8 марта

      Открываю глаза. За окном чистое небо, крики счастливых девушек и музыка на весь посёлок. Снова. Снова этот отвратительный день. Бесит.       Сажусь на кровати. Мама с сестрой уже давно хлопочут на кухне, слушают радио и что-то причитают. Обнимаю руками ноги и всхлипываю. Ужас. Сегодня восьмое марта — самый ужасный день на земле. По крайней мере, для меня. Потому, что если я выйду на улицу, то снова всё начнётся.       Слезаю с кровати и, стараясь сделать так, чтобы сестринская огромная пижама с меня не сползла, плетусь на кухню. За дверью моей комнаты находится стена. Просто стена. Моя комната выходит на стену одного из углов нашего дома. Мамина с сестрой комнаты выходят на светлый, освещённый и яркий коридор, а моя на стену.       «Спокойно»,  — произношу я про себя, — «просто зайди на кухню, налей себе чай и уходи обратно в комнату».       Сегодня лучше не вылезать.       В обители ада во всю орёт телевизор, потому что, видимо, моих родственников ни капли не волнует, что я могу спать. Касаюсь рукой двери, от чего та начинает жутко скрипеть, и на меня обращают внимание.       — О, — произносит сестра, — ущербный проснулся.       — Лена! — одёргивает её мама. — Я же просила тебя!       — Я же не виновата, что он такой, — пожимает плечами Ленка и оскаливается. — Кстати, с восьмым марта, ущербный.       — А ну-ка марш в свою комнату! — командует мама, после чего Лена, насупившись, ускользает из кухни, якобы «нечаянно» задевая меня плечом.       Потирая место ушиба, захожу на кухню и, пройдя к гарнитуру, достаю свою кружку. Делаю себе кофе и, уже собираясь уходить, слышу в спину:       — Не обижайся ты на неё. Настроение просто у неё сегодня такое.       «Ага. каждый день у неё «настроение такое»,  — думаю я.       — Ничего, уже привык.       — Ты ничего мне сказать не хочешь? — меня пробирает дрожь. С трудом поворачиваюсь и выдавливаю из себя ненастоящую улыбку.       — С восьмым марта, мама, — мама немного кривится и улыбается мне в ответ.       — Спасибо, дорогой.       Быстрым шагом ухожу к себе в комнату.        ***              За окном снова счастливые крики.       Наверное, в этот день всё и было бы хорошо, если бы не я.              Всё мою жизнь меня мучило только одно — моя внешность. Одна женская внешность. Каждый день, связанный с ней, врезался мне в память чёткой печатью. Я помню всё: каждый толчок в спину, каждое издевательство, каждую насмешку, каждое всё. И это отравляет мне жизнь.        ***              Всё началось с садика, когда ко мне подошёл мальчик по имени Максим Шмелёв и дёрнул за небольшой хвостик, заделанный из слишком длинных для парня волос. Я удивлённо раскрыл глаза, обернулся, нахмурившись, готовясь к атаке, но увидел лишь небольшого мальчишку, спрятавшегося за дерево. Пожав плечами, я отправился дальше на площадку играть с на тот момент имевшимися «друзьями».       Позже, наверное, через пару месяцев, Шмелёв снова обратил на меня внимание, когда я пришёл в новой рубашке ярко-синего цвета. Этот цвет мне до сих пор режет глаза. В тот момент я играл с другими детьми в песочнице. При всех он подошёл ко мне и сказал: «Почему ты так одеваешься? Мама сказала, что девочки не должны так одеваться!»       Неожиданностью для меня было всё — и жуткая ошибка в поле, и упрёк в одежде, и сам факт того, что ему есть дело до меня, потому что Максим был человеком из слоёв «нашей элиты».       «Я не девчонка!» — обиженно воскликнул я и надул губы, из-за чего на лицо мне упала длинная светлая чёлка, делая меня ещё более женственным.       Шмелёв зарделся краской и, отбежав на пару метров, крикнул: «Девчонка, девчонка!»       