Вне времени и пространства

Проснувшись, он не открывает глаза сразу – несколько мгновений продолжает лежать в темноте, давая чувствам возможность обостриться, прийти в норму. Сквозь веки пробивается яркий дневной свет, но Джону кажется, что этот свет какой-то… неживой. Мертвый, стальной, слишком белый. Он удивляется этим ощущениям, но глаза открывать так и не спешит. Спина затекла, и жутко чешется левое плечо, но лень переворачиваться, да и вообще – совершать телодвижения. Даже глаза открывать лень. Джон пытается вспомнить, что было вчера, но мысли путаются, воспоминания размыты, а сон не хочет выпускать его из своих цепких лап. В животе неприятно урчит, и выводы о знатной пьянке напрашиваются сами по себе. Сколько же он выпил? Вероятно, рекордное количество алкоголя, скорее всего – джина. Только из-за этого напитка у него так тяжелеет голова, а глаза отказываются выполнять свои основные функции. И все же стоит проснуться. Джон совершает практически невероятное усилие и распахивает глаза. От яркого света они тут же начинают слезиться, но руки не слушаются, поэтому соленые струйки медленно и беспрепятственно стекают вниз по вискам. Суставы словно залили водой – колени, локти, пальцы с большой неохотой откликаются на его попытки привести их в движение. А еще тишина. Давящая тишина вокруг – ни тиканья часов, ни голосов с улицы, ни шума телевизора. Ничего нет – есть только тишина и не проходящая сонливость. Джон вздыхает и поворачивает голову в сторону окна. Глаза словно застилает пелена, и все видится очень размыто. Он не может разглядеть за окном ничего, кроме слепяще-белого неба, и отворачивается к стенке, пытаясь унять резь. Но свет никуда не пропадает, будто бы Джон и не отвернулся от его источника – все так же бьет в глаза, все так же кажется слишком белым, слишком ярким, слишком… неживым. Но Джон так устал, ему все равно. Он смирился с тем, что сегодня вряд ли поднимется с постели, пусть это и не очень ответственно. Но ведь не может он постоянно быть самым ответственным человеком на земле? Чувство досады сдавливает грудь, и Джон мысленно машет на все рукой. Иногда нужно побыть эгоистом, это полезно для здоровья. Сон накрывает его внезапно, принося с собой новые ощущения и переживания. Джон по-прежнему ничего не слышит, но прекрасно разбирает непонятно откуда взявшийся запах. Запах… стерильности. Откуда бы ему взяться в этой комнате? Но запах очень отчетливый, яркий. Такой же яркий, как этот неживой белый свет, и он проникает в его голову, не встречая препятствий на своем пути. Джон хмурится в своем полусне, но тут запах слегка меняется, приобретает новые нотки. Теперь Джону кажется, что пахнет дождем. Даже не кажется, он абсолютно в этом уверен – насколько человек в таком состоянии вообще может быть в чем-либо уверен – пахнет мокрым, влажным, вечерним дождем. Но откуда бы здесь взяться этой влаге? Но запах не исчезает, и внезапно Джон расслабляется. Он уловил новый оттенок - оттенок чего-то знакомого, и это успокаивает. Невозможно определить, что это за запах, но он заставляет Джона погрузиться в еще более глубокий сон. Вокруг тишина, и никто не нарушит его покой. Но тут, сквозь пелену нового сновидения, что-то мокрое упирается в руку. Джон на секунду выныривает из-под накрывшей его воды, приподнимает руку и запускает пальцы в шерсть. Он не открывает глаза, и даже не просыпается полностью, но в голове возникает яркий образ пушистого черного кота с умными серо-голубыми глазами. Джону нравится его шерсть – такая мягкая, шелковистая, ухоженная – он с удовольствием снова запускает в нее пальцы, лишь где-то на задворках сознания задаваясь вопросом, почему она мокрая и пахнет дождем. Но сейчас это неважно. Знакомых запах успокаивает воображение, и Джон окончательно проваливается в сон. Когда он открывает глаза, они все еще едут по бескровной пустыне, под нещадно палящим солнцем. Джону жарко, как никогда – во рту сухо и противно, будто он не пил уже несколько дней. Джип подпрыгивает на кочках, но никто из окружающих его людей не издает ни звука. Все молчат, каждый думает о своем. Джон же размышляет о том, как его вообще занесло в эту сумасшедшую страну горячего ветра и беспощадного пекла. Лежащий в ногах пес лениво шевелит ухом, словно соглашаясь с его мыслями. Джон любит этого пса. Как самого настоящего друга. Они познакомились давно, в первый день службы Джона в этом месте. Пес к тому времени уже не был новичком в военных действиях. Поговаривали, его даже награждали особыми собачьими медалями за отвагу и верность, но сам Джон этих медалей никогда не