Клин клином память не возвращают

Больничная простыня приятно холодит кожу, а противное гудение ламп накаливания мешает спать. На штативе для капельниц мерно покачивается пакет с физраствором. Кристин открывает глаза, и она помнит. Помнит, как изменяла мужу, направляясь после работы не домой, а в придорожный мотель, как Майк требовал позвонить Бену, признаться во всем и наконец развестись и как разбил пустую бутылку вина о её лицо. Смутно, едва различимо, но все же помнит и то, как муж с поникшей головой покинул лечебницу и как Майк каждый день после назывался Беном и настойчиво целовал-кусал её губы, прижимая к раковине. Помнит, как всё время боялась. — Мам? — Да, мой медвежонок? О чём ты думаешь? Мне интересно, что сегодня случится интересного. — Тебя сегодня выписывают. Ты…? — Я помню, Адам. Кристин сжимает мальчишечьи пальцы и улыбается. Майк говорил ей, что её сын погиб, и она не понимает, как не почувствовала эту ложь. Чувство такое гадкое, словно это не ей соврали, а она сама Адама в памяти своей похоронила под ворохом «я твой муж», «здравствуй, ты меня не помнишь» и «почему ты прячешь от меня фотографии». — Папа сказал, мы будем навещать тебя каждую неделю, но я думаю, что смогу приходить чаще. После школы там, — пожимает плечами, будто говорит о ерунде, а не о том, что матери в его жизни будет меньше, чем домашних заданий по биологии. — Я буду рада. Очень. По её щеке катится слеза. Она не знает, как разговаривать со своим сыном, которого не видела четыре года. Он больше не маленький мальчик, обожающий мультфильмы и играющий с плюшевыми мишками. Он уже кто-то другой. На несколько лет старше. Позже Кристин спрашивает у Бена, настоящего Бена, когда у Адама день рождения, и с ужасом понимает, что через месяц ему будет тринадцать лет, а она ничего о нём не знает. Даже любит ли он играть в компьютерные игры или предпочитает гулять и веселиться с друзьями. А есть у него друзья? Или он такой же скромный и меланхолик, как его отец, которого самого пришлось звать на свидание? — Что он любит? Что мне ему подарить? — хочется дать самой себе пощечину и продолжить игнорировать Бена. — Когда-то я у тебя об этом спрашивал, — грустно усмехается. — Не беспокойся, я помогу придумать что-нибудь. Она кивает и едва сдерживает слёзы. Возможно, с амнезией было бы проще: Кристин бы не помнила о боли, что причиняет. Клэри заезжает за ней после обеда, смущённо улыбается, будто делает что-то непоправимо подозрительное или невероятно глупое, сумку с вещами несёт сама, — «Тебе не следует пока напрягаться, ты столько пережила». У неё ржавого цвета волосы с некрашенными грязными корнями. Кристин помнит её заводной двадцатилетней рыжей бестией, без которой не проходила ни одна вечеринка в ближайших десяти кварталах. В какой момент она так изменилась? Когда перестала пошло шутить и носить топы, обнажающие живот? Кристин все пропустила. Спрашивать стыдно. Кажется, что Клэри обидится и отвезёт её обратно в лечебницу или, того хуже, из чувства ответственности будет о ней заботиться с холодностью в глазах. — У тебя милая квартирка, — и затравленно улыбается. Одноэтажный серо-голубой дом стоит в ряду с такими же однотипными зданиями. Внутри нет той роскоши и изящества, что были у Майка, но квартира и вправду выглядит уютно со всеми этими живыми цветами на подоконниках, забавными фотографиями былой юности в дешёвых рамках, потертым диваном в цветную полоску и деревянным столом с кофейными следами от кружки. Будто вновь оказалась в отцовской квартире. Разве что засохшего фикуса и грязной посуды в раковине не хватает. — Вот эта комната будет твоей, — с каким-то даже энтузиазмом произносит Клэри и закусывает нижнюю губу, словно не помещение показывает, а ждет, пока распакуют подаренный ею рождественский подарок. — На время, что ты здесь, конечно. Хочется ответить, что не дура и понимает, что не останется здесь навсегда, но Кристин робко улыбается и перешагивает порог комнаты. На стенах обои с