Вот так и появилось моё прозвище. Из-за одного идиота, однажды выкрикнувшего его по своей глупости.       В тот день всё и произошло. В смысле, на следующий.       Я пришёл в садик и увидел, что все от меня отвернулись. Все бросили меня, потому что их уговорил Максим. Не знаю почему, но он возненавидел меня. Просто возненавидел. Так получилось. Моя вина здесь, наверное, только в том, что я родился.              И понеслось.              Сначала садик, уже в котором я приучался быть одиночкой. Потом начальная школа, в которой всё было в разы хуже, чем раньше: постоянные толчки в спину, от которых мне приходилось стирать одежду, ненависть одноклассников и обзывательства, горечь от понимания того, что я неприятен всем. После средняя школа, в которой я познал такое, чего не пожелаю врагу. Окунание головой в туалет, новое обзывательство «педиком», хотя с ориентацией у меня всё хорошо, мерзкие и грязные взгляды, различного вида подножки — всё это стало обыденностью и повседневностью.       Вот так, неспешно, я и знакомился с отношением ко мне одноклассников, родственников и Шмелёва.        ***              Одиннадцатый класс. Даже мне не верится, что я столько прожил и не покончил с собой. Хотя попытки были. Очень много.       Только включаю компьютер, как слышу из кухни голос:       — Сав! А сходи за продуктами, пожалуйста!              Обречённо выдыхаю.       «Она же обо всём в курсе! Зачем?! Почему я?! Нам что, настолько нужны продукты, что она готова рисковать здоровьем сына?!» — думаю я.       — А Ленка — не вариант? Ей может ещё и цветы по дороге подарят! — усмехаюсь от такого нелепого заявления. Ленка и цветы — два разных понятия.       — Она на тренировку ушла! — Сестра моя — боксёр. Важнейшая персона. Уже несколько раз ездила на соревнования и получила различные кубки. Про неё в честь этого даже статью в нашей газете написали. «Наша защитница и звезда», — гласили слова какого-то заурядного журналиста, который только и делал, что собирал сплетни по всему посёлку, а после печатал их в своей газетёнке. «Сегодня, в такой знаменательный день, — 9 мая, — наша с вами соотечественница выиграла кубок России на боксёрском ринге!» Она так сильно всем этим возгордилась, что даже саму газету и статью до сих пор хранит в рамке на самом видном месте в её комнате. В общем, победительница во всём. И всё было бы хорошо, потому что, вроде как, защитница-то у меня имеется. Могла бы помогать мне отбиваться от этих придурков. Да, всё было бы так, если бы она не встречалась со Шмелёвым и не добивала бы меня в обычное время вместе с ним. На самом деле, смотреть на их парочку обычно было мерзко. — Сав, тебе сложно что ли?       — Да, сложно! Меня там изобьют в честь праздника и не пожалеют руку сломать! А за лечение в городской больнице кто будет платить? Ты?              Слышу за дверью грузные шаги, и в мою комнату на всех парах, с полотенцем на плечах и со стекающим по лицу потом вваливается мама. Она — большая, толстая женщина с огромным запасом рецептов и маленькими знаниями во всём. Мама бросила школу ещё в девятом классе, забеременев от отца. Они тут же расписались и начали совместную жизнь у его родителей. Сначала первый ребёнок, то есть Ленка, а потом второй, то есть я, полностью вымотали мать, превращая её в разжиревшую толстую свинью. Отец пропадал постоянно в командировках на новоиспечённой работе, и последняя его затянулась аж на три года. Когда он вернулся и увидел, что в свои двадцать два она выглядит на сорок пять, измученная с двумя детьми и толстая, как неизвестно что, отец начал гулять. Всю свою жизнь я помню его, как слишком рано состарившегося