Il mio piccolo

Il mio piccolo - Мой маленький

«Юная Амелия» быстро скользила сквозь ночную дымку, обласканная серебристой нежностью пенящихся волн. Джакопо рассеянно вслушивался в переливы властного голоса, что отдавал последние распоряжения матросам. Юного контрабандиста слегка клонило ко сну, ибо выпитый за ужином ром давал о себе знать. Справедливости ради стоит сказать, что в подпитии была вся команда бравых моряков, но Джакопо выпил больше всех, силясь избавиться от внезапно накатившего приступа удушающей тоски. Он пытался доказать всем и самому себе, что достаточно взрослый, чтобы… Чтобы делать всё! Абсолютно всё, чего только может пожелать его душа. Но чего же она может пожелать на самом деле? Джакопо едва слышно вздохнул, опираясь о борт тартаны. Не то, чтобы юный контрабандист был склонен к долгой меланхолии, но ром укрыл мысли сентиментальным, мрачным покрывалом. Даже лёгкий морской ветерок казался ледяным дуновением гнетущего одиночества. — Коби, мне нужно всего пару минут! И можно на боковую, — Эдмон окликнул его, свешиваясь с мачты. Беззаботность обычно погружённого в себя мальтийца была призвана, вероятно, поднять другу настроение, но Джакопо стало ещё тяжелее. Он снова прислушался, силясь уловить звук ставшего дорогим голоса, внутренне жалея себя и проклиная свою искреннюю натуру. Вот Эдмон-то может говорить одно, а чувствовать совсем другое, почему же не выходит у него, у несчастного Джакопо? Отчего он вечно краснеет, бледнеет и теряется? Вот опять, нужно было сразу что-нибудь бодрое выкрикнуть в ответ, но он замешкался. Совсем как утром, когда мальтиец слишком низко склонился над ним, проверяя решение заданной накануне математической задачи. Тогда несчастный Коби и вовсе вскочил, как ужаленный, боясь, что юное неопытное тело выдаст его, и с позором убежал на другой конец тартаны. Вовек бы не было этого кораблекрушения у острова Тибулен! Оно было ниспослано ему на погибель. Капитан скрылся в своей каюте, собираясь, видимо, оставить все бразды правления на своего мальтийца. Эдмон не подвёл: не прошло и получаса, как все необходимые приготовления были сделаны. Он поискал взглядом друга, но Джакопо нигде не было видно. И Дантес, решив, что его друг уже улёгся, вошёл в кубрик. Длинные тёмные волосы моментально увлажнились, прильнув к взмокшей шее, но Дантесу было не до глупостей, уж очень хотелось спать. И куда все же делся неугомонный корсиканский мальчуган? Конечно, Эдмон прекрасно видел, какого рода волнение вызывает у своего юного спасителя, но списывал все на возраст и излишнюю эмоциональность мальчика. Джакопо едва исполнилось шестнадцать, о чем вообще может идти речь?! Впечатлительный и наивный ребёнок, выросший без отца, под усиленной опекой слабой на сердце матери, конечно его влекло к научившемуся подавать себя взрослому мужчине! Эдмон тяжело вздохнул, переворачиваясь на спину. Как теперь быть? Коби вступил в ту пору жизни, когда желания взрослеют раньше самого юноши. Что, если он начнёт шляться по борделям, ища мужского общества, и подцепит заразу? Или об этой его слабости узнают ублюдки, коими полнится любой порт? Эти мерзавцы, ведущие самый поганый насильнический образ жизни, без раздумий возьмут несчастного худенького парнишку в пользование во время одной из остановок «Юной Амелии», после чего он никогда уже не сможет показаться друзьям на глаза… Сердце Эдмона сжалось от осознания того, что на этот путь корсиканца толкнёт его глупая детская привязанность к нему, к растерявшемуся от такой искренней любви неумолимому мстителю. Но не только сердце ожило от подобного рода раздумий. Почему-то мысль о грехопадении