трогает стекло пальцем — там остаются отпечатки. Нож лежит на наковальне — почти готовый. Почти настоящая, почти Коса. Почти — пока его не возьмет в руки жнец, пока впервые не перережет ленту памяти. Для жнеца любой кусок металла — смертоносное оружие, но, в первую очередь — орудие. Иногда Саше кажется, от человека в ней осталось совсем немного. Всего ничего. Но всё равно чуть больше, чем положено. Чуть больше, чтобы не задавать дурацкие, совсем неуместные вопросы. Грета поводит полными плечами, улыбается и отдает нож незнакомому блондину в белых ботинках. — Почему? — спрашивает Саша. Она хочет спросить, почему у того белые ботинки и газонокосилка с утробно рокочущим мотором (он поглаживает её по хромированому боку любовно, почти как женщину, почти так, как иногда Саше хотелось бы коснуться фрау Бергер), а у неё болят плечи и следующий выходной через одиннадцать дней. Грета смеется. На десятый день приходит Рудгар.  — Будет война, — он говорит равнодушно, будто сообщает прогноз погоды, — Еще одиннадцать месяцев до семьдесят первого. «Право на разнообразный труд» — гласит Устав. Рудгар берет Сашу с собой. Ученический серп ложится в руку гораздо привычней, чем молот. Она видит самого настоящего демона, хотя Рудгар треплет её по плечу и говорит, что это просто мелкий бес. Её тошнит от запаха крови, ветер свистит в ушах, а ноги подкашиваются от усталости. Она счастлива. Саша возвращается в кузню четырнадцать месяцев спустя. — С днем рождения. Загадывай желание, — Грета приносит пирог и втыкает в него свечи. Ровно четыре — она четыре года мертва. Саша закрывает глаза и думает о войне. «Дорогая Катрин » — пишет Саша. Зачеркивает. Сминает лист. Всё в порядке. Чего, а бумаги у нее теперь хватает. «Право на разнообразный труд» — гласит Устав. Не Саше спорить — теперь Саша трудится в хранилище. Саша рисует на обороте старой формы на получение косы. Овал — это лицо. Два прямоугольника — очки. Волосы — длинные тонкие линии от макушки до палочек-рук. Она совсем не умеет рисовать. Она грызет карандаш, а потом бездумно водит по бумаге — две параллельных полоски, исчирканные каракулями — за спиной у фрау Бергер вьется лента памяти… …лента памяти гнется на столе, извивается причудливыми кольцами. Пальцы, затянутые в черную кожу перчаток, привычно прижимают чужую жизнь к столешнице, и Саше кажется, будто та даже по-змеиному шипит от касаний преподавательницы. Фрау Бергер. Пятнадцать пар плеч, черная униформа, сосредоточенно склоненные головы. Саша балансирует на цыпочках, задирает подбородок, щурится из-за чужих спин — всем интересно, все впервые видят что-то подобное вживую (вмертвую?). Она заворожено следит за косой фрау Бергер — маленьким лезвием бритвы в руках. Лента памяти — наверное, Саше снова кажется — это чувствует, рывком дергается в сторону, к отшатнувшемуся классу. Сашу неловко задевают локтем, а после тянут за рукав назад, подальше от стола, узкого блестящего лезвия, лениво шевелящейся ленты памяти. Преподавательница насмешливо растягивает тонкие губы и убирает с глаз светлую прядь обратно в тугой пучок. Почему-то Саше кажется, что фрау Бергер улыбается именно ей… Он стоит, улыбается и держит Катрин за уголок листа — лицом-овалом с двумя прямоугольниками к Саше. Она готова молится всеми известным богам, лишь бы жнец не перевернул листок. Жнец — наставник. Стажер около дальнего стеллажа — о, стажера конечно она отличить сможет — задумчиво разглядывает глефу. — Девушка?.. — (Саша выдергивает, почти выдирает Катрин из чужих пальцев) жнец-наставник миротворчески разводит руками. — Извините. Подумал, вы заняты, не стал звать… — Это старый бланк, — грубовато прерывает его Саша. — Я схожу, принесу другой. Катрин она прячет в нагрудный карман. Левый, под сердцем. Когда