Ох уж эти ведьмы!

Не думайте, вовсе я не верил во всякие приметы да предсказания. Не склонен был к предрассудкам, и всегда тихо посмеивался над людьми, сплевывающими, когда им дорогу чёрный кот перебежит. Чуть что случись — и айда к гадалкам всяким. Тьфу, мракобесия одна, только и казалось мне. Беды раньше я не хлебал. Но пострадал дом мой от пожара, и сильно — живого места не осталось. Сгорело всё, будто и не было, и что теперь у меня есть — чёрные стены да гора пепла. А денег у меня как не водилось, так и не водится. Живу я собственно в долг, как птица на жёрдочке, да только в клетке она. Но не впал я в уныние, не смейте так думать. Я пока держусь, благо не замерзаю, с голода не помираю. Что я — хромой, больной какой? Нет, мужик в самом расцвете сил, уж не богатырь, но для работы тяжёлой сгодился. На хозяина работаю, благо согласился он сдать мне комнату по делам таким тягостным. А положение моё убогое и не гнетёт меня вовсе… а как же. Только не знаю, сколько ещё протяну. Выручил денег, но столько, что и брать было стыдно. Долги мои перед хозяином всё равно не покроет, дом то мой не на кровные построен был. Короче говоря, ломать спину еще много лет мне улыбается. Посёлок у нас небольшой, молва расходится быстро. Стали ко мне наведываться жалеющие с помощью. Соседка моя, качая головой, посоветовала обратиться к гадалке. «Ты сходи к ней, — говорит. — Она тебе судьбу разложит, всё как на духу расскажет!». «Не надо мне судьбу раскладывать, — смеюсь, — что было я и сам знаю. А уж, что будет, и не надобно знать никому!» «Дурачок, — не унимается соседка. — Она мне знаешь, как помогла. Без неё и пропала бы я совсем». Да уж, проклятые вещуньи, как я их ненавижу. Что уж кривить душой, боюсь я их. Но начал мной овладевать интерес. Раз уж всё так несчастливо у меня в жизни, может сама судьба меня грешника к этой гадалке зовёт? А что, слыхал я о ней и раньше, новость для меня не великая, что есть у нас гадалка, якобы помогла она многим. Кто колдуньей называет, а кто — чем похуже. Может, даст она и мне совет какой толковый, что делать-то мне теперь, как не прогадать, а может и выиграть у судьбы? Эх, как не по нутру мне всё это! Но делать всё равно нечего. Поплёлся я к ней, а самого так корёжит внутри, трясет аж. Так и подмывает меня завернуть в ближайший кабак и залить это чем-нибудь покрепче! Нет, вовсе я не трус, и вот уже забор её виднеется за поворотом. Живёт она не богато, что уж говорить, бедно. Забор завалился и гниёт под временем. Дом наклонило набок, перекошенное крыльцо встречает меня противным скрипом досок. Встал я подле её облезшей двери и так и застыл в нерешительности: вот ответьте мне на милость, зачем к гадалкам в дверь стучаться? Почему не дожидается она меня на крыльце с готовыми ответами? Или я что-то не понимаю… Вздыхаю я тяжко и решаюсь постучаться. Долблюсь кулаком, что аж пыль летит во все стороны с минуту уж как. Наконец, послышались шаги с терраски. Дверь приоткрывается, и показывается мне женщина, годов этак шестидесяти, больше не дал бы. Не выходит она ко мне, только лицо высовывает из двери. Я мнусь перед ней, точно сирота, дышать боюсь. Изучает она меня, приглядывается по-орлиному, затем дверь отворяет. «Не робей, коли пришёл» — спокойно говорит она и ковыляет обратно, опираясь на какое-то старое древко. «Дверь за собой захлопни» — кричит мне через порог. Я вскользь оглядываю терраску: тёмная, пыльная, будто нехоженая; у стены на лавке — вёдра, тазы, что и не подойти. Мрак один. И куда я забрёл, в чьё логово угодил? Переступая порог, больно ударяюсь макушкой о низкий косяк. От волнения и сплоховал, но обидно всё равно. «Присаживайся к столу» — говорит бабка, закрывая дверь на засов. В доме натоплено, да так, что в куртке вмиг запреваешь. Но я не хочу её снимать, так как не хочу задерживаться здесь ни минуты. И болтать с этой