Лекареныш

Тень от прохудившегося в трех местах тента не спасала от жары. Неподалеку лениво тявкала на проходящих мимо собака. Отрядный летописец Рванина потянулся, зевнул и злобно уставился на перо у себя в руке. Летописцем Рванину назначили по той простой причине, что он единственный в Черном Отряде кое-как понимал хотя бы треть тех языков, на которых были написаны Анналы — за сотни-то лет существования Отряда. Но понимать, читать и писать — три совершенно разных вещи. С чтением Анналов вслух Рванина еще кое-как справлялся, хотя голос у него был гнусавый, а выговор нечеткий из-за рубца, перекосившего угол рта. А вот вести записи было для Летописца адской мукой. От этого занятия он отлынивал и увиливал как мог, соглашаясь даже стоять на посту вне очереди и мыть посуду на кухне — при том, что офицеры от этого занятия были освобождены. Порой за неделю в Анналах появлялась лишь одна скупая фраза: «Без происшествий». Или, скажем: «Расквартированы в Братце». На это Рванина еще был способен, но если требовалось описать какое-то событие, его одолевала тоска. Летописец страдал жестоким косноязычием. Он уже подкатывал к новому Капитану — того выбрали года три назад, когда прежний погиб во время штурма Писка, но Рванина по привычке все еще думал о нем как о новом, — чтобы Летописцем сделали кого-то другого. Но что мог поделать Капитан? Люди, владеющие языками, с потолка не валятся, да и новых рекрутов в Отряде не было давненько, разве что пацан Ильмо и чародей Молчун. Но Ильмо, хоть и трепался бойко на всех окрестных наречиях, еле-еле мог расписаться за жалованье, а Молчун… Молчун молчал. Он, похоже, понимал кое-какие старые записи Анналов, но толку-то с этого, если чтение вслух ему поручить было нельзя! Так что Рванина мучился над очередной записью. Капитан повадился проверять, должным ли образом заполняются Анналы, и не внести туда сегодняшний бедлам было никак нельзя. А просто написать: «Лекарь сломал ногу» — это совершенно не отражало глубины той задницы, в которую Отряд влетел. Итак, отрядный лекарь Везунчик сломал ногу. По его словам — в трех местах. Что и немудрено, когда по ноге сначала прошла лошадь, а потом еще и груженая телега проехала. Везунчика так называли за то, что он ухитрялся собирать на свою голову все возможные неприятности. Вот и в этот раз угадал поскользнуться на ровном месте точно там, где трусила кляча водовоза. Везунчику было уже немало лет. Точно он и сам не мог сказать, сколько, но с виду Рванина дал бы ему хорошо за шестьдесят. Наверно, единственное везение лекаря в том и состояло, — дожить до таких убедительных седин, придя в Отряд еще молокососом. Рванина видел, сидя под своим тентом, как четверо рядовых тащат Везунчика на носилках, а рядом идет Тамтам, выстукивая что-то обезболивающее на своем барабанчике. До местного врача переться было через весь городок, и что он собою представлял — никто толком не знал. Может, хороший врач, а может, коновал распоследний. Впрочем, как бы там ни было, Рванина отлично знал, что кости у стариков срастаются хреново. Конечно, колдуны наворожат что-нибудь, но надежды на них было мало, а кроме Везунчика у Отряда лекарей больше не осталось. Везунчикова помощника весной ужалил в шею шершень, и парень на глазах распух, посинел и задохся; колдуны, все трое, только челюстью хлопнуть успели. Чего греха таить: и в целом неладно шли у Отряда дела в последние годы. Может, если бы Анналы велись как следует, там сыскался бы ответ — почему и отчего все пошло наперекосяк, да вот не только Рванина, но и предшественник его Ладора Мельник был на слова отменно скуп. А покойный Капитан за Анналами не больно следил: воевал. Рванина вздохнул, отложил перо и поплелся вслед за носилками. Хоть посмотреть, чем дело кончится и что