Задыхаясь в цветах

      Сначала все было так замечательно… Ему показалось, что вот, долгожданный лучик теплого солнца, призванный осветить и согреть его безжизненный мир, годами звенящий от тишины и трещащий от вечного промозглого холода. Он хотел, чтобы Чон помог ему согреться, наконец оттаять, расцвести. И знаете что? У него получилось. Он просто существовал и этим делал Чимина чуточку счастливее каждый день. В жизни последнего никогда не было все настолько гладко, а это значило, что за свое счастье придется платить, и платить сполна.       Когда человек счастлив, он не думает ни о чем, что может нарушить его покой. Не думает и о том, что в мире есть вещь, называемая балансом, и что следом за белой полосой всегда идет черная. Он не хочет думать об этом. А зря.       Ведь черная полоса может стать последней из-за предшествующих беспечности и самонадеянности.        Чимин просто хотел быть счастлив, а сейчас его легкие выворачивает наизнанку от скопившихся в них цветов. Сердце всего за месяц заросло настолько густо, что распустившиеся бутоны перестали помещаться в нем и перебрались в легкие, забив лепестками грудную клетку.       Нет, конечно, он читал о таком в интернете, но оказаться в этом всем самому… Кто бы мог подумать, что какой-то мальчишка умудрится довести его до такого состояния.        Уж лучше рак. От него хоть сдохнуть не так обидно… Ведь все бы случилось из-за обычной болезни, встречающейся сейчас у каждого десятого, да и вылечить проще. Даже будь это последняя стадия, когда метастазы проникли в каждую клеточку измученного тела, когда надежды уже нет. Это было бы намного проще. Почему нельзя жить спокойно? Кто создал эту болезнь? Зачем?! — Зачем ты это сделал?! — непонятно было кому предназначались эти слова. Чимин обращался сразу к двоим, но ни один из них его не слышал.       Чимин не верил в бога, но все равно говорил с ним, чаще отпуская не самые лестные комментарии. В Чонгука верилось, да еще как, но говорить с ним хотелось все меньше и меньше с каждым прожитый днем. А сегодня Пак буквально задыхался собственным молчанием и наглухо увяз в зыбучих песках собственных беспомощности и наивности.       Кашель никак не проходил, на глаза уже наворачивались слезы, а гортензии становилось только больше. Казалось, что с каждой секундой она пускает все новые корни и цветет пуще прежнего. Будь ты проклят, Чон Чонгук.       Для парня влюбить в себя Чимина было чем-то вроде развлечения, некой издевки над забитым обществом человеком, лишь чтобы в очередной раз самоутвердиться, не более. Он просто позволял Паку быть рядом, но ничего не давал взамен, беря с каждым разом все больше. А Чим отдавался весь без остатка этому беспечному мальчишке, видя в нем свое избавленье от мук душевных, но приобретая муки физические в обмен.       Рано или поздно всему приходит конец. И конец Чимина пришел рука об руку с Чонгуком и смертельно прекрасной девушкой по имени Ханахаки*.       У этой болезни было лишь одно лекарство — взаимная любовь. К слову, большинство так или иначе добивались взаимности и продолжали свою заурядную, но все же жизнь. Паку же суждено было погибнуть жалким и беспомощным, задохнувшись в крови, слезах и синих бутонах гортензии. Все вышло так символично, что даже смешно… Девушка не просто задушит его, но перед этим еще и отравит. Эти цветы так похожи на Чонгука… Такие же очаровательные и мягкие на вид, но внутри насквозь пропитанные горьким ядом. — Чимин, все в порядке? — в дверном проеме появилась темная макушка соседа по комнате. Джин выглядел очень обеспокоенным.       Парень постарался убедить Кима в том, что все все хорошо, что он просто приболел. Звучало не сказать, что слишком убедительно, но тот вроде поверил и, позвав завтракать, удалился.       Горло мерзко саднило, во рту горечь от обрывков цветов, щеки покраснели от кашля и соли. «Никто не должен узнать об этом.»

* * *

Где ты? Тебя нет уже три дня.

      Чонгука не особо волновало состояние… А кто он ему, собственно? Их отношения нельзя было назвать романтическими. Да и дружба тоже не сильно-то вписывалась в установленные рамки. Такое можно было назвать деловыми взаимоотношениями. Чонгук позволял быть рядом, а Чимин позволял издеваться над собой.       Ответа на сообщение не последовало. «Странно». Обычно его собачка отвечала спустя пару минут, а тут игнорирует с самого утра. Такое начинало раздражать все больше. «Да где он шляется? Ему что, больше не нужна моя компания? Хах, да он безнадежно влюблен в меня, такая тряпка ни за что не сможет проявить характер!» — Гук хмыкнул, но все же что-то внутри не давало покоя. Возможно, он даже волновался, но он никогда не признается в этом. Он слишком горд и заносчив, чтобы тратить нервные клетки на других людей, а тем более на таких, как Чимин. И почему он вообще думает о нем? Последнее время он все чаще ловил себя на мысли о Паке. И мысли эти были отнюдь не самого характерного для Гука содержания… В его груди что-то екало, когда Чимин вновь и вновь заливисто и звонко смеялся, шутя и стараясь поднять ему настроение. Ему становилось все тяжелее, когда он замахивался для очередной жгучей пощечины. В последний раз он лишь громко выругался и оставил свою собачку в одиночестве в темной каморке, заставив Чимина хотя бы ненадолго поверить в то, что тот испытывает к нему хотя бы жалость. На следующий день новая порция едких замечаний врезалась ему в уши, но слезы почему-то закончились. В груди зияла огромная дыра, с каждой секундой все быстрее заполняемая новыми ростками.       Чонгук никогда не признается в том, что мог влюбиться в беспомощного и жалкого щенка. Никогда и никому, даже себе.