беленькими голубками с ветками роз в крошечных желтых клювиках, узкая кровать с пастельно-фиолетовым пододеяльником и ярко-красной подушкой стоит в дальнем углу комнаты, возле самого окна, за которым мерно покачиваются на ветру алые розы. Сразу у двери небольшой столик с «Бонни и Клайдом» Хиршфелда Берта и «Крёстным отцом» Марио Пьюзо на полке и такое же потертое, как и диван в гостиной, кресло. Комната сверкает чистотой. — Чья она была? — ставя сумку с немногочисленными вещами на кровать. — Моей младшей сестры. Она уже давно съехала. — Да, точно. А… куда? — В Италию. Оттуда, вроде, еще куда-то переезжала, — пожимая плечами. — Мечется где-то там в поисках лучшей жизни, как она мне сказала. — У неё родинка была над губой, как у Мэрилин Монро. — Да. И она ненавидела свои рыжие волосы. Никак не могла их осветлить. На стене в коридоре раздражающе тикают часы, а в воспоминаниях заливисто смеется «Мэрилин Монро», запивая ванильное мороженое дешёвым виски. И она, и Клэри почему-то не любили шоколад. Кристин помнит, как возмущалась и просила покупать ей персональное шоколадное мороженое, чтобы не давиться «безвкусным» ванильным. По-детски глупо. На кровати уютно и тепло. А еще безопасно. Кристин говорит, что хочет отдохнуть, укутывается в толстое одеяло, подтягивает к груди ноги и греет замерзшие пальцы, боясь проснуться голой с незнакомым мужчиной. Хочется позвать Клэри, попросить её побыть рядом, но в голове возникает вид чужих сальных волос и следов недосыпа под глазами, и Кристин кажется, что если она увидит подругу прямо сейчас, то её может вырвать. Перед тем как уснуть она вновь пытается понять, как всё это могло произойти именно с ней. Ведь с нами ничего никогда не может случиться, верно? Все неприятности где-то там, далеко, у других, и совершенно не хочется верить, что они приходят в дом абсолютно ко всем в том или ином виде: к Кристин — в качестве избиения и амнезии, к Майку — в виде утюга по лицу и тюрьмы, к Адаму — в образе сумасшедшей матери. Проблемы любят приходить внезапно. Когда кажется, будто все хорошо и все под контролем. За окном темно, и розы на длинных ветках кажутся чьими-то уродливыми конечностями. В комнате темно, но Кристин понимает, что она на одноместной кровати и одета, а рядом нет незнакомца, положившего волосатую руку ей на талию, и от этого нестерпимо радостно. Женщина непроизвольно растягивает губы в улыбке и подавляет рвущийся наружу смешок. Пальцы отогрелись и больше нет желания подтянуть ноги к груди. Появляется иллюзия счастья. Урчит живот. Кристин выбирается из-под одеяла и, чуть поежившись от свежего воздуха, — окно почему-то открыто, — направляется на кухню, где горит ночник, и Клэри тихо посапывает, сидя на табуретке за кухонным столом и уткнувшись носом себе в изгиб локтя. На столе стоит полная тарелка остывших и слипшихся спагетти с острыми приправами. Кристин, расположившись у противоположной стороны стола, осторожно придвигает её к себе и аккуратно, не касаясь зубьями вилки керамической поверхности, принимается есть. В тусклом жёлтом свете лицо Клэри выглядит гораздо моложе: не видны все эти морщинки на её лице. «У тебя они тоже есть», — участливо напоминает внутренний голос. Кристин проводит рукой ото лба до подбородка, прикрыв глаза. Столько времени утеряно. Хочется плакать, но женщина напоминает себе, что сегодня она уже проснулась не с Майком, и это уже немалого стоит. Стараясь не разбудить подругу, Кристин накидывает ей на плечи клетчатый плед, найденный на диване, и уходит к себе в комнату, где до самого рассвета не может уснуть, будучи не в силах отогнать навязчивую мысль о том, что она никогда не вспомнит что-нибудь важное, вроде имени любимой игрушки сына (нет у него больше игрушек), повода для той вечеринки у Марты (или Марлен?), слов рождественской песни, которую они с Клэри пели на благотворительном вечере для детей-сирот (а где её собственные родители?). Даже детали бывают важны. Особенно если ты о своей жизни знаешь