здешний доктор скажет. Городишко был даже и не город вовсе, а так — кочевье, неуверенно пустившее корни. Звалось оно Торговищем, или Торжищем, или вообще Базаром, стояло на перекрестке целых пяти дорог. Обыкновенно в таких местах города вырастают ладные, но здешним краям не повезло с водой. Речушка летом пересыхала, водовозы таскались до каких-то дальних бочагов. Так что люди здесь помногу не селились, и только зимой, в сезон дождей, местечко оживало. Сейчас было лето — пыльное пекло, сдобренное острой едой и мясистыми отростками какого-то кактуса, которым тут восполняли нехватку воды. Тамтам покосился на Рванину, догнавшего процессию, но ничего не сказал, продолжая отстукивать диковинные ритмы кончиками пальцев. Везунчик лежал на носилках бледный, в испарине, и тихо охал, когда очередной солдат спотыкался о выбоину или камень. Улицы Торговища, судя по всему, зимой превращались в непролазную грязь, а к лету каменели в той форме, в какой их оставили ноги и колеса под конец сезона дождей. Дом врача выгодно выделялся среди кособоких хижин: он был, по крайней мере, крыт свежей соломой, ровно, аккуратно. Да и внутри оказалось чисто и довольно свежо. Пахло травами — Везунчик встрепенулся: появилась надежда, что врач в своем деле смыслит. Лекарь оказался лекаркой — бабкой лет преклонных, но не дряхлых. Она распоряжалась уверенно: велела положить носилки прямо на стол, щелчком пальцев отослала рядовых посидеть в уголке, а Рванину с Тамтамом, мгновенно опознав в них кого-то, кто может принимать решения, оставила стоять у стола. Осмотрела и общупала Везунчикову ногу, досадливо поцокала языком. — Плохо! — заявила она бесцеремонно. — Сложить сложим, а заживать станет долго. Долго, да. До дождей. А то до будущей суши. Рванина и Тамтам переглянулись. Работы для Отряда здесь не было. Торговищу не прокормить стадо здоровых парней. Нужно было уходить. Но уйти без лекаря? Но бросить своего?.. Или тащить с собой калеку, которому, по уму, хоть пару месяцев вообще ногу тревожить не стоит. — Идите дальше, — прохрипел с носилок Везунчик. Он служил в Отряде куда дольше Рванины и прекрасно все понимал. — Если зарастет, я вас догоню. Тамтам отбил какой-то ироничный ритм. Он очень сомневался, что Везунчик, отлежавшись полгода в мирном городишке, пожелает снова тянуть солдатскую лямку. Скорее уж переберется куда-нибудь по соседству, где Отряда в глаза не видели, и доживет свой век, врачуя местных. От опытного лекаря — а Везунчику опыта было не занимать — ни один город, ни одно село не откажется. — Каркуша! — завопила тем временем бабка. — Где тебя демоны дерут! Воду неси, за смертью слать тебя! Дверь распахнулась. В узкий проем сначала вплыло ведро, потом — длинная рука, а потом обладатель руки, который, даже пригнувшись, все равно треснулся лбом о притолоку. Судя по тону последовавшего ругательства, биться головой в этом месте человек давно привык. Каркушей звался юнец, светловолосый и такой ослепительно синеглазый, что позавидовала бы любая девица. Рванина прикинул: и без того долговязый, парень явно не остановился в росте. Еще на пол-ладони вполне может вымахать… Тем временем, поставив ведро на пол, Каркуша попытался было снова утечь наружу, но был пойман бабкой за ухо. Бабке пришлось подпрыгнуть, но, видимо, и это было привычным каждодневным упражнением. — Ку-уда собрался, — зловеще пропела лекарка. — Не видишь — больной у нас! Ну-ка мухой лети за доской, будешь ногу собирать. Каркуша душераздирающе вздохнул, бросил отчаянный взгляд на дверь, но послушно нырнул во внутреннюю комнату. — Это сам он, что ли, собирать будет? — удивился Рванина. — Не молод? — Молод-то молод, а руки — золото, — похвасталась бабка. — В голове вот ветер свищет, ну да это пройдет. Она тоже покосилась на