Джейми, о его обнаженном хрупком теле, дрожащем в пароксизме боли и сладости под весом раз за разом наваливающегося силача, защекотала низ живота. Промелькнула шальная мысль в первом же порту забыться с какой-нибудь вольной прелестницей, уединившись с ней на пару часов. А сейчас? Сейчас нужно уснуть и не думать о мерзких вещах! Бедный мальчик, как такое только в голову могло прийти? Это все от усталости. Но напряжение не отступало, и тонкие пальцы с аккуратными, ухоженными ногтями плавно заскользили по бедру, талии, чуть смещая вниз мягкий пояс панталон, лаская напрягшийся подтянутый живот, играя с завитками волос там, у самого основания… Словно отвечая внутреннему зову измученного суточной сменой Эдмона, откуда-то снаружи донеслись мягкие аккорды гитары. Хрипловатый, надтреснутый голос певца будто плыл вместе с кораблём. Плавный, тягучий, страстный: Ya lo sé que la sangre buscaré Por la noche solamente… Solamente… Solamente por la noche… (Я уже знаю, что прольётся кровь Только ночью… Только… Только ночью.) Пели явно на палубе, но уставший донельзя Дантес не мог узнать певца. Глаза его слипались, а в голове гулко стучали приливы крови. Кажется, поднялась температура, что было не в новинку после насыщенного трудового дня. Спустя всего пару минут обливающийся потом и все ещё неудовлетворенный помощник капитана крепко спал, вольно раскинувшись на мешковине, служившей ему постелью. Разбудить его мог разве что пушечный выстрел, да и то с близкого расстояния. Джакопо же на палубе остановившимся взглядом сверлил талантливого Энрике, красиво выписывающего голосом музыкальные пируэты. Вероятно, смазливый испанец умел выписывать пируэты не только голосом, раз его богатая зрелая любовница, вдова какого-то старикашки, подарила ему столь дорогой подарок, как гитара. И Энрике ведь никто не осуждает! Любовница и любовница, главное, что женщина. А он, Джакопо, действительно оказался заложником злых сил, белой кожи и пронзительно сверкающих чёрных глаз, совсем как в этой песне… Боже правый! Blanca piel camina por la noche fiel Por la noche, solamente por la noche (Твоя кожа белеет в ночи, когда ты гуляешь Ночью, только ночью…) Ojos de la muerte ha cercando me Por la noche, solamente por la noche (Я чувствую взор смерти Ночью, только ночью…) Энрике отчаянно выходил на высокие ноты, ударяя по струнам, и эта вибрация передавалась мечущейся в агонии душе корсиканца. Джакопо закрыл лицо руками и тихо раскачивался под гнетом чувств и воспоминаний, периодически икая от выпитого алкоголя. Он грязный грешник, возжелавший мужчину! Ещё матушка говорила, что Бог может простить даже убийство, но никак не мужеложество. И что теперь делать? Что, если на корабле узнают? De repente sin saber (Внезапно к ничему не подозревающему мне) El infierno me trae (Приходит ад) Por tus ojos yo entre en haciendome… (Он входит в меня, Он смотрит в меня) Мальтийцу всего-то и нужно было, что сходить к цирюльнику, да за новым одеянием, чтобы отрезать душе Джакопо любую дорогу к свету и спасению. Корсиканец довольно долго ничего особенного не замечал, новый матрос нравился ему совсем издалека, немного, вполне естественно. Так изысканно говорит, дозируя тяжелый взгляд чуть подернутыми томной дымкой веками, так впечатляюще улыбается, царапая хищным оскалом, зло и резко разрезающим бледное лицо. Интрига, игра, иллюзия. И изворотливый, криминальный ум. Siento el sol con su sangre escribió Por la noche, solamente por la noche (Я чувствую, как чёрное солнце пишет его кровью Ночью, только ночью) Джакопо привык прислушиваться к своим ощущениям, с раннего детства подозревая себя и своё сердце