меньше, чем о разведении породистых кошек. Кристин тяжело вспоминать детали, и даже новый психотерапевт со смешной фамилией Уд не особо помогает. Вновь и вновь говорит о том, что нужно больше времени, но женщина чувствует, что времени у неё нет: ей не двадцать, и у неё не вся жизнь впереди. Ей пятый десяток, и она понятия не имеет, на что растратила целые годы, половину из которых вспомнит с трудом, тогда как остальная часть и вовсе останется в тумане небытия. Свыкнуться с мыслью, что ты уже ближе к своей смерти, чем к рождению, сложнее всего. Нестерпимо хочется восполнить все пробелы воспоминаниями, но начинает казаться, что легче будет создать новые, никак не связанные с прошлым. Кристин боится снова исчезнуть из реальности. *** — Где ты была? — спрашивает Клэри, как только Кристин проходит мимо кухни, направляясь в свою комнату. — Просто прогуливалась. Какие-то проблемы? — как можно непринужденнее. — Твой сын заходил, — не поднимая взгляда, продолжает нарезать зелень в салат. — Оставил приглашение на день рождения и ушел. Сказал, домашки много. — День рождения? — несколько удивленно. — Бен тебе напоминал. При звучании имени бывшего мужа Кристин дергается и касается кончиками пальцев засоса на шее, пытаясь скрыть его от Клэри. День рождения Адама. Ну конечно. — Я помню. — Хорошо. — Не думала, что нужно будет идти к нему на празднование. Клэри со звучным стуком кладет нож на столешницу и тяжело выдыхает. — Он твой сын, а тебя нет в его жизни, Крис. Конечно, тебе надо пойти к нему на чёртов праздник, провести с ним время, вынести торт со свечами к столу, в конце концов! — Думаешь, я не хочу быть частью его жизни? — Думаю, ты все еще не переросла молодежные пьянки и случайные связи. — Что, прости? Клэри не отвечает. Сначала отводит взгляд и через мгновение продолжает готовить салат. — Мне тяжело возвращаться в норму. Люди стали другими, и мне трудно идти на контакт. Я хочу участвовать в жизни Адама, но мне сложно, пойми. Женщина говорит медленно, четко разделяя предложения. Короткие ногти впиваются в ладони, концентрируя злость в отметинах-лунках. Клэри ничего не отвечает, и Кристин уходит в свою комнату. Старые подруги не мирятся, но делают вид, что все сравнительно хорошо. Какое-то время все действительно хорошо. На день рождения сына Кристин приходит с шоколадным тортом и обернутой в упаковочную бумагу книжкой про Винни Пуха. Адам с горящими глазами распаковывает подарок, и озорной огонек не пропадает даже в тот момент, когда яркая обложка видит свет. Он горячо благодарит и обнимает. Со школьными друзьями сына женщина особо не контактирует: коротко отвечает на вопросы, улыбается и за столом передает салатницы и блюдца с печеньем и мармеладом. — Спасибо, что пришла. Для него это действительно важно, — Бен произносит слова так, словно и вовсе не думает об их значении. — Не говори глупостей, я бы не пропустила его день рождения, — поправляя шелковый шарф. Бен какое-то мгновение в упор смотрит на бывшую жену, но затем еле заметно кивает и сглатывает, переводя взгляд на смеющихся мальчишек. Уже пропустила. К вечеру гости расходятся, Кристин ставит перед Адамом последний кусочек шоколадного торта с карамельнообразной начинкой незастывающего шоколада. Бен в шутку спрашивает, что сын загадал, задув свечи, а мальчишка хитро щурится и мечтательно произносит: «Чтобы вы съехались. Маме же теперь лучше». Мужчина неслышно усмехается и говорит, что они над этим подумают. Кристин остается только радоваться тому, что эта тема быстро замялась. Клэри не заезжает за женщиной в назначенное время, и Бен предлагает остаться на ночь. — Не стоит идти одной по темноте, Крис. И в воспоминаниях вспыхивает его счастливое лицо со шрамом и влюбленный взгляд. Он лежал на кровати, гладил её по волосам и говорил, как безумно любит. Кристин кажется, что воспоминание какое-то глупое и ненужное. Сейчас Бен — уставший от жизни мужчина с запекшейся кровью у ногтя на большом пальце правой руки и с