дверь, но недобро. Рванина подошел выглянуть наружу: что это там такое интересное? «Интересным» оказалась девушка. Она уже удалялась, наверно, заскучала дожидаться кавалера, но обернулась через плечо, бросила на Рванину короткий взгляд, улыбнулась… и сорокалетний Летописец, давно потерявший счет женщинам, встречавшимся на его пути, едва не бросился следом, как ополоумевший мальчишка. Осознав это, он шарахнулся назад, под прикрытие стен бабкиного дома. Тамтам, оценив выражение его лица, тоже выглянул и некоторое время оставался снаружи, чуть слышно что-то барабаня. — Ведьма, — бросила лекарка, как сплюнула. — Троих мужей уж извела. Охотится. Парню мозгов вложить бы про таких блядей, да некому. Сирота, сестра только и есть, а у той своих выводок… Вернулся Тамтам, серьезно кивнул. — Действительно ведьма, — сказал он. Бабка, хлопотавшая возле Везунчика, навострила уши. — Слабенькая, но много ей и не надо. — А мужиков-то зачем морит? — Рванина почувствовал легкую дурноту и прислонился к стене. — Приворожила бы богатого… Лекарка махнула рукой, повернулась, задев ногой ведро. Глухо лязгнула жесть. — Те трое не бедные были, — буркнула она, — а ей все мало. Вошел Каркуша, таща доску для шины. Часть разговора он определенно слышал: посмотрел на бабку с кротким укором, но ничего не сказал. Впрочем, и эта беседа шла у них не первый раз, потому что лекарка завелась сразу же: — Смотри-ка, зыркает, сейчас начнется: да она хорошая, да люди все врут! Вот же орясина какая, а все ума не наросло… Шли бы вы, солдатики, восвояси, — вдруг махнула она Рванине, — чего вам тут смотреть, долгая работа. Приходите завтра поутру, там и решите, чего с болезным вашим дальше делать. Все послушно вымелись за дверь, в раскаленный ад кривых улочек. Тамтам оглянулся, хмыкнул, забарабанил отрывисто, но ничего не сказал. Остаток дня Рванина потратил на доклад Капитану, а после — на попытку все же записать что-то в Анналы. Он с грехом пополам выжал из себя пять строчек, чуть не пропустил за этой маетой ужин, а улегшись спать, еще долго ворочался, силясь воскресить в памяти лицо ведьмы и одновременно очень не желая этого делать. Утром Тамтам к лекарке не пошел, зато пошли Капитан и Гоблин. Рванина увязался с ними. Делать ему там было нечего, разве что присутствовать при эпохальном решении: тащить Везунчика с собой или оставить выздоравливать, — чтобы потом записать, как все было, в Анналы. Мысль об Анналах вызывала зубную боль. Но в Торговище царила смертная скука, опять же стоило попрощаться с Везунчиком (в решении Капитана Рванина не сомневался), да и просто размять ноги… — Она? — спросил Гоблин, тыча пальцем в изящную девичью фигурку, и Рванина с содроганием понял, что всю дорогу тщательно не думал о ведьмочке, хотя именно желание снова увидеть ее погнало его в горнило городского полдня. — Тамтам нажаловался? — он попытался пошутить. Гоблин посмотрел как на идиота, скривил лягушачий рот: — Ты б в зеркало себя видел, сразу бы понял, с чего он жаловаться стал. Рванина содрогнулся. Вот это они называют слабенькой ведьмочкой? Да ведь она с одного взгляда его приворожила! — Это разве приворот, — Гоблин хихикнул. — Приворот — это когда за такой красоткой целая улица идет, языки свесив, во! — он продемонстрировал, как это должно быть, сгорбившись, уронив руки ниже колен, сведя глаза к переносице и вывалив язык набок. Зрелище получилось омерзительное. — Но кое-что может, этого не отнять. Тут, видать, парнишка ей попался — кремень, она его обхаживает, а его чары не берут, ну или девка сама косорукая. Вот она на тебя и глянула со всем тем, что для парня заготовила. Считай, из баллисты шарахнула. Рванина не удержался: — Ты, смотрю, по приворотам самый главный спец? — Клопов в постель, — беззлобно посулил