Ненависть обобщает, любовь индивидуализирует.
Робин Морган
Она не могла сказать точно, когда это все началось. Может быть, когда она посмела первый раз дерзнуть ему в ответ? Или, когда он первый раз накричал на нее? Уже тогда между ними пролетела какая-то искра, то, что было непонятным для обоих. Что это было? Только лишь ненависть, скользящая во взгляде, или же что-то другое, более неопределенное и непознаваемое? С тех пор она наслаждалась каждым удачным выпадом, ловила каждую его разозленную гримасу, а он не стеснялся в выражениях и доводил ее до пунцовых щек, презрительно сощуренных глаз и иногда даже слез. Этой словесной войне было тесно в рамках, установленных ими самими, обществом, навязывающим свои правила и нормы. И они просто не могли не разрушить эти условности. Кто-то бы сказал, глядя на них со стороны, что они сумасшедшие — открыто наслаждаются тем, что доводят друг друга до исступления, до нервно ходящих желваков на лице, до едва сдерживаемых криков. Но это действительно доставляло им обоим удовольствие. Каждая такая перепалка — ринг, на котором они стараются как можно сильнее задеть друг друга, оставить как можно больше синяков и ссадин в напоминание о произошедшем. Ее любимым занятием стало придумывать несуществующие, однако вполне себе осуществимые диалоги с ним, где она придумывала остроумные ответы на его дерзкие замечания. С этими мыслями она ложилась спать, с ними же и просыпалась. А он будто бы всегда был готов к новой перебранке, без каких-либо репетиций. Возможно, сказывался многолетний стаж в подобных дуэлях. Все изменилось, когда ей исполнилось семнадцать. В очередном этапе их противостояния он случайно выпалил, что она прекрасна в гневе. Вот он, камень, который держал всю картину их мира, наполненного взаимной неприязнью, оказался безжалостно выдернутым из основы, и он, этот самый мир, сначала не осознал, что происходит, а затем, судорожно цепляясь за воздух, рухнул, рассыпавшись в пыль. Она стала замечать его взгляды, когда ее руки работали с ингредиентами очередного зелья. Раньше он тоже на нее смотрел, но только для того, чтобы посильнее уколоть, если она что-то сделает не так. А сейчас… Сейчас он просто молчал. И она начала ловить себя на мысли о том, что ей нравится это внимание. Ее жутко раздражало то, что он больше не отвечал на ее выпады. И она искренне не могла понять, почему. Она все чаще ловила себя на том, что злится без причины, и осознавала, что виной тому — его молчание. Желчь, злость, ирония — все это скапливалось в ней, и, не имея выхода, делало ее ходячей катастрофой. Она срывалась на всех, кто только пытался к ней подойти. Эмоции копились внутри, и она замечала, что мысленно слышит его голос, делающий очередной упрек, и она охотно отзывалась ему в ответ. И понимала, что дальше так продолжаться просто не может, потому что это сведет ее с ума. А он просто не мог продолжать это. Он не заметил, как эти баталии стали для него любимыми, и когда он начал видеть в ней не только одно сплошное недоразумение, какое он видел не так давно, а рационального собеседника, умного оппонента и, наконец, красивую девушку. Когда стерлась для него эта грань? Он и сам не мог сказать. Она просто перестала быть в его глазах обыкновенной, такой же, как и сотни других. И он решил оборвать все. Это недопустимо, он не должен был. Он просто боялся, что снова сорвется и скажет что-то не то. Он избегал ее, как мог, но все чаще замечал, что приходится отводить взгляд в сторону, хотя он так и норовит остановиться на ее непослушных локонах и сжатых в одну линию губах, когда она крайне сосредоточена… Сказать, что он удивился, когда открыл дверь после громких ударов — ничего не сказать. Она стояла перед ним, еще более взлохмаченная, чем обычно, покрасневшая от едва сдерживаемой злости, с нахмуренными бровями и скрещенными на груди руками. А он только и мог думать о том, что такая она гораздо красивее, чем когда мило беседует со своими никчемными дружками. — Ты — бесчувственный чурбан! — выпалила она и влепила ему звонкую пощечину, а затем резко развернулась, намереваясь уйти. А он понимал, что не может оставить это просто так. Она! Да как она вообще посмела?! Но нужно отдать ей должное, тогда она действительно была великолепна. И сейчас… Даже сейчас, она не боится его, не убегает из страха того, что может получить сдачу, а просто уходит, такая же злая, какой заявилась сюда. Вероятно, она чего-то ждала. Но чего? Он просто не мог оставить ей это безнаказанным. Взбалмошная девчонка! Быстрым движением он перехватил ее руку, резко рванул ее на себя, так, что она влетела обратно в комнату, и затем уже обеими