напускной небрежностью в голосе. Никакой любви и никаких влюбленных взглядов. Кристин остаётся, но уснуть не может — названивает Клэри, которая не отвечает уже на шестой звонок. Страшно. Сыну она ничего не говорит, чтобы не портить окончание дня. Пусть думает, что она ради него осталась. Адам просит рассказать сказку, как в детстве, но засыпает в самом ее начале. Кристин целует его в лоб, укрывает одеялом и тихонько прикрывает дверь, выходя из комнаты. — Ты ей не звонил? — Дважды. Не отвечает. Женщина греет руки о кружку зеленого чая. Бен садится рядом и тяжело вздыхает. Внезапно накатывает чувство, будто это Майк, и Кристин хочется уйти, спрятаться в шкаф. (Почему в шкаф?). На дисплее телефона высвечивается: «8 неотвеченных звонков». Появляется навязчивая мысль, что Бен сейчас её ударит. — Вдруг что-то случилось? Вдруг ей нужна помощь? Надо поехать. Женщина порывается встать с дивана, но Бен останавливает ее прикосновением к плечу, говорит, что, возможно, все не так плохо, как она думает, и предлагает поехать утром вдвоем. На следующий день выясняется, что у Клэри проблемы с деньгами и алкоголем. Кристин отводит подругу в спальню и укладывает спать, оставив на тумбочке стакан воды и аспирин. Бен помогает прибраться в гостиной. — Что думаешь насчет желания Адама? Съехаться, — принимая чашку кофе из рук бывшей жены. — Я не дурак, знаю, что у тебя другой, но нашему сыну это нужно. Кристин кивает и говорит, что подумает над этим. Доктор Нэш считает, что это едва ли пойдет кому-либо из них всех на пользу. — Адам подрастет и поймет, что вы вместе несчастны и страдаете в обществе друг друга только ради него. От этого ему будет только больнее. Легче сейчас объяснить ему, что вы больше не любите. Так он это лучше воспримет. — Не знаю, не уверена, — утыкаясь Эду холодным носом в шею. — Находясь под одной крышей с тобой, Бен никого себе не найдет, — Плевать на Бена. Он бросил меня, оставил в лечебнице и за четыре года даже ни разу не поинтересовался, что со мной. — А мы с тобой? Пойми, это все рано или поздно разрушится. Просто не стоит. Нэш целует Кристин в макушку, и женщина растворяется в его объятиях. Только с ним она чувствует себя живой. Чувствует любовь. У него нет шрама на лице после неудачной прогулки на лыжах, и он никогда не делает больно. По началу Кристин вздрагивала от прикосновений, да и сейчас иногда, но с Эдом она всегда чувствует себя в безопасности. Она не боится сказать не то и не боится засыпать. Не хотелось бы потерять всё это. Бену она говорит, что ее психотерапевт не рекомендует сейчас съезжаться. Адам расстроен, но Кристин ведёт его в кино на очередную часть трансформеров и покупает ему солёный попкорн и колу, которые отец не одобряет. Они относительно счастливы. А потом Клэри увольняют с работы после того как она вторую неделю подряд регулярно опаздывает на два часа из-за недавно переехавшей в дом напротив семьи с подростками, допоздна слушающих музыку. Дома она пьет домашний коньяк её двоюродного брата, кричит о том, как устала от всего и как она хочет жить, а не существовать, плачет о своих мечтах и бьет ладонью по стене с горчичного цвета обоями. Кристин пытается успокоить подругу, но та, всхлипывая и утирая нос, говорит: «Лучше бы ты умерла, Крис. Тогда Бен смог бы быть со мной». Руки дрожат, и в голове продолжает набатом стучать «лучше бы ты умерла», когда по глотке стекает охлаждённый виски. После пятого коктейля продолжает смутно казаться, что голова у неё все ещё ясная, и алкоголь её совсем не берёт, однако когда совсем еще пацан подсаживается к ней и, увидев лицо, с усмешкой говорит, будто со спины она выглядит моложе, Кристин посылает его матом. Она не материлась со времен старшей школы. Или, возможно, просто не помнит точно. Бородатый бармен с татуировкой черепа и цветов на плече глухо смеётся над мальчишкой, который через короткое время со своими друзьями покидает бар. Кристин допивает приторно-сладкого «Кузнечика» и уходит в уборную. Сидя