она возвращается, стажер, кажется, уже выбрал. В его руках глефа — длинная ручка, острое тонкое лезвие. — Алан! — окликает его жнец-наставник. Они оборачиваются к Саше. Стажер водит пальцами по гравировке. Сжимает глефу в ладони… …ладони у фрау Бергер не по-женски широкие, на безымянном пальце правой не хватает фаланги. Она сегодня без перчаток — вкладывает в сашину руку короткий серп. Во рту пересыхает, а язык, кажется, прилипает к нёбу. Кожа фрау Бергер кажется ей обжигающе горячей — почти, как у живой, на мгновение Саша даже думает, что, прижми она сейчас пальцы к чужому запястью — почувствует пульс. Фрау Бергер улыбается много, слишком много для преподавательницы, непозволительно много для слуги Смерти. Саша держит Косу неумело, тремя пальцами, будто боится, что, сожми её сильнее — та сломается. Фрау Бергер смеется — возле уголков губ и около глаз мелкие морщины — она намного старше, чем пытается казаться. Фрау Бергер совсем не похожа на мрачных жнецов, какими их изображают люди. Иногда Саша думает, что таких не получится ни из неё, ни из её однокурсников. Иногда ей кажется, что таких, на самом деле похожих, не существует вообще… ...вообще-то Устав гласит: «Право на разнообразный труд», но возвращаться к Рудгару Саше не хочется. Иногда Саше кажется, Рудгар весь состоит из несоответствий. Неприятных мелочей, каждая из которых сама по себе незначительная, самая обыкновенная, но все вместе превращаются в что-то коробящее и отталкивающее. То, как Рудгар хмурится в ответ на каждое слово Саши, и нервно сжимает пальцы, дескать не так, не такой стоит быть молодой стажерке. То, как запах смерти рядом с ним мешается с табачным дымом (Саша однажды затягивается на пробу, а потом долго кашляет, опершись о холодную стену переулка). То, как он без разрешения берет её косу. Саше кажется, будто это её саму ухватили и сжали за плечи холодными цепкими пальцами. То, как Рудгар по утрам устраивается с газетой в коридоре, как читает, беззвучно шевеля губами, как криво ухмыляется особо удачным абзацам, как изредка кивает воображаемому собеседнику. В такие моменты Саше очень хочется, чтобы он поднял на неё глаза, хочется выдрать у него газету из рук, смять в комок и швырнуть — пусть прокатится перекати-полем по полированным полам департамента, мимо чужих черных начищенных ботинок и отглаженных брюк. Но она этого не делает. Рудгар переворачивает страницу… …страницу она вырывает. — Конспекты там тебе не помогут, — фрау Бергер улыбается. Хищно. Саша кусает губы. Её напарница хихикает. Вот ведь. Выпускной экзамен. У нее три «удовлетворительно» и всего одно «отлично» — предмет фрау Бергер. Когда они остаются наедине, Саша её обнимает. Ждет, пока фрау Бергер отцепит чужие руки от своего потертого пиджака и отчитает за неподобающее поведение. Но она только замирает и тихо дышит в сашину макушку. — Можно, я вам напишу? — спрашивает Саша и ткнется носом в колючее плечо формы, лишь бы не сказать позорное «пожалуйста». — Можно, — она благодушна, — Как устроишься, отчитаешься… ...отчетность Саше не нравится. Оставаться наедине с Рудгаром не нравится тоже. Но Саша умеет придумывать себе развлечения. За два с половиной часа Рудгар: два раза выходил покурить, семь раз хмурился и пятнадцать досадливо косился на быстро шуршащую по бумаге Сашину ручку. Еще с…надцать минут он смотрит на Сашу, долго и сосредоточенно. — Меня назначили в мюнхенское отделение, — говорит он, — Ты можешь поехать со мной. Или остаться здесь, с другим напарником. — Я остаюсь, — Саша даже не думает. Рудгар снова хмурится, поджимает губы. Сминает в руках недоконченный отчет. И выходит курить в третий раз за третий час. «Дорогая Катрин» — пишет Саша. Грызет карандаш. После стучит им по столу. «Можно, я приеду?»