Гоблин. — Ты давай на нее смотри внимательно и запоминай: какие глаза, нос, волосы какие. Так от якорька избавляются. Рванина сделал над собой усилие и уставился на девушку пристально, благо она, не обращая на солдат внимания, упорно смотрела куда-то в сторону. И она действительно была очень хороша: вороная грива ниже пояса, нежные и тонкие черты, густые ресницы, соблазнительно изогнутые губы, высокая грудь и тонкая талия… — Как захочется не ноги обнимать и в любви клясться, а валить и трахать — считай, прошло, — сообщил Гоблин. — А вообще красотка что надо, не поспоришь. Прямо хочу на пацана глянуть, которого она пасет, а он до сих пор за ней на коленях не уполз. Пожелание Гоблина исполнилось почти сразу: Каркуша подпирал стенку дома лекарки, таращась на свою зазнобу, но не пытаясь подойти. Капитан, не обращая внимания на бабкиного помощника, сразу шагнул внутрь, Гоблин, помедлив, — следом, а Рванина задержался у порога. — Давно вздыхаешь-то по ней? — спросил он мальчишку, не в силах скрыть сочувствие. Лекареныш хлопнул на Рванину ресницами, пожал плечами, нехотя отведя взгляд от красавицы. — Она за меня не пойдет, — произнес он совершенно спокойно. — Вот если бы я уже настоящим врачом был, таким, чтобы на всю округу греметь, тогда согласилась бы. Так что бабуся зря тревожится. И напраслину тоже зря возводит, Нитка хорошая… чистая такая девушка. Летописец слегка нахмурился. Речь у Каркуши была на диво правильная, говорил как по писаному. В задрипанных городишках вроде Торговища такие грамотеи попадались редко. Вернее сказать — никогда не попадались. — А вы, ваш Отряд, с юга пришли? Издалека? — Издалека, — Рванина прислонился к стене рядом с мальчишкой, стараясь не глядеть на ведьмочку прямо. Та делала вид, что просто так прихорашивается именно там, где ее отлично видно всем, идущим мимо дома лекарки. — Из-за степи, и джунглей, и болот, из-за Джии-Зле и Чон Делора. На самом деле история Отряда простиралась еще дальше Чон Делора, но начальные тома Анналов были утрачены три века назад, так что Рванина понятия не имел, где эта история на самом деле началась. Слово «Хатовар» не имело для него смысла: место это, имя божества или еще какая заумь, в Отряде не мог сказать никто. Каркуше, однако, хватило и пары названий. Глаза у него загорелись так, что ведьмочка Нитка должна была бы от зависти удавиться: все ее прелести не вызывали и полстолько интереса. — А расскажите… — Что? — Что-нибудь! Про дальние страны… Я слышал одну песню, в ней говорилось про Чон Делор, разрушенный в ужасной войне, где теперь только тени таятся во тьме, и горе путнику, ступившему на берег под сень обвалившихся башен… — тут он прикусил язык, понимая, что увлекся. — Вы там были? В Чон Делоре? Рванина длинно присвистнул. — Парень, Чон Делор — за тысячи миль отсюда. Отряд был там, но с тех пор прошло лет триста. Даже Тамтам с Одноглазым не настолько стары. — Тамтам? Ваш колдун? Вчерашний, с барабаном? — Ты почем знаешь? — Ну, тамтам же, — мальчишка развел руками. — Сразу же понятно. — Откуда ты знаешь-то про эти штуки? — от удивления Рванина позабыл про ведьмочку, и только резкое движение на краю поля зрения потревожило его. Девица уходила, раздраженно вскинув голову. На сей раз она не обернулась. Рванина прислушался к себе, но не почувствовал никаких особых шевелений души — наверное, рецепт Гоблина помог. Каркуша же, казалось, ухода девушки и вовсе не заметил. — Читал, — пояснил он. — У бабуси много книжек. Правда, я не все языки понимаю. А если вы в Чон Делоре не были… а в Длок-Алоке? Расскажете что-нибудь? — Тамтам с братом оттуда родом, — вспомнил Рванина. — Они тебе и рассказали бы, может, что-нибудь. — Один торговец трепался про джунгли, — мечтательно пояснил свой интерес Каркуша. — Про белый