на унитазе, набирает номер телефона Бена и пьяным голосом просит приехать к Клэри. — Она тебя любит! Почему же ты ничерта не видел? Бен мельком говорит о том, что последние четыре года вовсе с ней не контактировал, и судорожно пытается выяснить, где сейчас Кристин, но последняя практически тут же сбрасывает звонок и истерично смеётся. С кем же ты тогда контактировал, Бен, всё это время? В мыслях вдруг Адам начинает слёзно просить её вернуться домой, и Кристин почему-то думает о лечебнице и о том, как Майк представился именем её бывшего мужа и как увел оттуда, приобнимая за талию. Кристин тошнит. Натянув джинсы, она медленно сползает по кафельной стене на теплый, почти горячий, пол. Здесь большие туалетные кабинки, и на полу с легкостью поместится два человека. Кристин на карачках подползает к двери и проверяет защелку. Закрыто. Никто не зайдет. — Эд? Забери меня отсюда, — дозвониться с первого раза не получается, потому что каждый раз мешает входящий звонок от Бена. Кристин не особо осознает, говорит ли она в конечном счете самому Эшу или же его автоответчику: в ушах шумит, и сердце будто где-то в глотке трепыхается. Кристин сплёвывает в унитаз подкатившую к горлу желчь с привкусом алкоголя, смывает и на подрагивающих ногах возвращается за барную стойку. Заказывает первый попавшийся на глаза напиток и пытается приглушить им неприятный привкус на языке. — Почему так посетителей мало? — спрашивает у бородатого бармена, протирающего стаканы. Сама сидит, склонив голову на бок и «перемешивая» трубочкой кубики льда. Часы в винтажном стиле показывают третий час ночи. — Мы только открылись, — басистым голосом. — Оно видно. Я в городе недавно, и если бы знала бары получше, была бы явно не здесь. На женском лице светится игривая улыбка двадцатилетней «гуляки», разве что с возрастными морщинками в уголках губ. Бармен отставляет стакан в сторону и приближается к Кристин. В баре никого, и их двоих разделяет одна лишь барная стойка. — Вам вызвать такси? — Мне некуда ехать. Когда Кристин было двадцать два, она за неделю ночевала дома от силы раза три, не больше. Работа на дому позволяла многие радости жизни, а сейчас женщина и вовсе ничем не обременена. Что ты загадал? Чтобы вы съехались. Маме же теперь лучше. Кубики льда в стакане медленно тают, а на деревянной поверхности остаётся мокрый отпечаток-полумесяц. Почти как на столе в доме Клэри, разве что там — кофейный. Клэри. Что с ней? Бен ведь звонил, а Кристин не ответила. Надо будет перезвонить. Потом, позже. — У нас наверху есть несколько комнат. Они вообще для персонала, но еще не все заняты. Можешь там переночевать, но учти, утром я тебя выставлю, — бармен возвращается откуда-то из-за двери, напоминающей скорее аварийный выход. В какой момент он вообще ушёл? Эд приезжает как раз в тот момент, когда бармен, придерживая под руку, ведёт Кристин в незанятую комнату для персонала, а она, опьяненная желанием вернуться в свои двадцать лет, мокро целует мужчину в губы и свободной рукой растегивает ему ширинку. Рыжеватая, сильно вьющаяся борода неприятно колит кожу. Нэш ничего не говорит: в полнейшей тишине уводит возлюбленную из бара и усаживает в машину после того как бармен как-то неловко и даже смущенно отталкивает Кристин от себя и нервно застегивает ширинку обратно. В машине женщина засыпает под мерный гул мотора. — О, господи, — первое, что Кристин слышит, проснувшись в спальне Эда. — Держи меня в курсе. Да, я ей скажу, приедем, как только сможем. И всё летит в тартарары. Клэри в состоянии алкогольного опьянения собрала вещи и направилась в аэропорт. На перекрёстке она проехала на красный свет, и на протяжении семи часов врачи боролись за её ускользавшую жизнь. Операция прошла удачно, если вообще можно считать удачей высокую вероятность остаться навсегда прикованной к постели. Кристин рвет желчью с привкусом аспирина и сладкого чая, когда хирург перечисляет количество переломов и пережатых внутренних органов. Эд участливо