* * *

      Чимин бездумно смотрел в горящий экран телефона. Чонгук написал утром, но сейчас уже глубокая ночь.       Ему уже не было ни грустно, ни больно от того, что о нем никто не думает. О нем никогда никто не думал. Возможно, кроме Джина, но и то, больше из-за того, что им приходилось жить вместе. О нем никто не думал и это было замечательно. Можно спокойно умереть и никто не кинется к тебе, вызывая скорую и судорожно диктуя адрес, держа тебя за влажную холодную руку. Чимин никому не нужен.       Каждый вдох давался с все большим трудом. Одно неверное движение и накатит новый приступ. Горло уже разодрано в клочья от беспрестанных кашля и рвоты. Цветы отравляли все больше. Перед глазами плыло, сообщения становились все менее различимыми, а вскоре телефон выскользнул из расслабленной ладони, приземлившись на старый ковер.       Ноги Чимина подкосились, когда он услышал, как кто-то вошел в комнату. Он зашелся новым приступом, отхаркивая новые ядовитые лепестки. Дыхательные пути были заполнены гортензией до предела. На лбу выступил холодный пот, крупными каплями скатываясь по вискам, оставляя влажный след на агонизирующей жилке.        Чонгук все же решил зайти к Чимину. Весь день его что-то беспокоило, не давало нормально думать. Мысль вилась ужом, не позволяя хоть на пару минут отвлечься и забыть о существовании щенка. Видимо, связь между ними все же была… Тонкая, почти прозрачная, но была. Ведь не даром же он пришел именно сейчас.       Кажется, Чон впервые испытал нечто подобное. Леденящий ужас сковал его железными лапами, не давая пошевелиться. То, что он увидел, походило на самый мрачный и страшный сон, ставший явью. Бледный Чимин, скрючившись, лежал на полу, весь в крови и цветах. Глаза закатывались так, что зрачков почти не было видно. Все его тело прошивали адские судороги. Из-за продолжительного кислородного голодания мозг больше не справлялся с последствиями безответной любви хозяина, с каждым мгновеньем угасая.       Парень кинулся к Чимину. Он не знал, что делать и как помочь. Он никогда не помогал другим. Ему всю жизнь было плевать на все. У него не было любящих родителей, не было друзей, что поддержали бы в трудную минуту. У него были только лишь воспитатели и оборванцы-сожители. В детском доме никто не знал, что такое соболезнование и жалость. Детство Чонгука больше походило на жизнь в тюрьме с самыми отбитыми, отчаянными и жестокими людьми. Он не знал, что такое любовь. Что мне делать?!       Парень подлетел с колен и кинулся к графину с водой. Руки дрожали, расплескивая жидкость мимо кружки.        Вдруг в комнате стало тихо. Настолько тихо, что аж зазвенело в ушах. Неужели… — Чимин! Чимин, очнись!!! Ты слышишь меня?! — парень кричал так, будто щенок находился в километрах от него. — Чимин! — но охладевшее тело не отвечало. Грудь больше не вздымалась от сделанных через силу вдохов, наполняющих последние пустые уголки легких. Тело больше не дрожало от приступов кашля. В глазах была лишь серая пустота. На посиневшие губы налипли обрывки таких же синих цветов…       Чонгук не верил. Он не верил в то, что произошло. Щенок умер на его руках.       Оказывается, смерть близкого тебе человека — это очень больно. Будто прокололи кожу тупым ножом, как следует замахнувшись, ломая кости, разрывая сухожилия. И никакой анестезии.       Оказывается, Чимин был для него близким человеком. Смотря на измученное лицо, он осознавал, что это был единственный человек, задержавшийся в его жизни так надолго. Единственный, кто знал о нем практически все. Единственный, кто смог по-настоящему его полюбить…       И он понял, что тоже был неравнодушен к щенку. Он не мог проявить симпатию так, как это делали обычные люди. Он попросту не умел, страшась новых чувств, словно маленький ребенок продолжал дергать понравившуюся девочку за косичку… Он тянул слишком долго. Чонгук слишком долго не мог разобраться в себе, этим убив человека. Он убил Чимина.       Он убивал его, не замечая чужих чувств, игнорируя любые их проявления. Он не обращал внимание на все учащающиеся с каждым днем приступы. Он не успел.

* * *

      Глаза покраснели и опухли от слез. Чонгук просидел так до самого утра, держа на руках мертвое тело, не в силах сдвинуться с места. В голове уже не осталось ничего, он просто бездумно глядел в стену перед собой.       Его тело содрогнулось от внезапного кашля. В рту стало горько, что-то мешало. Он вынул белый продолговатый листочек, напоминающий ромашку.

Вскоре и он погибнет так же, задохнувшись цветами.