гадалкой мне недосуг, уж извините. Замечаю над столом полку с иконами и библию, невольно усмехаюсь. — Что ж, и в бога верите? — спрашиваю у неё, присаживаясь на скамью у стола. — Как же не веровать? — удивляется она, тяжело опускаясь с другого края. — Трудно жить без веры. Отчего фыркаешь, проказник? — и смотрит опять зорко. — Ну… — чешу шею, как дурак, — как-то не клеится у меня в голове это ваша… деятельность, не знаю. Она только головой качает. — Наслышан ты обо мне, коль такой угрюмый. Толпа глупая, не молвит, лишь брешет. — Да всё равно мне, вам лучше видится. Я к вам с проблемой пришёл, — решительно перешёл я к делу. — Будущее хочу узнать. Мог бы я её проверить сперва? Мог, но не стал. Нету у меня такой цели, пускай лучше тащит свои карты, или что там у неё есть — шар магический? — Выбор у тебя сложный, вижу, — только и говорит она. — В западню угодил по глупости, так? — Ну да, дела у меня, черт не позавидует. Дом сгорел, а платить мне не чем. Строил я его за деньги хозяина, они меня и кормили. А сейчас жить мне негде, хата съемная, деньги последние отдаю за неё. В долгах погряз по гроб. Не знаю, что и делать теперь. — А что ж у тебя во владении? — Да земля только и осталась у меня. Пёс безродный я. — Всегда успеется тебе всё отработать, — замечает она. — Что ж ты мне мать говоришь такое? Может плохо расслышала, что я тебе толкую, или не поняла? Хочешь, чтоб подох я совсем? Мучился всю жизнь без денег, без жилья? Такой жизни желаешь мне? Гадалка тяжело поднимается за двумя кружками и наливает кипятка из самовара. — Бог с тобой... Успокойся лучше, чаю выпей, — отвечает мне. — Ясно мне всё с тобой, и вижу я твой выход. Славься, Господь. — Не утаивай, мать, всё выкладывай, что видишь! — Оставляешь ты землю и уезжаешь в город большой. — На кого же я землю оставлю? Как же уехать то мне? А гадалка со вздохом, — Отдашь ты землю хозяину, долги твои покроет она. А уехать ты сможешь, судьба тебя ждёт в Москве.  — За так землю отдать что ль?! Да ты что, мать? Похоже совсем уже в маразме бабка. Рановато что-то, да не важно. Пожалел я вмиг, что пришёл к ней.  — Коли вижу, что сделаешь, так и быть тому, — уверяет она деловито. — И кака така судьба ждёт меня в Москве? — не то чтобы издеваясь, но усмехаясь спрашиваю. Гадалка задумывается на минуту, постукивая древком и нашёптывая. Молитвы свои наверное. Я хотел уже ей напомнить о себе, но она меня обогнала: — Встретишь ты там девушку, вижу в поезде, на скамейке будет сидеть она и читать. Влюбишься, и решит она твои беды. Чешу затылок, — Так опиши ты её хотя бы, чтобы я не проглядел то свою ненаглядную, не ошибся в выборе, а? — Светла и бледна она. Роста невысокого, на глаз вот как я. Фигурою не крупная, стройная, глаза тёмные. Гадалка вновь тяжело вздыхает и поглядывает на часы возле окна. — Жениться что ль мне на ней надо? Айда, богатая она? — давлю её расспросами. — Есть тебе, что ещё мне поведать? — Иди уже отсюда, горемыка, — басит гадалка. — Утомилась я, совсем измотал ты меня, и пора тебе уже восвояси. — Кланяться не буду. Подымаюсь, она провожает к выходу и говорит на прощание: — Только запомни, горемыка. Коль вернёшься снова, беда не милует! Отворяет мне засов, и я, выходя на терраску, замечаю нож, воткнутый в косяк. А это что за приблуда? Для чего? Не видал я такого раньше. Что, вы думали, дальше? Завернул в кабак на обратном пути. Тамошний хозяин Генка налил мне по старому знакомству — думайте, что хотите, но не пьяница я вовсе. Сидел в углу, обдумывал всё за парой стопарей. Что ж выходит — если ждет, не дождётся меня в Москве невеста, так надо мне когти рвать отсюдава. Срочно в Москву, срочно! Отдам землю, как раз долю за дом покроет. А как там что выйдет, в Москве, разберусь. Если сама судьба меня туда зовёт, так само выстроится. Пойму, что делать, как мне барышню танцевать. Разберусь. Думаю.