придерживает ей волосы и ничего не говорит о том, что видел в баре. Бену приходится уехать из больницы до того, как Клэри приходит в сознание, и к ней пускают посетителей. Кристин неловко мнется у входа. Не войти нельзя. Эд в знак поддержки хлопает женщину по плечу и возвращается на скамейки для посетителей: Клэри ему особо никто, и заходить к ней ему не имеет смысла. Когда Кристин всё же находит в себе силы переступить порог палаты, Клэри лежит мраморной куклой с закрытыми глазами. Можно подумать, что она всего то спит или витает мыслями где-нибудь у берегов Италии с рыжей недо-Мэрилин Монро. Кристин мимолетно думает о том, что надо бы сообщить об аварии сестре Клэри, но понимает, что не помнит не то что ее номер телефона, но даже имя. — Прости, я знаю, что виновата, — Кристин делает несколько неуверенных шагов в сторону больничной койки, но подойти вплотную и сесть на край постели не решается. — Не следовало мне уходить из-за такой ерунды. Клэри раздраженно то ли усмехается, то ли фыркает, не разлепляя век. За окном изредка пролетают чайки. Повисает напряженное молчание, нарушаемое только пиканьем приборов. — Меня доканал не твой уход, а твое фантастическое умение считать, будто все вокруг тебе обязаны, — глухо кашляет. — Мы все облажались, оставив тебя, — облизывает пересохшие губы, все также не открывая глаз. — Но ты откровенно села на шею. Ты ведь последние два месяца только и делала, что встречалась с Эдом, и… — То есть всё дело в Эде? Ты позавидовала тому, что я могу быть с тем, кого люблю, а, — Кристин резко замолкает и даже прикрывает рот ладонью. — Ладно, прости, извини. Я виновата, хорошо? Она все же присаживается на край больничной койки и осторожно накрывает холодные пальцы Клэри своей рукой. Больше они ничего не говорят. За окном свистит ветер и качаются деревья. В школьные годы Кристин сидела за предпоследней партой на уроках географии и частенько смотрела в окно, выходившее на какую-то стройку. Смотреть за снующими рабочими было гораздо интереснее, чем слушать о разборках в Японии. И ведь забавно, как чертовы окна преследуют человечество. Казалось бы, что такого в окнах? Они везде, во всех домах, и в этом нет ничего нелогичного, но стоит подумать, что они всё видят и всё запоминают: боль, слёзы, гнев. Если однажды окна восстанут и встанут у власти, то весь мир будет воплощением страданий. Кристин находит работу, ничтожную и низкооплачиваемую, но теперь у неё есть собственные деньги. Она убирает со столов пустые тарелки и кружки и протирает столы с хлоркой, а потом покупает сливочный торт и шампанское, когда Эд заканчивает курсы по повышению квалификации. И всё вроде бы хорошо. «Ты безответственна», — только Бен с равнодушием бросил, когда Кристин попыталась поговорить о том казусе с баром и аварией Клэри. Холодный взгляд бывшего мужа причиняет душевный дискомфорт, но ей остается только благодарить его за то, что не рассказал Адаму о том, как оставила Клэри убиваться, а сама не отвечала на звонки. — Мам, как думаешь, Клэри поправится? — спрашивает однажды Адам, когда все они трое сходят с колеса обозрения и уплетают нежно-розовую сахарную вату. Вдалеке кричат чайки. — Всё может быть, парень, — и Бен треплет сына по волосам. Кристин на мгновение зависает, продолжая идти вровень с бывшим мужем, задумчиво кладет оторванный кусочек сахарной ваты в рот и внезапно с пылом заявляет: — Она поправится! Непременно. Внезапно хочется курить, и женщина мысленно задается вопросом, курила ли она раньше, но вслух этого не произносит. Неловко и неудобно. Можно будет спросить у Клэри, но никак не у Бена. Мимо проходит девушка с рыжими волосами, задевает Кристин плечом, быстро извиняется и скрывается из виду. — Привет, ты Кристин, верно? Мы с тобой в одной группе у Хейзеля, — Тот еще зануда! Она достала сигарету. Курила не Кристин — Клэри. Дважды в неделю она приезжает в дом Клэри и прибирается: вытирает всю пыль, поливает растения, которые только чудом, пожалуй, не