в чем-то нечистом. И вот, под пристальным внутренним взором стала медленно проявляться истина, заставляя трепетать и холодеть несчастного юношу. Да, мужчина может заинтересоваться другим мужчиной, но лишь как авторитетом, примером для подражания, недостижимым идеалом. Неконтролируемый ужас наполнил все существо Коби, когда он понял, что совсем не хочет быть похожим на мальтийца. А просто хочет его. Хочет, чтобы сильные бедра с рельефными ягодицами и крупным естеством хорошенько потрудились над его девственным мальчишеским телом. От этих мыслей Джакопо просыпался весь в поту, а днём они казались ему дикими и грешными, все равно, что думать о совокуплении с дьяволом. Юноша сдерживался, стараясь не рукоблудить часто, но вскоре давление в паху стало появляться все чаще. Эдмон переодевался, мылся, спал и едко усмехался, ничего и никого не стесняясь, а Джакопо едва не терял сознание от приступов парализующего желания. Так случилось и сейчас, под властью хмеля и глубокого сильного голоса Энрике. Обычно Коби ласкал себя, забившись в какой-нибудь потаённый уголок тартаны, но сегодня силы покинули его, и он сумел лишь со всего размаху плюхнуться на своё спальное место. После чего принялся шумно доводить себя до края, глотая слезы в пьянящей тьме кубрика и не замечая спящего Эдмона рядом, собранного и хмурого даже во сне. Было жарко, неудобно, страшно, но болезненное возбуждение мешало уснуть. Корсиканец без конца смаргивал застилающую глаза влагу и, тяжело дыша, водил рукой по напряженному естеству все быстрее и быстрее. Пересохшие губы безостановочно шептали молитву, бедра дёргано подавались вперёд, имитируя настоящее совокупление. — Padre nostro che sei nei cieli, sia santificato il tuo nome, venga il tuo regno… O-oh! Стоны изнеможения то и дело прерывали его горячую молитву, а от трения обнаженной мальчишеской попы по грубой поверхности мешковины было порядочно шуму. Джакопо наивно верил, что «Отче наш» убережет его от грязных фантазий, но уже в самом конце, поскуливая от приближающейся развязки и все ещё дочитывая молитву, он представлял, как Эдмон войдёт в кубрик, увидит обнажённого грешника и накажет его. Много раз подряд, в разных позах, быстро и глубоко, немного грубо, но с одному ему присущей страстью в красивых глазах… — e… non… non… oooh! non permettere che… che siamo indotti in tentazione; ma… ah!.. ma liberaci dal maligno… Ааах, Эдмон! Господи, да! Боже всемогущий, Эдмон, как хорошо… Внезапно из тьмы знакомым стальным голосом раздалось насмешливое: — Poiché tuo è il regno, la potenza e la gloria nei secoli. Amen. Коби медленно повернул голову и тут же, в упоительной и жуткой близости встретился с поблескивающим хитрецой взглядом чёрных глаз. Тех самых глаз, о которых он мечтал… Мальтиец лежал на боку, подпирая вихрастую голову рукой и снисходительно улыбаясь. Невозможно было определить, о чем он думает, давно ли проснулся, как относится к произошедшему… Стало тихо. Так тихо, что с палубы вдруг послышались ранее приглушённые голоса и финальные аккорды песни: — Esta noche inmortal vive en la oscuridad Tu nombre sin sabrá por la eternidad… (Ты — бессмертная ночь, живущая в темноте, Твоё имя знает сама вечность…) — Эдмон, я… Пересохшее горло засаднило, Джакопо тут же судорожно закашлялся, невольно радуясь хоть секундной отсрочке перед неизбежным объяснением. Эдмон терпеливо ждал, с непередаваемым выражением сквозь призрачную тьму рассматривая напарника. Но и откашлявшись, Коби не знал, как оправдаться, что сказать. Несмотря на то, что щеки его пылали, а голова раскалывалась от алкоголя, внизу живота все снова ожило, увеличиваясь в