город, покинутый, разрушенный и оплетенный лианами так, что не видно белого камня. Вот почему все интересные истории — про то, что уже разрушено? Хотя, говорят, на севере, за Морем Мук, десять древних колдунов восстали из могил и строят свою империю заново. Рванина в уме прикинул, сколько еще идти до Моря Мук, если Капитан не станет гнать как на пожар. Выходило, что по меньшей мере лет восемь Отряд будет тащиться до Берилла. Нет, повстречаться с древними колдунами Рванине особо не светило, и к счастью. Летописец побаивался легенд, выпрыгивающих из-за угла как раз тогда, когда их не ждешь. Он рассказал полдюжины малозначащих баек из истории Отряда — какие-то взял из Анналов, каким-то и сам был свидетелем. Мальчишка внимал, разинув рот. Потом из лекаркиного дома вышли Капитан и Гоблин. Рванина попытался было почувствовать себя виноватым, что так и не присутствовал при решении судьбы Везунчика, но чувство вины решительно отказалось проявляться. Чего не видал — то можно в Анналы не заносить. — Пойди, попрощайся с Везунчиком, — бросил Гоблин, — завтра мы снимаемся отсюда. Рванина проскользнул в относительную прохладу дома. Везунчик лежал на топчане у стены. Выглядел он куда лучше, чем вчера. Рванина сел рядом на корточки, мучительно придумывая, что бы сказать. Прощаться с умирающими товарищами ему доводилось, а вот с дезертирами поневоле — до сих пор нет. Говорить, однако, не пришлось: Везунчик выбросил руку вверх и вцепился Рванине в ворот, притягивая к себе, на удивление бодро для пожилого и больного человека. — Делай что хочешь, — прошипел он азартно, — но мальчишку, Каркушу, смани в Отряд! Рванина от неожиданности потерял равновесие и чуть не рухнул на Везунчика — едва успел упереться ладонью в стену. — Что, рукастый доктор растет? — уточнил он. Мысль показалась разумной, но Каркуша выглядел совсем еще пацаном, и к тому же домашним — книжки вот, песни, бабуся опять же. Куда ему, такому, в Отряд? — Да доктор — это полдела! — вскричал Везунчик шепотом. — Доктор толковый, точно, но он на семи языках шпарит! Стихи пишет! Легенды пересказывает! Запоминает все — как губка воду впитывает! Рванина, на твоей улице праздник, такого Летописца Отряд сто лет не видел. Только уговори его вступить! Моментально оценив перспективу, Рванина сглотнул. Только подумать: спихнуть обязанности Летописца человеку, который действительно этим увлечется! А что увлечется, сомневаться не приходилось. Если только предложить Каркуше возможность читать Анналы… — Ух, Везунчик, вот это тебе спасибо! — он вскочил, охваченный охотничьим азартом, и едва не вылетел за дверь тут же, да вспомнил, что вообще-то зашел попрощаться. — Но ты это… мало ли… а то и правда догоняй нас, если что? Везунчик хихикнул: — Если что — уж догоню, будь уверен. Не скучайте там без меня, держите ноги сухими, все такое. Лекарю тоже было неловко и непривычно расставаться со своими вот так, хоть он и бодрился. Рванина помахал ему и выбрался наружу. Наверное, легкая тоска по потерянному товарищу придет позже — она всегда приходит, когда оставляешь за спиной кого-то одного. Когда гибнут сразу многие, чувства совсем другие. Видимо, смысл его размышлений был у него на лице написан весьма отчетливо, потому что Каркуша, все так же отиравшийся у входа, состроил сочувственную мину. И спросил, явственно разрываясь между любопытством, неудобством и опасением и даже подобравшись в готовности удирать, если что: — А это вот… очень грустно, когда вот так со своими расставаться? Вы же вроде как семья, да? Дедуля говорил… Секунды через три недоуменного молчания Рванина сообразил, что «дедуля» — это Везунчик, и согнулся пополам от хохота. Почему-то мирное, деревенское именование матерого наемника насмешило его до слез и рези в животе. Каркуша