видел, полагая, что они остались у хозяина собаки. Впрочем, хозяина собаки он тоже не знал, и так уж за пять лет их совместной работы повелось, что в части все считали – теперь пес принадлежит Джону. Джон бы поспорил. Собака оказалась очень самостоятельной, своенравной и умной. Порой тяжело было представить, что у нее может вообще быть хозяин. На вылазках пес подчинялся отданным Джоном командам, но во все другое время более самодостаточного животного было еще поискать. Пес был большим и черным, с умными, глубокими серо-голубыми глазами. Во взгляде собаки читалось столько, сколько Джон за все время службы не видел ни в одном солдате – понимание, азарт, сообразительность, быстрота реакции, жажда жизни. Пес был худым и поджарым, и принимал еду только из рук Джона, что заставляло последнего удивляться, как животное вообще раньше выживало. С кличкой вот как-то не сложилось. В части у всех были разные вариации насчет имени собаки, но псу было абсолютно наплевать, кто и как его звал. Он никогда, видимо, в этом не нуждался, так что Джон оставил попытки узнать, как все-таки звали его нового друга. В конце концов, имя Джона псу тоже было ни к чему. Когда они высаживаются из джипа, пес идет рядом спокойно, свесив длинный розовый язык набок, лениво передвигает лапами. Джон спокоен, если спокоен его четырехлапый друг, поэтому он позволяет себе немного отвлечься на застывшую красоту песчаных холмов. Он всегда видел в этих пейзажах что-то пугающе прекрасное, по-настоящему завораживающее своей необычностью и неизменностью. Иногда ему казалось, что в этой стране будет господствовать только одна сила – всепоглощающая Жара, перед которой все равны. Из размышлений его вырывает громкий собачий лай, и он инстинктивно хватается за автомат. Лай не прекращается, переходя скорее в отчаянный человеческий крик, и через секунду Джон оказывается на земле, заходясь кашлем от поднявшегося вокруг него облака пыли. Спустя мгновение лай прекращается, и все что может слышать Джон – это треск пулеметных очередей, неразборчивые крики, проклятия и отдаленный гул вертолетов. Он поднимается, пытаясь сориентироваться, в каком направлении стрелять, вытирает рукой мокрый лоб и понимает, что это не пот, а чужая кровь. Отчаяние сменяется решимостью, он поднимается на ноги и бежит вместе с другими людьми в сторону ближайшего холма, прикрывая отступающих короткими выстрелами из своего автомата. Где-то рядом взрывается граната, и Джон снова падает на землю, инстинктивно закрывая голову руками, но тут же поднимается и бежит дальше, уже не пытаясь отстреливаться. Краем глаза он видит бегущего чуть впереди пса, но вдруг тот резко тормозит на месте, начиная отчаянно лаять вслед обгоняющим его людям. Джон кричит, понимая то, чего не видят его товарищи, но никто не слышит его предупреждения, и все продолжают бежать в сторону кажущегося спасительным холма. Джон снова кричит, но безуспешно. Их загоняют в ловушку, создавая видимость безопасного укрытия, но там их не ждет ничего, кроме смерти. И Джон продолжает кричать, когда его взгляд снова падает на большого черного пса. Тот смотрит на Джона, заглядывая глубже, чем в душу. Этот контакт длится миллисекунды – внезапно собака срывается с места и несется вперед во все четыре лапы, так быстро, будто сам дьявол гонится за ней. Пес бежит целенаправленно, поочередно обгоняя бегущих к спасению солдат, и вырывается вперед. Джон видит только черное размытое пятно, молниеносно отдаляющееся от бегущих следом людей. - Шерлок! Он понимает, что произойдет через несколько секунд, но ничего не может изменить – спотыкается, упускает друга из виду, поднимается и снова бежит, но уже не зная, куда и зачем. Взрывная волна настолько мощная, что он снова валится с ног. - Шерло-о-ок, нет! Он не может видеть, что происходит там, впереди, но продолжает кричать, пока сильные руки не подхватывают его сзади, уволакивая куда-то в сторону. - Шерло-о-ок! И снова вода, запах дождя и неживой яркий свет, от которого начинают болеть глаза. Джон встает из-за стола и с удовольствием потягивается. Рабочий день подходит к концу, но пациентов, к счастью, было не много – хорошо, когда люди здоровы. Доктор окидывает взглядом стопку бумаг, лежащих на столе, но решает, что возьмется за них уже в другой раз. Берет чашку с остывшим кофе, делает несколько глотков и подходит к окну. На улице светло и, наверное, ветрено. Джон не может сказать, тепло там или нет, потому что окна больницы выходят на сторону, где ни деревьев, ни дорог, ни гуляющих людей. Он несколько секунд размышляет о том, не открыть ли