размерах прямо под ироничным взглядом Эдмона. Джакопо постарался прикрыться, но друг мягко отвёл его руки и коснулся семени, сохнущего на дрожащем мальчишеском животе. Корсиканец коротко простонал, снова теряя над собой контроль и стыдясь этого. — И часто ты изливаешься с моим именем на устах? — задумчиво спросил мальтиец, словно не замечая развартного и доступного вида своего воспитанника, и медленно растирая меж пальцев белесую жидкость. Возбужденный Джакопо горел в адском огне раскаяния, не смея поднять глаз. От взгляда друга на обнаженных бёдрах выступил пот, тугое колечко мышц вдруг заныло, призывно сокращаясь, от чего несчастный мальчик едва не расплакался. — Я… я… да… Прости… — Что «да»? Расскажи мне. Эдмон был настроен, казалось, миролюбиво, и Джакопо решился. — Я иногда… иногда трогаю себя… ну, там. — В этом нет ничего необычного. Ты взрослеешь, это делают все мужчины. Но почему ты произнёс моё имя? — Потому что… Как назло, даже буйные матросы притихли на палубе, будто тоже прислушиваясь, хоть это было и невозможно. — Потому что я бы хотел… Я бы хотел, чтобы ты… Я представлял тебя… нет, нас… как мы… как ты меня… я… люблю тебя… Вся накопившаяся горечь неразделенной любви и стыда за свою низкую выходку перед самым умным и благородным человеком, какого Джакопо встречал, вдруг вырвалась фонтаном слез. Маленький матрос плакал навзрыд, закрыв лицо руками и раскачиваясь вперёд-назад, от чего его уже травмированная и раскрасневшаяся нежная кожа на ягодицах заныла снова. — Джакопо, перестань! Не плачь, слышишь, глупый? Иди ко мне. Что за горе? Что тебя расстраивает? Любовь это ведь прекрасное чувство, помнишь? Оно облагораживает и дарит вдохновение… Корсиканец ещё ни разу не слышал этого тёплого и нежного тона, он и не знал, что его обожаемый друг умеет так играть голосом. Бескровные губы целовали его макушку, руки нежно гладили по вздрагивающим плечам. Джакопо слегка успокоился и, набравшись в объятиях горячо любимого человека храбрости, поднял к нему своё заплаканное лицо и выпалил: — Как оно может облагораживать, если я каждую ночь представляю, как мы занимаемся тут непотребностями до самого утра? — Что ты представляешь? Чего бы тебе хотелось? За мной ведь числится должок за спасённую жизнь, хочешь я… Эдмон в упор смотрел на все еще смущающегося и кусающего губы в нерешительности мальчика. Тонкие пальцы одной руки оглаживали разрумянившуюся щечку завороженно глядящего на своего мучителя Коби, тогда как вторая уже скользнула ниже, ниже, к стоящему колом юношескому достоинству и слегка приласкала. — Ооох! Ниже… — Ниже? — Да, там… туда, внутрь… Джакопо весь подался вперёд, влажными пухлыми губами беря в плен сжатые губы друга. От неожиданности или от чего другого, но Эдмон уступил. Пока они целовались, юный совратитель елозил зудящим от желания отверстием по длинным пальцам возлюбленного, но тот явно не знал, что с ними делать. — Подожди… Коби, что ты?.. — Возьми меня, — жадное, жаркое, влажное, в самое ухо невозмутимого раннее матроса, — Как взял бы женщину. Вот чего я хочу, Эдмон. Вот о чем я мечтаю, трогая себя по ночам. Возьми, пожалуйста, о, прошу… Один из демонов этой ночью совершенно точно был в кубрике, нагнетая безумие и порок, иначе как объяснить то сладострастие, с каким друзья сплелись в очередном поцелуе? Как объяснить то, что Эдмон уступил мольбам друга? Джакопо благодарил лукавого, сатану и всех демонов преисподней за чудесный подарок, постанывая и задыхаясь под сильным телом мальтийца. Несмотря на кажущуюся хрупкость из-за чересчур выпирающих костей, жемчужной кожи и молчаливого нрава, занимался любовью Эдмон жадно. Больно