с большим интересом взирал на ржущего Летописца, определенно собираясь дождаться ответа, раз уж его не попытались пришибить сразу. — Ну, парень… — прокашлял Рванина, пытаясь отдышаться, — у тебя талант вопросы задавать! Я так чую, если бы те древние колдуны с Севера здесь проходили, ты бы и их стал расспрашивать, чего у них в жизни как? — Да их-то побоялся бы, наверно, — скромно отозвался лекареныш. Хотя что-то в его позе и взгляде наводило на мысли, что — побоялся-побоялся, да и спросил бы что-нибудь. Тут-то Рванина и выпалил: — Вот вступай в Отряд, и разом все узнаешь и про нас, и про дальние страны. Раз ты грамотный, можешь Анналы читать. Там триста лет истории. И Длок-Алок, и Чон Делор, и все, что оттуда досюда. Каркуша охнул и подался вперед, приоткрыв рот и распахнув синющие глаза: — Правда, что ли?! Про все-все? — Как Летописец тебе говорю, — Рванина слегка стукнул себя кулаком в грудь, потом с тенью стыда подумал, что скажет пацан, когда доберется до его и Ладоры записей, но решил пока не упоминать этот тонкий момент. В конце-то концов, про осаду Писка или расчудесную канализацию Братца Каркуша наверняка слыхал и тут, причем множество раз. Торговцы и беженцы рты на замке не держат. — А… а чего надо сделать, чтобы вступить? — замирающим голосом выговорил Каркуша, и Рванина мысленно потер руки, но тут пацан вдруг словно очнулся от морока: затряс головой и отступил на шаг: — Э-э… а это же надо будет отсюда уйти? Навсегда, да? А… — он обернулся на лекаркин дом, потом бросил взгляд вдоль улицы, куда скрылась ведьмочка, и заметно поник всем телом. Рванина чуть не плюнул. Обыкновенно Черный Отряд не сманивал людей с насиженных мест. В Отряд шли те, кто все потерял или ничего не имел, кому идти было больше некуда или не за что держаться. Шли в поисках приключений, спасаясь от врагов, нечистой совести, несчастной любви или дурной репутации. Шли, одним словом, добровольно. А тут Летописец пытался заниматься вербовкой — хотя, если подумать, на кой-этому юному романтику сдался Черный Отряд или какой бы то ни было другой отряд наемников? Унаследует бабкино дело, будет себе врачевать местных и пришлых до конца дней, проживет лет семьдесят, а то и поболе. Если, разумеется, ведьмочка его не доконает. — Ладно, — сказал Рванина, стараясь изгнать из голоса разочарование, — ежели надумаешь, так чтобы вступить — это надо просто прийти да записаться в ряды. Если свой меч, палатка, сапоги и прочий скарб есть — хорошо, а нет — выдадут. Счастливо. Пошел я… Анналы писать. И он вернулся в лагерь и действительно было собирался написать в Анналы хоть что-нибудь — все-таки не каждый день и даже год кого-то из братьев провожают, можно сказать, в бессрочный отпуск. Но стоило ему сесть за столик и потянуться к чернильнице, как рядом нарисовался Одноглазый и ласково осведомился: — Ну так что, мальчишку-то уболтал? Рванина воззрился на колдуна изумленно, но тут же сообразил: наверняка Везунчик не ему одному рассказал про перспективного лекареныша, но и Гоблину тоже, а уж Гоблин, конечно, с собратьями по ремеслу поделился. — У него бабка тут и девка, — буркнул Рванина, — не хочет он никуда. Одноглазый захихикал. — Бабка его ж только рада будет услать куда подальше. От девки. — Уверен? — Зуб даю. Твой. Даже два. Одноглазый заговаривал весь Отряд от зубной боли, так что прозвучало более чем серьезно. — И вообще, Тамтам еще вчера выяснил это дело, — Одноглазый оскалился. — Девка тут вправду гнусноватая, сожрет пацана рано или поздно. А бабка хоть и не ведьма, но нюх у нее ого-го. Так что парню от нее и благословение будет, и пинок направляющий. Только насчет девки надо его вразумить. — Вразумишь его, влюбленного. Одноглазый гыгыкнул. Это, по всей видимости, должно было означать, что он уже