руками припечатал ее к стене, что даже послышался глухой стук. Он изумился, не увидев в ее глазах страха. Его все еще не было. Она ненавидела его, презирала, но никак не боялась. Это снова распаляло его, и он уже просто не мог сохранять то молчание, на которое зарекся некоторое время назад. — Никогда, — прорычал он прямо ей в лицо, но она даже не содрогнулась. — Не смей. Поднимать руку. На того. Кто сильнее. Он буквально выплевывал эти слова, а она лишь чуть больше сощурила глаза и наклонила голову, будто бы безмолвно вопрошая: «И что же ты можешь сделать?» И он сделал то единственно правильное, что могло только быть в этот момент. Он рванулся к ней, впился в ее губы поцелуем, так сильно и напористо, что ее голова впечаталась в каменную стену, но девчонка будто бы только этого и ждала. Она подалась к нему всем телом, отвечая на поцелуй так же яростно и дерзко. От него разило огневиски, даже издалека. И она чувствовала этот запах, потом ощутила и горечь алкоголя на своих губах, но ей было плевать. Она лишь надеялась на то, что этот его порыв не зависит исключительно от крепости выпитого, что он будет помнить о том, что делает сейчас. Когда его руки соскользнули с ее плеч и ладони расположились по обе стороны от ее головы, она, наконец, смогла поднять руки вверх и обвить его шею, притягивая еще ближе, все сильнее сокращая и так немыслимо короткую дистанцию в сантиметры. Ее нога расположилась на его бедре, и расстояния не осталось совсем. Он словно бы опомнился и оторвался от нее, пытаясь привести мысли в порядок и осознать, что же он в действительности творит. А она явно ни о чем таком не думала. Одним невербальным заклинанием закрыла и запечатала дверь. Его способная девчонка. Ее руки потянулись к пуговицам его сюртука, и она быстро и аккуратно расправлялась с ними, будто бы проделывала это уже не раз. Он отчетливо осознавал, что все это неправильно, и что она всего лишь его ученица, только вот тело кричало о том, что ничего правильнее и быть не может. Она превосходно подходила ему. Изгибы ее тела прижимались к нему так идеально, будто бы она действительно была создана для него. И чувства и эмоции, в конце концов, просто перебороли разум. Возможно, катализатором этого решения послужила стоящая на столике в углу опустошенная бутылка огневиски. Она уже расправилась с пуговицами сюртука и пыталась сдернуть этот явно лишний элемент одежды с его тела. Он понимал, что с помощью магии можно было бы сделать все гораздо быстрее, но только не в этот момент. Только не с ней. Все должно быть так, как оно есть сейчас — размеренно и осязаемо. Он должен оставить для нее пути отступления. Он должен дать ей шанс передумать. Дать шанс уйти. Но она не думала об этих условностях. Все эмоции, так долго копившиеся внутри нее, наконец, нашли правильный выход, тот, которого ей не хватало. Как только его губы впились в ее, ей стало легче. Гораздо легче. Она почувствовала, будто бы неизвестная тяжесть отпускает ее тело с каждым резким движением. Движения вместо слов приносили куда больше пользы для нее, и она осознала это только сейчас. Когда она, наконец, расправилась со всеми пуговицами, которые закрывали ей тело того, к кому она больше всего на свете хотела прикоснуться в этот момент, что-то в голове щелкнуло: она раздевает собственного преподавателя! Но эта мысль улетучилась так же быстро, как и появилась. В тот же момент, когда его ладони легли ей на плечи. Длинные пальцы Северуса начали как-то медленно, непозволительно долго расстегивать пуговицы ее белой блузки, но она ждала, просто наблюдая за каждым его движением. То, что, казалось, прекратится, как только их губы перестанут касаться друг друга, перестало быть таковым. Теперь это не просто порыв страсти, она убедилась в этом, когда заметила, как ловит каждое изменение в его лице. Наверное, она давно перестала видеть в нем только преподавателя, учителя. Задолго до того, как он ее поцеловал. Это было похоже на ту же словесную дуэль, только без слов. Каждый пытался перетащить на себя нить контроля, эту тонкую грань доминирования. Но, как это было почти всегда, Снейп все равно выигрывал. Не то, чтобы она была против такого расклада, но все равно пыталась сделать хоть что-нибудь в противовес. Пока он касался своими губами ее оголенных ключиц, она, в непонятном порыве наслаждения, оттягивала его волосы, запустив пальцы в черные пряди. У нее никогда не было такого с Роном. Между ней и Снейпом сейчас горел огонь, пламя, которое заставляло их движения становиться резче, ярче, будто бы все невысказанное превращалось в эту неудержимую энергию. Наверное, она впервые не стеснялась саму