***

Что было дальше, и вспоминать теперь тошно, да и сложно мне теперь не на шутку. Закрыли меня на долгий срок. И вышла мне Москва боком. Да будь проклята она, как и я проклят теперь! Что ж, вы спросите, стряслось-то со мной такого страшного? Отчего проклят я? В Москву не поехал? — поехал! Девушку не встретил? — а встретил! Неделю скитался, кое-как с воды на корки перебивался. Ночевал, где приходилось — скакал с вокзала на вокзал. И встретил её случайно, даже не гадал, что узнаю. И что? Как и было нагадано мне — столкнулся с ней в электричке. Сидела напротив меня, книжку умную читала. Я не робкого десятка, сразу ей — Привет! Меня Женей зовут. Она даже не глянула на меня. Из-под книги своей мне, — Это не ваша вина… — Чего? — спрашиваю. — Твоей мамке зять не нужен? — Прошу, не отвлекайте меня. — Не ушиблась, когда с неба падала? На наших девок это сразу срабатывало, а она не велась.  — Очень книга хорошая, — говорит мне, — а у вас вид как у люмпена. Это она меня обозвала сейчас? — Ты чего порешь такое? Сперва оторвись от книжки. — Извините — говоришь, а не порешь… И давай речами меня закидывать, понимаешь, умными. Академическими, тьфу! Она и не понимала, что я ей толковал, и сама такое говорила, что минуту переваривал! Я несся от неё на всех парах. Да чтобы я, да от бабы убегал, и не припомню! Вовсе не такого ожидал я. Не такого. Набрехала мне всё бабка, чепухи наговорила. Я мигом это просёк тогда. Злой я был, как сотня быков после красной тряпки. А что ж не злится мне? Потерял же я всё, с концами потерял. Тут же махнул на вокзал, и к вечеру уже был на посёлке. Да, да, к ней я шёл, к ней! К этой… горгулье, гадине! «За что ты так со мной, за что?!» — хотел выяснить. Или не то, не припомню и под пытками. Пеленой мне глаза застелило, голову как отшибло. Очнулся только когда понял, что в руках нож держу. А её, уж бренное, тело всё в крови лежит предо мною. Я на пол нож и бросил, а руки в бочке вымыл, и бежать оттуда. Как поймали меня? Так Генка вызвал органы, и скрутили меня прямо в кабаке, где я рыдался ему, наскуливал, как собака: «Ой, кончена моя жизнь, кончена! Непутёвый я, коряга!». Не унять было меня и водке. Никому не унять. Он выпытал у меня с трудом, что не сладилось-то у меня? Всё ему выложил. По душам, думал, по-хорошему меня поймёт! А он… Так на суде всё и прояснилось для меня. Не гадалка то была, не гадалка! А сестра её, да только похожи они, вот чертовщина, как две капли! Точно две рюмки — одинаковые. И сестра та, увы, не дарованная. Никакая она! С зависти она решила проучить свою ведунью-двойняшку. Откуда знаю? Так сама на суде признавалась! Я как её завидел, чуть духа не лишился. Душа моя в пятки рухнула. А она молилась, дура, и признавалась одновременно, проливая слёзы. На мне, ведьма, решила отыграться и сестру подставить! Но не могла она просечь, что я её сестру-то с горя… зарежу. Теперь и я молиться начал.… Меня видение везде преследует — тело гадалки, да в кровищи всё. Глаза закрою — вижу её, открою — на полу моей камеры вижу. Вот потому-то это проклятие, а я себя сам проклял! Надеюсь, обретёт покой душа гадалки, да простит меня проклятого когда-нибудь. Я-то навряд ли. Ох уж эти ведьмы, как я их ненавижу!