было так, что Джакопо бы заорал на всю тартану, разбудив экипаж, не заткни ему любовник рот рукой. — Прости, у нас нет времени, да и я не умею иначе… Все быстро заживет, не переживай… я... ах… я куплю… Боже, как туго… я куплю тебе… ах! Не сжимайся, Коби, я не могу так… я куплю лечебных трав… о, мой мальчик! Как ты? — Ничего, — справившись с болью, смирившись с ней, не позволяя ей отвлечь его от этого долгожданного момента, Джакопо прикусил губу и принялся сам энергично подаваться на толчки, — Ничего, я хотел… Люби меня, да… да! — Люблю… Они ещё что-то шептали друг другу в страстной горячке, громко и быстро приближая общую разрядку. Коби любовался искаженным сладостной мукой лицом друга, таким нереальным и прекрасным, с яркими акцентами полураскрытых губ, опущенных ресниц, нахмуренных бровей… Даже занимаясь любовью он сосредоточен, как генерал перед битвой! — Amore mio… Эдмон, расслабься, прошу… Джакопо исступленно целовал морщинку меж чёрных, будто нарисованных кистью итальянского мастера бровей, желая отогнать грусть от любимого учителя хоть на мгновение. — Я причиняю тебе боль. Меня это беспокоит, il mio piccolo… Давай иначе. И Эдмон резко откинулся назад, сажая корсиканца на себя. Так проникновение было ещё глубже, но Джакопо мог сам контролировать скорость их совокупления. Разумеется, опускаться низко он не без оснований боялся, быстро же не мог из-за тянущей боли. Движения любовников стали медленнее и мягче, а многострадальная попа Коби, натертая о беспощадную мешковину до крови, легла в прохладные ладони Эдмона. — Нет, мне хорошо… невыносимо хорошо с тобой… Смотри, тело не может лгать. Действительно, Коби готов был кончить от той заботы, что этот замкнутый и своенравный человек проявлял к нему, к своему маленькому корсиканскому мальчику… Эдмон согласно закрыл глаза и откинулся назад. Его напряженное лицо, закушенная губа и струящийся по ключицам пот говорили о том, что вся выдержка зрелого мужчины скоро полетит к чертям и он кончит, не дождавшись Джакопо. — Эдмон? Тяжёлые веки с трудом приоткрылись. — Эдмон, потрогай меня… Там. Тогда. ах! Тогда мы вместе… сможем вместе… Длиннопалая ладонь, будто заигрывая или ленясь, плавно скользнула по груди лежащего хозяина, не торопясь, накрыла ноющее небольшое естество Коби и несколькими верными движениями сделала так, что весь мир несколько раз перевернулся вокруг своей оси. Вот тут они кричали оба. Пусть, пусть бы кто и слышал! — Божественно… — Ты сладкий и развратный, Джакопо. Тебе нельзя быть матросом. Они снова целовались, утомленные, мокрые и пахнущие соитием. Удивительно, но сухие и неприступные губы мальтийца теперь сделались мягкими, податливыми и горячими, как от перца. Джакопо бездумно постанывал, самозабвенно наслаждаясь ими, как любимым лакомством. Эдмон же лишь отвечал на ласку, открываясь широко и сильно проворному язычку склонившегося над ним любовника, и вялым аристократическим движением ероша его непослушные короткие вихры. — Мммм…. Только если под твоим командованием, капитан. — Посмотрим, Коби, посмотрим. Дальнейшие слова казались излишними. Любовники уснули, тесно прижавшись друг к другу, а наутро проснулись все равно раньше мертвецки пьяного экипажа и, обменявшись улыбками, принялись прибирать в разгромленном кубрике. Джакопо было тоскливо, он видел, что друг снова отдалился, хоть невидимая связь все же осталась, но того, что было ночью, уже никогда не вернуть… И все же вечером, едва команда бравых контрабандистов улеглась, притворяющийся спящим корсиканец ощутил, как прохладные пальцы, подобно легчайшему бризу, коснулись щеки, и услышал тихое: — Il mio piccolo…