дохнут, зачем-то перемывает посуду и перекладывает вещи с места на место. Кофейных полумесяцев от кружек на деревянном столе больше нет, какие-то районные хулиганы попереломали все розы под окном. Однажды женщина сталкивается там с псевдо-Мэрилин Монро с отросшими ржавыми корнями почти как у Клэри. Она забирает у Кристин из рук ключи от дома и скупо благодарит. Говорит, что продаст, и за сестрой сама ухаживать будет. Необычайно громко вдруг кричит чайка, и женщина несколько мгновений понять не может, было ли это наяву или же только в её голове? И обломанные стебли за окном зловеще стучат по стеклу. Выкорчевать их? Недоделанная актриса-путешественница едва ли станет этим заниматься. Ночью Кристин снятся грубые мозолистые руки, задирающие её ночнушку, и мокрые поцелуи-укусы в шею. С просонья она кричит, с грохотом падает с кровати, пытаясь выскользнуть из фантомных рук, и нечаянно ударяет Эда в челюсть. Он шипит от боли, но сползает с постели вслед за женщиной, успокаивает её и гладит по взмокшим волосам, игнорируя стекающую из разбитой губы по подбородку кровь. Весь день женщина думает о Майке. Зачем-то пытается вспомнить детали. Он не особо любил галстуки и бабочки, — сколько Кристин помнит его уходов на работу, он чаще оставлял расстегнутыми верхние две пуговицы. Он ненавидел беспорядок и даже чертовы фотографии хранил рассортированными по разным шкатулкам. Он был выборочным интеллигентом: отодвигал даме стул, но мог наотмашь ударить по лицу. Он не знал, что такое любовь и понимал только привязанность и ненормальную одержимость. А еще он не умел быть нежным. Зачем? Кристин не знает, для чего ей все это, как не знает и то, почему отказывается думать о Майке как о живом человеке. Пожалуй, легче думать, что он умер, чем бояться, что однажды он выйдет на свободу. В кафе Кристин разбивает чайник с чашками, и после словесной перепалки с начальницей лишается работы: пятидесятилетняя Адель обижается на «разукрашенную мартышку» и «грубую мужичку». Расстроенный Эд говорит, что ей стоит быть ответственнее. «Если бы у тебя не было меня, что бы тогда сейчас делала без работы и крыши над головой?», — совесть ему не особо удаётся разбудить. Кристин со стекающими по щекам слезами говорит, что, вероятно, гнила бы в номере отеля мертвая или продолжала бы раздвигать по вечерам ноги перед Майком. Как назло в этот же вечер звонит псевдо-Мэрилин Монро и спрашивает, где каменная статуэтка сфинкса, которого она прислала сестре по почте из Египта. На фразу «спроси сама у Клэри» путешественница плачет в трубку и называет Кристин бездушной, бесчувственной и еще несколькими словами с приставкой «без». Да, случилось несчастье, но Клэри ведь придет в норму. А где чертова статуэтка, Кристин даже примерно не знает: не видела её у подруги ни разу. Мам, как думаешь, Клэри поправится? Адам в её голове смотрит жалостливыми глазами, нос его от волнения чуть дергается, почти как у принюхивающейся собаки, а в руках с короткостриженными ногтями он мнет край футболки. Или это делала сама Кристин, когда Майк представлялся Беном и говорил о том, что они женаты? Черт знает что. Ночью Нэш ложится в гостиной на диване, но уснуть не может. Ему кажется, что он облажался и что Кристин следовало либо оставить в лечебнице, либо сразу забрать к себе домой. Он смог бы помочь ей адаптироваться, спокойно без стрессов прийти в норму. У Клэри не хватило выдержки, нервов, возможно, любви. Он должен был сделать хоть что-то до того, как все стало лететь в тартарары. На рассвете Кристин просыпается без криков, и Эд заваривает себе крепкий кофе без молока с сахаром. Точно такой же ему приносит секретарша перед его первым сеансом. — Вы выглядите уставшим, — звонким голосом и со смущенной улыбкой произносит и спешно покидает кабинет. Первый пациент на сегодня — Эрик Даркхолм, проблемный школьник с манией величия. Мать привела его восемь месяцев назад, сразу после того как мальчишка пробил головой сверстника стену, к