придумал отличный план по излечению Каркуши от опасной влюбленности. — Но ты ему про Отряд объяснил, что тут его ждут? — осведомился он. Рванина кивнул, и Одноглазый удалился, фальшиво насвистывая. Ближе к закату из лагеря вышли Тамтам и Молчун и деловито направились в сторону городка. На сей раз Рванина предпочел остаться под своим тентом. В дела колдунов он соваться решительно не желал. Быть нелюбопытным для Летописца — совсем не лучшее качество, но Рванина опасался того, чего не понимал. В конце концов, вот сманят мальчишку — и будет у Отряда отличный Летописец, любопытный и вдохновенный, а Рванина вернется на должность сержанта и будет этим счастлив… Возвращение колдунов он пропустил — не заметил или проспал, — а утром после подъема было приказано сворачивать лагерь. Каркуша не появился ни к началу сборов, ни когда Отряд снялся с места и зашагал, вздымая тучи пыли, по дороге на север. Рванина обернулся раза два в слабой надежде, что увидит долговязую фигуру, спешащую следом, но горизонт оставался пустынен. На привале Рванина хмуро покосился на Молчуна, устроившегося со своей миской неподалеку. Ни для кого не было секретом, что мастерства отрядных колдунов хватало лишь на всякую ерунду: набросить иллюзию, отвести глаза, поджечь что-нибудь без помощи рук. Вчетвером, объединив усилия, они с колоссальным трудом проделали дыру в городской стене Писка, и то в эту дыру больше чем по трое разом пролезть не получалось. Фокусы и слабенькие амулеты, вот и все. Так что глупо было ожидать, будто Молчуну с Тамтамом удастся заморочить голову Каркуше так, чтобы ему вдруг нестерпимо захотелось вступить в Отряд. Но Рванина очень уж мечтал, чтобы им удалось, и теперь он был разочарован и зол. Молчун, сидевший, по обыкновению, с непроницаемым лицом, вдруг подмигнул Рванине. Летописца это рассердило еще сильнее. От Молчуна нельзя было добиться объяснений: он не произносил ни слова, никак и никогда, хотя, по уверениям Гоблина, говорить умел и физически мог. Нынешнего Капитана это тоже изрядно раздражало, но выгнать человека из Отряда за обет молчания было совершенно невозможно, да и колдунами не бросаются — а Молчун был, возможно, самым эффективным из четверых. И вот теперь этот высокий, тощий, смуглый, мрачный тип подмигивал Рванине, и кто бы разобрал, в чем тут дело! А на третье утро после отбытия из Торговища Рванина выполз из палатки — и обнаружил у входа Каркушу. Парень сидел на камушке в позе терпеливейшего ожидания. Вид у него был измученный и до странности посуровевший, как будто в двое суток для него уместилось с десяток лет. — Доброе утро, — сказал он ошалевшему Рванине. — Так где у вас в Отряд записываются? — Ы, — глубокомысленно откликнулся Летописец Черного Отряда и ткнул в направлении палатки Капитана. Правда, тут же спохватился: — Погоди, ты как нас догнал-то? — На осле, — грустно сказал Каркуша. — Отпустил его. У вас ослов нет в хозяйстве, я видел, вам низачем… Домой вернется. Рванина представил себе, как лекареныш трясется на ослике по дороге, загребая длинными ногами пыль. Должно было быть смешно, но вместо этого стал как-то подозрительно и тревожно. — А это… бабуся твоя? — Сказала, чтобы хватал удачу за хвост и держал крепко, — Каркуша бледно улыбнулся. Он бодрился, но все равно выглядел уныло. У него даже глаза, прежде ярко-синие, будто выцвели, отражая теперь местное небо, бледное от жары. — С ней ваш Везунчик остался. Привет передавал. — А… — Рванина хотел спросить про Нитку, но почуял вдруг, что спрашивать не нужно. Вот совсем не нужно, совершенно. И раз уж открыл рот, то задал другой вопрос: — Тебя часовые-то как в лагерь пропустили? — Какие часовые? — слегка удивился Каркуша. — Я просто взял и вошел, как раз рассвело. Вижу — на палатке флажок с пером и