мужчину, с животом, вылезающим из штанов, и кучей постоянных любовниц в виде старых женщин, которые искали развлечений. Совсем недавно его хватил инфаркт и он, не выдержав нагрузки, в свои тридцать шесть лет отправился на тот свет. Никто из нашей семьи не расстроился, а мама, увидев на похоронах кучу неизвестных женщин, вместе с землёй даже кинула в его могилу плевок. Правда, мне очень жаль её. Она потратила все свои года, чтобы воспитать детей и существовать семейной жизнью, пока мы даже не подозревали как же сильно она страдает. Сейчас в её волосах уже проклюнулась седина из-за постоянного стресса, жир начинал нарастать ещё больше, а морщины всё увеличиваться.              — Савва, пожалуйста, — она смотрит на меня с такой жалостью, что хочется расплакаться. — Я тебя очень прошу. У меня сегодня много дел, ещё и на смену вечернюю по замене бежать. Ну у меня времени прям совсем в обрез. Добеги до ближайшего ларька и всё купи, пожалуйста.              Длительно выдыхаю, представляя, что мне придётся пережить, сейчас, когда я выйду из дома.              — Ладно, только сдачу я забираю себе, какая бы она не была, ты меня никуда не гонишь оставшийся день, не выманиваешь из комнаты оставшуюся неделю и, если меня изобьют, то ты не отводишь меня сначала показываться Ивановичу, а сразу везёшь в городскую больницу, — мама победно улыбается и много раз кивает головой.              — Хорошо-хорошо, Саввочка, только давай побыстрее, а то продукты мне вот прям сейчас нужны.              — Ага.        ***              Спускаюсь по лестнице подъезда и, замирая около двери выхода, думаю о том, что может случиться, наткнись я по дороге на Шмелёва с его компашкой. Настолько мне не везти, конечно, не может, но я же родился.       За преградой в виде железной, тяжёлой двери меня ждёт огромный заснеженный двор. Вдыхаю морозный запах. Хоть что-то хорошее сегодня. Посильнее закутываюсь в шарф и, пытаясь идти как можно быстрее, выдвигаюсь в магазин. Список небольшой, поэтому, наверное, дойди я до ларька, нашёл бы всё и там.       Случайно поднимаю глаза вверх и вижу, что вдалеке, на пригорке около школы сидит моя сестра с дружками Шмелёва. Да и Макс тоже там. Провожу рукой по волосам, и в голове у меня пролетает мысль, что Лена ещё большая сука, чем я думал, в то время как я пытаюсь понять, как пройти сейчас так, чтоб меня их компашка не заметила. Решаю обойти дом кругом и, развернувшись, начинаю бежать в обратную сторону —лучше свалить отсюда как можно скорее.       Касаюсь своей шеи. Совсем недавно здесь были его руки, и не хочу, чтоб это повторилось снова. Лена и компашка Макса не всегда участвуют в моём смертоубийстве, потому что иногда он заходит слишком далеко. Настолько, что каждый раз я умираю. Иногда он может задержать мою голову в туалете, когда решает сделать всё сам и запачкать руки, так долго, что я почти обмякаю, а просыпаюсь в медпункте. Иногда он может вырвать клок кровяных длинных волос на моей голове. Иногда может слишком заиграться с ножом и сделать глубокую рану. Иногда… может всё. Потому что это Макс. Король округи. Папин сыночек, которому можно всё и который этого хочет. Ему простят всё — изнасилование, насилие, убийство, теракт. Уверен, что даже от убийства президента его смогли бы отмазать. Как минимум, здесь. Среди слепых идиотов, живущих в этом дерьмовом недогороде.       Иногда мне кажется, что я собака. Потому что так и есть. Собаку любой может пнуть. Я такой же. Но, пни кто-то собаку, на него начнут кричать, что он живодёр, а, ударь человек меня, все сочтут это ещё и благим делом. Все просто привыкли меня ненавидеть.        ***              У меня в руках большие пакеты из супермаркета, в который пришлось переться, потому что якобы у продавщицы выходной. Огромные сумки из такого небольшого списка получились как-то сами собой. Тащить их неимоверно тяжело, и я думаю, что, будь на моём месте Ленка, всё было бы проще.       Благодаря восьмому марта и жаждущим спариваться подросткам, а также вечно занятым взрослым, на улицах почти пусто и только где-то вдалеке всё ещё слышатся крики людей.       Только сейчас понимаю, что голоса эти мне очень даже знакомы. Я прислушиваюсь к крикам и различаю среди них весёлый и пьяный голос Ленки, поддакивания друзей Шмелёва и самый задорный, немного покрикивающий голос Максима. От них льётся неразборчивая речь и огромное количество мата, отчего хочется плакать. Мерзость. Да, я и сам не самый культурный человек, но такой поток поганой речи заставляет смутиться и поморщиться. Неожиданно до меня доходит, что я слышу всё это не благодаря тому, что они кричат, а тому, что находится их компашка рядом со мной. Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что сзади в примерно пятистах метрах от меня на руках, придерживая за плечи, волочат Макса его верные приспешники, а за ними, подшучивая над Шмелёвым, которого окончательно разморило, плетётся Ленка с двумя парнями.       Хватаю сумки и ретируюсь задом, чтобы избежать любого контакта и столкновения с ними. Мне страшно даже вспомнить какие они, когда пьяные. Быстро уношу ноги, насколько это возможно, пока из пакета у меня не падает одна из бутылок с молоком и на меня не обращает внимание один из парней, тащивших Макса. Всё в этот момент замирает: голуби, летящие неподалёку, мои ноги, крики застывают в воздухе и падают на землю пылью.       — Макс, — кричит парень, хотя главарь находится в сантиметре от него, видимо, чтобы все услышали, — тут дама одна нарисовалась. Не хочешь поздравить её с праздником?       Шмелёв поднимает голову. На его щеках лёгкий румянец от алкоголя. Брови съехались к переносице. Его губы разошлись в не то улыбку, не то смятение. Он что-то бормочет, потом срывается с места, будто бы тут же трезвея и, осторожно, с косящимися ногами и глупым выражением лица, подходит ко мне.       «Чёрт», — думаю я, — «может, повезёт попасть в рай?»       Максим останавливается около меня и смотрит прямо в глаза. Сколько же чувств в этих серых радужках. Ненависть, презрение, неуважение, высокомерие, мужество — всё это смешивается в почти бесцветном коктейле. Иногда, я задумываюсь: почему людям так везёт с внешностью. Кто-то рождается уродом и страдает от этого большую часть своей жизни, а кому-то просто попадаются хорошие гены, и он становится прекраснейшим ребёнком, а после человеком, на чём может даже зарабатывать. Неожиданно меня накрывает волна ненависти, и от толчка в грудь пьяный Макс отходит на пару шагов назад, хотя будь он трезв даже бы не шелохнулся.       Сжимаю в руках пакеты куда сильнее, чем раньше и кидаюсь вперёд, слыша, как за мной кидается погоня из приспешников Макса, Шмелёва и Ленки. Если не добегу до дома, то умру… Лучше добежать! Даже не верится, что сейчас я не хочу умирать. Наверное, из-за моей боязни боли, к которой, по уму, я уже должен был привыкнуть.       Из мыслей меня вырывает мощный захват за хвост.       — Какого хуя, придурок?! — В лицо мне дышит перегаром один из парней шайки Макса, который погнался за мной и, видимо, догнал первым. За ним подбегают все остальные, и я оказываюсь в окружении запыхавшихся пьяных людей, которые хотят меня убить прямо здесь и сейчас.       — Ты чё, блять, сбежать решил, уёбище?! — хрипит Макс, выхватывающий меня из рук наглеца и вырывающий клок волос из хвоста. — Я те чё не говорил на улицу не выходить сегодня? — Чувствую удар по ногам, которые тут же начинают подкашиваться, от чего висеть в руках Шмелёва становится всё больнее. Он бьёт в живот, и я взвизгиваю, вызывая лишь усмешку на лицах других. — Отвечай, сука!       Ну, что ж. Была не была:       — Пошёл нахер, еблан! Заебал!       Глупо. Крайне глупо. Получаю ещё один удар в живот, после чего меня накрывает волна боли, и валюсь на пол. Последнее, что я помню — искажённое гримасой ненависти лицо Максима Шмелёва — главаря шайки плохих парней нашего посёлка и парня моей сестры…        ***              Открываю глаза. Передо мной стоит парень лет восемнадцати и кому-то звонит. Странно. Никогда не видел его в нашей местности. Пшеничного цвета волосы, голубые глаза, приличное телосложение — таких парней обычно созерцают девушки в модных журналах. Такое чувство, будто он сошёл с обложки одного из них.       До меня доносятся обрывки фраз: «…скорая…», «…да…», «…плохо…», «…приезжайте…», «…жду».       Наконец он кладёт трубку и оглядывает меня.       — Кто ж тебя так… — даже не могу различить то, сколько эмоций в его голосе. Голубоглазый парень проводит ладонью по моему плечу и осторожно касается лица. От мест, где задерживается его рука, разносятся волны боли. Он дотрагивается до сонной артерии и с облегчением выдыхает.       С трудом приоткрываю глаза и оглядываю его. Парень гладит меня по голове. Мягко… На лицо мне падает мокрая капля. Чёрт. Пытаюсь приподняться на руке, чем вызываю у парня дикое недовольство.       — Лежи! Идиот, лежи! Ещё хуже себе сделаешь! Скорая сейчас приедет, — видимо, он вызвал наших врачей. Что ж, нужно его предупредить, что мне не помогут.       Скидываю руку парня со своего плеча и привстаю на локте. Во рту образовывается кровавая слюна. Плюю под ноги незнакомцу, от чего тот корчится и немного отходит. На лицо начинает капать дождь, и я морщусь от столь сильного потока воды. С трудом сажусь и тут же ощущаю сильнейшую боль во всём теле. Голова раскалывается. Не могу даже описать насколько сильно чувствую, как всё во мне разваливается.       — Тц, — парень закатывает глаза и опускается передо мной на корточки. — Я не знаю, что здесь произошло. Возможно, даже ты виноват в том, что сейчас в таком состояние твоё тело. Мне плевать, — я вижу в его глазах уверенность. Твёрдые, как лёд, два океана смотрят на меня из-под опущенных бровей, которые съехались к переносице, как у Макса. Но брови Шмелёва отличались. Сквозь напыщенную злость незнакомца всё равно видны добрые и чистые помыслы, в то же время, как у главаря шайки даже во взгляде читалось желание убить меня мучительно долго и болезненно. — Начинается ливень, — чувствую, как он касается моего лица и убирает с него волосы. — Если останешься здесь, то тебе будет только хуже. Где ты живёшь? Я отведу тебя.       К чёрту. Если он поможет мне, то и ему несдобровать. Не хочу причинять парню проблем. Сколько же раз мне хотели помочь какие-то случайные прохожие. И сколько же раз после этого они говорили мне «Прости», потому что угрозы от Макса сыпались на них, как льётся сейчас этот дождь.       Сквозь боль и сложности я сажусь на корточки также, как и незнакомец.       — Твою мать, — ноги ноют даже больше, чем всё тело. Вижу, как вокруг меня расплылась уже небольшая лужица крови. Встаю в почти полный рост и осматриваюсь по сторонам, игнорируя парня. Неподалёку лежат пакеты с выпавшими из них продуктами. Будто сейчас это важно. — Не делай себе проблем, дружище — хлопаю парня по плечу и пытаюсь сделать шаг, как тут же сгибаюсь от боли.       — Тц, — парень явно недоволен. Он встаёт, совершенно не обращая внимания на дождь. Боль от живота разносится по всему телу от чего хочется лечь и плакать. — Что ж ты какой упрямый. — Чувствую, как руки незнакомца обвивают мою талию, а после подхватывают, как пушинку. Даже если меня сейчас украдут и отправят в рабство в Ирак, или продадут на органы, или изнасилуют любители мальчиков, или убьют самым дичайшим образом, не думаю, что это могло бы меня озаботить. Сейчас мне уже на всё плевать. Думаю, дойди я домой, то всё равно убил бы себя. Именно поэтому не вырываюсь, а обмякаю в руках незнакомца, сильнее вжимаясь в его куртку…        ***              Открываю глаза. Что произошло? Где я? Я уже умер? В глаза мне светит солнце из открытого окна, от чего я ещё сильнее жмурюсь и пытаюсь закутаться в одеяло. Вдруг руку пронизывает сильнейшая боль и от нее я резко открываю глаза и сажусь на кровати. От столь быстрых движений голова начинает болеть. Зажмуриваюсь, не понимая, что первым решать. Наконец голова приходит в порядок, и я открываю глаза, оглядывая свою руку. Всю конечность вплоть до шеи обвивает бинт. Что? Я уже в больнице?       Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что комната, в которой я нахожусь совсем не похожа на палату. Под потолком висит небольшая люстра, с несколькими лампочками, в то время как работает только одна из них — по-видимому, самая слабая. Осознаю, что разбудили меня не лучи солнца, потому что за окном совсем темно. В комнате мало всего: только пара шкафчиков, небольшой стол, на котором лежат книги, и кровать, на которой я сейчас нахожусь.       «Комната однозначно жилая», — проносится у меня в голове. — «Чёрт, и где же тогда я? Неужели у Ивановича?» — ещё раз осматриваюсь. — «Нет, глупости. Будь я у него, то тут бы пахло куревом и перегаром, а на полу валялись бы бутылки. Ну и куда меня занесло? Похитили? Украли? Кому я нужен в нашем посёлке?» — в голове проносятся тысячи мыслей, пока я не скидываю одеяло и не замечаю, что многие конечности моего тела перевязаны. Дотрагиваюсь до своей щеки и тут же ощущаю мягкость — вата с бинтом. «Странно», — думаю я, — «скорее всего, если б меня похитили, о моём состоянии не стали бы так заботиться».       Слышу стук посуды на кухне и настораживаюсь. Вот он — час истины. Сейчас мне предстоит встретиться лицом к лицу с маньяком и безумцем, которому удалось меня выкрасть. Половицы скрипят где-то вне комнаты. Дверь приоткрывается, и я вижу, как в проём просовывается голова. На ней пшеничного цвета волосы, голубые глаза, ровный нос и немного пухлые губы. Тот самый незнакомец.       — О, так ты уже проснулся, — в проём затаскивается всё тело вслед за головой. Осматриваю парня. На нём голубые джинсы, синяя толстовка. Да, я не ошибся, когда говорил, что он как будто сошёл с обложки. Высокий, в меру накаченный, идеальный. Думаю, любая бы девка визжала от счастья, что сейчас с ней, пусть только и в одной комнате находится такой… я даже не знаю, как его назвать.— Что? — Видимо, парень заметил мой пристальный взгляд.       — Ты кто? — недоверчиво произношу я, после чего парень усмехается и с новой порцией серьёзности произносит:       — Что, уже память отшибло? Я тот, кто вынес тебя из-под дождя, всего окровавленного и с вывихнутым плечом, и перевязал раны. Прям как в драме, — скорчился парень. Последнее, что я помню — его куртку и крупные капли воды, падающие мне на лицо.       — Вопрос остался.       — Я — Владислав, если тебе так интересно. Хотя, думаю, это бессмысленная информация, если ты даже не помнишь, что я для тебя сделал, — закатывает глаза уже Влад.       — Где я? — подминаю под себя одеяло.       — У меня дома. Может представишься, раз уж я это сделал? И перестань мять ткань, — раздражительно произнёс парень.       — Ага, мне очень жаль, — закатываю я глаза. — Савва. Пока что знакомство не очень приятное.       — С чего бы это? — усмехается Влад. — Тебя, что, правда зовут Савва?       — Ага. Где моя одежда? — я встаю от чего в ногах тут же проскальзывает боль. — Рука очень болит. Ты, что, меня сам перебинтовал? — раскрываю я глаза.       — Да, — гордо выпрямляется парень. — Скорая, когда приехали, лишь ваткой у тебя перед носом тщетно поводили и, якобы, лёд приложили, а на самом деле даже холода не осталось. И чем они вообще у вас тут занимаются?       Замечаю свою одежду на стуле рядом с кроватью. Оборачиваюсь и вижу, что у Влада в глазах застыло недоверие.       — Опасаешься, что подобрал опасного человека, которому даже врачи, вроде как давшие клятву Гиппократа, не хотят помогать? — усмехаюсь я.       — Ну, вообще, да. Тем более, что я сюда учиться приехал и проблемы мне и моей семье пока что не нужны.       — Правильно боишься, — скалюсь я, немного морщась от того, что задеваю джинсами царапины. — Я, как бы правильно выразиться, — заноза в заднице для каждого, кто хоть раз мне помог. — В глазах Влада явно читается непонимание. Да, я бы тоже испугался. — Но ты не боись. Я-то тебе ничего не сделаю. Может, — слова проходят сквозь ткань толстовки, — если ты ему не понравишься или если он узнает, что ты мне помог, сделать тот, кто сделал это со мною.       Сам я саркастично улыбаюсь, а Владу, видимо не до смеху. Он пугливо раскрывает глаза и осматривает меня с ног до головы, мол «да что ж в тебе такого-то».       — Я… — сглатывает парень. — Не совсем понимаю. Мне стоит опасаться за свою жизнь?       Пожимаю плечами и осматриваю себя ещё раз.       — Слушай, — протягиваю я, — а ты как так красиво перевязал-то меня? Прям как будто из больницы. Только плечо болит.       — У меня родители врачи — сюда по работе приехали, — вот я и поднатаскался, — произносит парень, будто погрузившись в транс. — А рука болит, потому что у тебя плечо вывихнуто было, — наконец возвращается к разговору Влад, — я тебе его в обратное положение вернул. Вообще не представляю — как можно было настолько сильно сознание потерять, что боли не почувствовать, она же неимоверная была?       — Я привык уже, — хлопаю парня по плечу и выхожу из комнаты. — А вообще, спасибо. Меня так круто даже в травмпункте не бинтовали. — Надеваю ботинки и куртку. — Ты это… Только пусть всё, что сейчас произошло, между нами останется, окей? Не хочу ещё одному человеку жизнь портить, — улыбаюсь я и рысью, насколько это возможно, спускаюсь по лестнице, увидев настенные часы.       — Ага, — кричит мне вслед Влад. — До встречи!        ***              Открываю глаза. Будильник орёт, как ненормальный, и мне приходится подняться, чтобы отключить его.       Чёрт бы побрал эту грёбанную школу.       Каждый новый день — новые страдания, новая боль. В школе это увеличивается в сотни раз. Единственное, что меня успокаивает, это то, что до конца мне остаётся всего пара месяцев. Я уеду в ближайший город и начну там новую жизнь. Да, будет непросто, но это лучше, чем тут. Уже смирившись, с тем, что никак не смогу сдать ЕГЭ, я просто доживаю оставшиеся деньки. В конце концов не обязательно же жить дальше. Я могу попросту покончить жизнь самоубийством, а не продолжать мучатся. Как-то раз, я слышал, что в нашем классе никто не готовится, кроме самых заядлых отличников. Ну и пошло тогда всё к чёрту. Хоть в чём-то не буду отличаться.       