счастью, гипсокартонную. Ребенок искренне верит в свое превосходство над всеми остальными; не только подростков, но и многих взрослых считает мусором и ничтожным сбродом. Возможно, в чем-то он прав: ведь в самом деле слишком многие, не сопротивляясь, идут на социальное дно и тянут за собой всех, кого могут. Отравляют и без того тяжелую жизнь, будто медленнодействующим ядом. В устах младенца звучит истина? Глупости. Перед тем как покинуть кабинет доктора Нэша, Эрик пристально всматривается ему в лицо и произносит с несколько пониженной интонацией: «Знаете, почему я не люблю людей? Они глупцы. Все они до одного. Без людей ведь все было бы лучше, понимаете? Мы опухоль. Все мы. Почему больше никто не видит?». Маятник Ньютона действует на нервы, но без него слишком тихо, поэтому Эд то и дело, то оттягивает шарик, запуская маятник, то останавливает его. Следующий пациент: Мари Чесгенер с обостренным синдромом Мидаса не приходит, и секретарь не может до нее дозвониться. А спустя час Эду звонит Бен и говорит, что Кристин пропустила их запланированную поездку в недавно открывшийся аквапарк за городом. Без матери Адам ехать отказался. Телефон женщины снова молчит. — Если она сегодня не объявится, сына она больше не увидит. Передай ей, будь добр, — и Адам что-то быстро и невнятно говорит на заднем плане. И он бы непременно исполнил свое обещание, если бы не оказалось, что Кристин поехала в больницу, где выволокла с постели женщину в коме, вынув из вен все иголки, и «учила ее заново ходить». Когда Эд только уехал на работу, Кристин направилась устраиваться официанткой в один непримечательный бар с новеньким и ещё сверкающим логотипом над входом. Многое пошло совершенно не так, как надо: не то слово, не то предложение, не тот взгляд, не тот жест. Бен (или это не он?) мягко улыбнулся и нежно поцеловал в губы. Не беспокойся, я помогу придумать что-нибудь с подарком! Она только подумала о том, что день Рождения Адама прошел не так хорошо, как мог бы, а Майку в её расплывающемся сознании своими слабыми ручонками далеко не с первого раза удалось усадить возлюбленную на барную стойку, а потому он предварительно несколько раз ударил ее бедрами о деревянную поверхность. Я люблю тебя, пойми! И без тебя не могу. Мне не за чем быть без тебя, Крис. Где-то под волосами вдруг начал жечься старый шрам от разбитой о голову бутылки, а в животе ныло, тянуло и урчало. Кристин не позавтракала. Бармен тот же, что пытался тогда уложить Кристин в одной из комнат для персонала. На руках у него в свете желтых ламп едва виднелись вены, а легкая теперь щетина кололась до того, что кожу потом хотелось чесать до покраснения. Но Кристин не против. — Как чувствуется любовь? — Так, словно ты вот-вот лопнешь, как чертов воздушный шарик. Длинная юбка клёш измята и грубо задрана, нижнее бельё с белым кружевом частично порвано, частично испачкано, волосы растрепаны и красная губная помада размазана по щеке и подбородку. Между ног влажно и сладко, горячие ладони на ягодицах и колющаяся щетина на шее. Томные вдохи-выдохи, по чернильному черепу с цветами — пот. Закончив, бармен протянул Кристин салфетки и ушел на кухню готовить ей стейк. Отказаться было неудобно, и, вернувшись из туалета, женщина осталась ждать завтрака (?) обеда (?) за стойкой, еще сохранившей тепло её тела. Мам, как думаешь, Клэри поправится? Устроившись на работу, Кристин поехала в больницу. На улице светило солнце и кучевые облака медленно плыли по бесконечной голубой глади. Вдалеке кричали чайки. Медперсонал приветливо улыбался, дверь в палату даже не скрипнула. Клэри в её голове сказала, что все хорошо и что прощает. Трубки капельниц змеями извивались на пустой кровати. Научить Клэри заново ходить не вышло. На следующий день она умирает, и на похоронах псевдо-Мэрилин Монро плачет навзрыд, размазывая по бледным щекам дешевую тушь. А через год, когда Адаму исполняется четырнадцать, Бен разрешает ему приходить к матери в психиатрическую лечебницу.