форточку, но размышления прерывает стук в дверь кабинета. - Да? Дверь отворяется, и Джон видит сначала копну кучерявых, иссиня черных волос, а потом его взгляд охватывает самого вошедшего. Мальчишка лет десяти, не больше. Он входит, с уверенностью закрывает за собой дверь и без лишних вопросов усаживается на кушетку для пациентов. Джон в некотором недоумении смотрит на гостя, выжидает несколько секунд в надежде, что вслед за мальчишкой войдет его непутевый родитель, но дверь так и остается неподвижной. Доктор мысленно пожимает плечами и подходит к парнишке, присаживается перед ним на корточки. - Привет. Малыш никак не реагирует на Джона, просто смотрит на него своими пронзительными глазами, в которых невозможно ничего прочесть. - Где твои родители? Мальчишка пожимает плечами и отворачивается к окну. Джон не совсем представляет, как нужно вести себя наедине с маленькими детьми – обычно они приходят к нему с родителями, и разговор ведется со взрослыми, а тут… - У тебя что-то болит? Продолжая смотреть в окно, малыш касается рукой виска, затем грудной клетки. Джон понимает намек, но без родителей осмотреть мальчишку не решается, поэтому подходит к своему столу, снимает трубку телефона и пытается дозвониться до приемной, чтобы узнать, чей ребенок потерялся в таких похожих коридорах городской больницы. На том конце провода нет никакой реакции, и Джон бросает взгляд на настенные часы. Уже без пяти шесть. Наверное, девушка из приемной ушла домой на пару минут раньше. Джон снова возвращается к маленькому пациенту, но тот на него никак не реагирует, продолжая смотреть в окно. Доктор присаживается на кушетку недалеко от малыша и предпринимает еще одну попытку наладить контакт. - Меня зовут Джон, а тебя? Он протягивает мальчишке руку и тот отвечает легким, детским рукопожатием. Рука малыша холодная, как лед, да и сам он очень бледный, с острыми скулами и большими выразительными глазами. Непослушные кудри спадают на лоб, немного мешая смотреть, поэтому мальчик держит голову гордо поднятой. - Как тебя зовут, сынок? - Шерлок. Такое редкое имя. Мальчишка наверняка из какой-то аристократичной семьи. Но как тогда он оказался здесь один, в больнице на краю города, в кабинете незнакомого врача? - Очень интересно, Шерлок. Чем я могу тебе помочь? Мальчик смотрит на Джона, и доктор чувствует неприятное жжение в районе груди, будто эти серо-голубые глаза прожигают его насквозь. - Ты должен вернуться, Джон. В парке прохладно, и Джон радуется, что надел пальто. Он сидит на скамейке один и вот уже минут сорок пытается читать газету, но постоянно отвлекается на наблюдения за происходящим вокруг. Не сказать, что вокруг происходит что-то увлекательное, но сегодня Джону все кажется новым и интересным. Люди снуют туда-сюда, под ногами копошатся голуби, где-то на дереве дятел пытается достучаться до особо лакомого червячка. Джон закрывает на секунду глаза и перехватывает трость другой рукой. Ноги немного затекли, да и тучи опасные нависли прямо над ним – того и гляди, зарядит ливень. Нужно идти. Джон поднимается, и, опираясь на трость, идет домой привычной дорогой. Люди продолжают бежать по своим делам: все они так спешат, что их лица кажутся размытыми, невыразительными, ничем не запоминающимися. Начинает накрапывать дождь, и все торопятся еще сильнее, но Джон идет все тем же привычным шагом. Он не любит спешить. Когда он торопится, то хромает куда сильнее обычного, а у него нет абсолютно никакого желания демонстрировать эту свою слабость окружающим людям. Хотя, должно быть, всем плевать. Вот и сейчас, человек в дорогом черном пальто быстрым шагом проходит мимо Джона, несильно, но ощутимо задевая плечом, и устремляется вперед. - Эй! – возмущается Джон, но человек никак не реагирует, просто спешит дальше по своим очень важным делам. Усилившийся ветер заигрывает с его черными кудрями, а развевающиеся полы пальто придают особой суровости и напыщенности, отчего Джону хочется наподдать наглецу за невежливое поведение еще больше. - Эй! – снова кричит он, и прибавляет шагу, начиная сильнее прихрамывать на левую ногу. – Подождите! Но незнакомец не слышит, или делает вид, что не слышит. Просто поднимает воротник пальто и продолжает идти вперед, как и сотни других людей вокруг. Джон спешит следом, уже не совсем понимая, зачем, но спешит изо всех сил, пытаясь догнать высокого мужчину в пальто, заглянуть ему в глаза. Незнакомец словно чувствует, что его преследуют, и переходит на бег. Джон, не успевая сообразить, что происходит, откидывает мешающую трость и бежит следом, сначала прихрамывая, затем, набирая