Вспоминаю вчерашнее и только сильнее поджимаю ноги под себя. Так больно. Рука всё ещё неимоверно ноет, а на месте вывиха даже образовался синяк. Когда я пришёл вчера домой, мать была вся заплаканная. Войдя, я позвал: «Мам! Я дома! Жив!» Мать бросилась в прихожую, упала на колени и начала рыдать, но на этот раз от счастья, что её сын оказался дома. Она пообещала, что больше никогда, если я буду уверять, что этого делать не стоит, меня не ослушается. Да, всё было бы прекрасно, если бы она так уже не говорила.       Выходные закончились, и я отправляюсь в школу с новым «порывом к знаниям».              Через час выхожу на улицу и вижу перед своим подъездом знакомое лицо. Влад стоит прямо перед дверью входа в дом в наушниках и что-то присвистывает.       «Твою мать», — проносится у меня в голове. «Ему были непонятны мои слова?!»       Я осторожно, чтобы он не заметил, прохожу тайным путём и мне это почти удаётся, пока моя нога осторожно не задевает железную балку, которая с грохотом падает на землю. Влад резко оборачивается, снимает наушники и машет мне рукой.       — Придурок, — выдыхаю я и тут же срываюсь с места, противоположное ему. Влад бросается за мной, и железная балка снова падает в тоже место. Ускоряюсь настолько, насколько мне позволяют болящие ноги, пока коряга не появляется на моём пути, и я с грохотом не валюсь на землю, проезжаясь щекой по асфальту.       — Совсем уже с ума сошёл? — сзади подходит Влад и помогает подняться. — Зачем побежал?       —Ты не слышал, что я тебе вчера сказал?! — в бешенстве отталкиваю его и шиплю от боли в щеке. Влад качает головой, достаёт из портфеля антисептические салфетки. — Пф… Как девчонка, — кривлюсь я, доставая из пачки одну и обрабатывая рану.       — Ну вот кто бы говорил, — усмехается Влад и осматривает меня с ног до головы. — Мне говорит, что я похож на девчонку, парень с длиннющими волосами, которые он завязывает в хвост, и женской внешностью.       Влад понимает, что задел за живое, когда я сильно сжимаю в руках салфетку и кидаю её в ближайшие кусты. Быстро разворачиваюсь и кидаюсь прочь от таких оскорбительных слов. Как же бесит. А я уже понадеялся, что он не заметит. Парень быстрым шагом настигает меня и хватает за руку.       — Савва!       — Ну что? Что Савва?! — в глазах пляшут огоньки пламени, а внутри я чувствую, что могу свернуть горы. — Бесит! Я же сказал прямым текстом «Не подходи убьёт»! Ты что, слушать не умеешь?!       Влад качает головой и осторожно отпускает мою руку. На глаза падает чёлка, и он усмехается такому зрелищу.       — Успокойся, — видимо, ни на что совершенно не обижаясь произносит парень. — Я тебя бить не буду, так что таких предсмертных истерик можешь не устраивать, — улыбается Влад. Удивлённо раскрываю глаза от такого заявления и делаю небольшой шажок назад — этот парень вообще человек?! — Во всяком случае, если ты так беспокоишься за меня, я к тебе не дружбу водить пришёл, а кошелёк твой вернуть.       Парень протягивает мне чёрное портмоне мамы, который ей подарила её начальница на день рождения. «Дорогая вещь», — тогда сказала мне мама. — «Мне бы на такую ещё год пахать нужно было бы». Чёрт. Если бы я его потерял, думаю, мне было бы не жить. Да я и потерял. Но, к счастью, мама весь день плакала и даже не заметила потери. Беру в руки кошелёк и тут же убираю его в портфель.       — Спасибо, — буркаю под нос, после чего настолько смущаюсь, что побежал от него и накричал, что даже не могу взглянуть в глаза. Щёки горят красным. Ужас.       — Ладно, извинения приняты, — недоумевая, поднимаю взгляд, но не возражаю, боясь сделать только хуже. — Ты сейчас куда?       — В обитель ада.       — Ааа… — протягивает Влад. — Ну, мне тоже туда, думаю, нам по пути.