свитком, стало быть, Анналы ваши тут и Летописец тоже. Сел, подождал. — Смотрите, какие люди! — донесся писклявый возглас Гоблина. Удивление в его тоне было театральным, аж зубы сводило. Но Каркуша с Гоблином близкого знакомства не водил и притворства не расслышал. Он поднял руку и вяло помахал в знак приветствия. Из-за палатки чертиком выскочил Одноглазый, таща за руку Ильмо. Тот протирал глаза и все никак не мог взять в толк, зачем его куда-то волокут. — Во! — торжественно провозгласил Одноглазый, тыча пальцем в Каркушу. — Будет теперь вас в Отряде пара молокососов! А то чего одному скучать. Каркуша поднялся со своего камушка и оказался выше Ильмо на полголовы. Ильмо, правда, был заметно шире в плечах. Мальчишки смерили друг друга взглядами и одновременно заулыбались. — Погоди ты, — буркнул Рванина, — еще подписи не поставлены. Капитан уже встал, кто видел? — Капитан с солнышком встал, — пискнул Гоблин. — Давай, Летописец, веди новобранца. — Рекрут он пока, а не новобранец, — почему-то Рванине не хотелось торопить события. Может, из-за того, как легко лекареныш просочился мимо часовых. — Пошли, парень, если и впрямь хочешь записаться… Он полуобернулся, высматривая дозорных. Да нет, все были на местах. Что ж такое происходит?.. Каркуша покорно дошел за Рваниной до капитанской палатки, изъявил Капитану желание вступить в Отряд, выслушал краткую проникновенную речь, которой встречали любого новичка, и поставил свою подпись под контрактом. Капитан и Летописец расписались тоже. Теперь эту бумагу следовало подшить в Анналы, чем Рванина и занялся немедленно. Показывать Каркуше лагерь было поручено Ильмо, но и тот не отказался поглазеть, как имя новобранца оказывается не только вписано, но и вшито суровой ниткой в историю Отряда. Затем, когда Ильмо уволок новенького получать снаряжение, а Капитан для проформы распекал дозорных за то, что у них под носом в лагерь как ни в чем не бывало прошмыгнул их новый лекарь, к Рванине подошел Молчун. Ни говоря ни слова — само собой! — сунул в руки лист бумаги и слинял. Рванина присел к себе под тент, заглянул в бумагу. Это оказалось письмо, набросанное явно второпях, угловатыми штрихами алфавита ларади. Рванина с грехом пополам понимал наречие Лаба Ларады, хотя вряд ли смог бы говорить на нем, а вот Молчун, по всей видимости, владел им безупречно. «Девушка, возлюбленная парнишки, на самом деле весьма опасное создание, — говорилось в письме. — Это существо, которое высасывает жизнь у людей и за счет этого сохраняет молодость и здоровье. Тамтам выследил, где у нее гнездо, а я внушил парнишке мысль пойти туда. Он подсмотрел, как ведьма питается. После этого его желание покинуть родной городок резко усилилось. Амулет, который позволил ему пройти мимо дозора, сделал Тамтам. Реши сам, нужно ли рассказывать парню обо всем этом». Рванина перечитал бумагу трижды, чтобы убедиться, все ли он понял верно. Затем огляделся. Лагерь жил обычной жизнью: сдержанно гомонил, взрываясь смехом то тут, то там, звенел мечами и ложками, вонял кожей, потом и маслом, пестрел разномастными тряпками. Такой родной, простой и понятный быт, к которому мальчишке — а вон к нему уже потянулись растяпы с ушибами и растяжениями, заработанными за время перехода, — придется привыкать. Вот и пусть привыкает, и незачем ему знать про всякую колдовскую дребедень, даже если она, скорее всего, спасла ему жизнь. Летописец ухмыльнулся, порвал письмо и сунул обрывки в костер. Вряд ли лекареныш читает на ларади, но он научится. Уж Рванина постарается научить его всему, что знает сам. Ведь парню придется читать Анналы. — Эгей, братья! А новый-то костоправ хорош! — донеслось от лекарской палатки. Летописец ухмыльнулся вторично. Похоже, лекареныш обзавелся заодно и новым именем.