скорость, ровнее, на бегу избавляясь от своего пальто и оставаясь в джинсах и любимом домашнем свитере. Он бежит следом за мужчиной в пальто, словно эта погоня – единственная цель всей его оставшейся жизни. Они уже покинули территорию парка, и теперь бегут под дождем по внезапно опустевшему городу. Джон бежит изо всех сил, но догнать длинноногого незнакомца не так просто. Где-то вдалеке раскатисто гремит гром, в потемневшем небе сверкают молнии, а воздух отчетливо пахнет озоном. Поворот, угол дома, по прямой, через небольшой мостик, по площади, снова поворот, еще один и… тупик. Джон озирается по сторонам, но вокруг никого. Только большое, П-образное серое и неприветливое здание. Джон не может понять, куда делся человек в пальто. Он упирается руками в колени, пытаясь восстановить дыхание, и продолжает оглядываться по сторонам. Дождь льет, как из ведра, и свитер неприятно липнет к коже. Холодно. Несколько шагов в сторону навеса, и Джон останавливается прямо напротив окна первого этажа. За окном большая комната с выкрашенными в белый цвет стенами. В комнате много людей в каких-то одинаковых серых пижамах: кто-то играет за столом в домино, кто-то раскрашивает детскую книжку-раскраску, кто-то просто сидит на стуле, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Но взгляд Джона останавливается на двух людях, сидящих прямо у окна. Один из них – невысокий, светловолосый, одетый, как и все, в серую пижаму. Другой же – повыше, бледный, с темными кудрями и острыми скулами, в небрежно наброшенном на плечи белом халате. Оба мужчины молчат, но в голове у Джона раздается громкий крик, заглушающий раскаты грома, шум барабанящего по навесу дождя и собственные мысли. Он обхватывает голову руками, и крик стихает так же внезапно. Джону нравится молчать. От разговоров у него жутко начинает болеть голова, поэтому он предпочитает ничего не говорить. И не отвечать на вопросы непонятных и незнакомых людей. - Джон. Было бы очень здорово, если бы всем вокруг тоже нравилось молчать. Но это странный мир, в котором все говорят и пытаются заставить говорить и тебя. - Джон, пожалуйста, посмотри на меня. Джон поднимает голову и с досадой смотрит на человека напротив. Что ему нужно? Неужели кроме Джона здесь не с кем пообщаться? Вон кто-то разговаривает сам с собой, наверняка он не отказался бы от собеседника. А Джону нужно просто отдохнуть. Хотя бы немного. В глазах человека напротив читается мольба, поэтому Джон не уходит, а продолжает сидеть напротив. - Помнишь, мы разговаривали вчера? – голос мужчины кажется знакомым, но все что помнит после вчерашнего Джон – это дикая головная боль, отголоски которой до сих пор обитают в его голове. Он лишь подергивает плечами, и в серо-голубых глазах нежеланного собеседника застывают грусть и разочарование. - Ты помнишь, как меня зовут? – голос уже не кажется таким знакомым. Теперь он кажется поломанным, надтреснутым, убитым, мертвым. Прямо как яркий неживой белый свет в этой большой, заполненной странными людьми, комнате. Джон легонько качает головой, избегая слишком резких движений. - Шерлок Холмс. Мы с тобой вместе снимаем квартиру на Бейкер-стрит. Мы… напарники, помнишь? – в голос возвращается заранее обманутая надежда, но ненадолго – ее быстро вытесняет сомнение и… страх. Джон улыбается, и человек напротив всем телом подается вперед, пытаясь поймать взгляд Джона, понять, что вызвало его улыбку. - Шерлок… У меня был кот по кличке Шерлок. Черный, пушистый и такой… умный. Черноволосый мужчина опускает голову, на несколько секунд пряча лицо в ладонях, а Джон уже сожалеет о сказанном, за которое снова придется платить головной болью, резью в глазах и кровью из носа. - Вчера ты вспомнил о мальчишке, который пришел к тебе на прием. Его звали Шерлок, - тихо говорит незнакомец, - а до этого – о верном псе, который спас тебя в Афганистане… Джон снова лишь пожимает плечами, и, отвернувшись к окну, наблюдает, как по бледному отражению мужчины в стекле ручейками стекает вода. Дождь перерос в настоящую грозу, с громом и молниями, с треснувшими небесами и реками в переулках. Когда на плечо Джона ложится рука, он не вздрагивает, но и не поворачивается. - Увидимся завтра, Джон. На мгновение Джон улавливает нотки до боли знакомого запаха, такого домашнего и родного, но когда поворачивается – черноволосого незнакомца уже нет в комнате, а головная боль усиливается, подминая мысли Джона под себя, не давая ему возможности вырваться из ее цепких лап. Спустя несколько минут Джон не может думать ни о чем, кроме грозы, эхом отдающейся в его голове.