себя, не стеснялась того, что происходит. Все складывалось так правильно и так уместно, что Гермиона просто не могла осуждать себя за то, что происходит. Пускай осуждают другие — сейчас ей было плевать на это. Если, конечно, кто-нибудь сможет что-нибудь узнать об этом, в чем она очень сомневалась. Снейп был куда опытнее Уизли, у которого до нее были отношения только с Лавгуд, поэтому все прикосновения она ощущала как-то иначе. А может, дело вовсе не в опыте?.. Когда она потянулась к его ремню, ее пальцы немного подрагивали. Условный запрет все еще маячил где-то на задворках ее сознания, но она не хотела останавливаться. Здесь, в этой комнате, были только они вдвоем, и ей безумно хотелось оставить все условности там, за дверью, которую она заперла. Поэтому буквально через мгновение она расстегнула ремень уже без всяких раздумий. Они быстро, методично лишали друг друга одежды. Оба просто постарались забыть о том, кто они, и что будет дальше. Просто жить настоящим моментом, просто пытаться схватить все, что предлагают. Он почти грубо прижал ее к стене, покрывая белоснежную шею поцелуями, а она, пытаясь сдерживать рвущиеся наружу стоны, закинула обе ноги на его бедра и прижалась к его паху. Северус подхватил ее, почти обнаженную. Между ними преградой было только нижнее белье, но он не торопился срывать его — он все еще давал возможность остановиться. Гермиона, немыслимым для него движением выгнулась, завела руки за спину и расстегнула застежку лифчика, затем обхватила его за шею, позволяя лямкам свободно спуститься по ее плечам. Пятками буквально стянула ткань его боксеров вниз, убирая последние его сомнения. Он за несколько мгновений избавился от сдерживающего его плоть нижнего белья, и отвел ткань ее трусиков в сторону, поглаживая клитор. Гермиона не могла поверить, и в тот момент, наверное, даже осознать, что он возьмет ее прямо здесь, у стены. Грубо, грязно, но в то же время так правильно. Это ее первый опыт, где все происходит исключительно из-за вспыхнувшей страсти, а не какого-то подросткового любопытства и попытки унять разбушевавшиеся гормоны единственным доступным образом. Он удовлетворенно хмыкнул, когда его пальцы окунулись в вязкую влагу ее влагалища. Она была готова, и только для него, прямо сейчас. Он погрузил в нее один палец, и девушка выгнулась, протяжно застонав. Какая же она чувственная. Когда второй палец присоединился к первому, проникая в нее под разными углами, она впилась в его плечи ногтями, довольно ощутимо, но эта боль только подстегивала его продолжать. Он чувствовал, насколько узкие ее стенки, даже пальцы проникали в нее не свободно, а будто бы оказывались в плену. Он даже предположил, что для него казалось невероятным, что она все еще невинна. Но то, как она застонала ему прямо в ухо: «Северус, войди в меня, пожалуйста», - прервало все его размышления. Она просто не может быть девственницей. Слишком уверенно она себя ведет сейчас. И он не стал затягивать с прелюдией, потому что нежности были излишни. Он коснулся головкой члена ее влажных складок, и она сама опустилась на него, резко, всхлипнув от удовольствия. Для него это стало просто зеленым сигналом. Он толкнулся в нее, погружаясь полностью, вынуждая ее снова царапать его спину и стонать, уже не сдерживаясь. Последующие толчки были грубыми, быстрыми, он буквально вколачивал ее в стену. Она знала, что завтра на лопатках образуются синяки, но не хотела думать об этом сейчас. Сейчас ей было просто невероятно хорошо, и она сама двигалась навстречу каждому его толчку, еще сильнее ударяясь о стену впоследствии. Плевать. Сейчас не важны последствия, сейчас важно только то, как сливаются их тела в единое целое, как они могут наслаждаться друг другом, как его губы ласкают ее чувствительную шею, как ее пальцы сначала едва ощутимо, а затем, впиваясь ноготками в его спину, вырисовывают незамысловатые узоры. Толчки становились все беспорядочнее и хаотичнее, вместо стонов с ее губ срывались всхлипы, и только их неровное дыхание сопровождало каждое движение. Он проникал в нее так глубоко, что она просто теряла голову от этого чувства. Он был определенно больше, чем Рон. Эта мысль только скользнула по поверхности ее сознания. Она не могла думать о ком-то другом, кроме Снейпа в этот момент. Именно он сейчас срывал ей крышу, он доводил ее до того счастливого исступления, он, а не кто-то другой. Он почувствовал, как сокращаются ее мышцы, и понял, что она уже близка к разрядке, поэтому стал двигаться быстрее, сильнее. Буквально через пару толчков пространство вокруг Гермионы вспыхнуло, и тело будто бы оказалось невесомым, каждая ее клеточка была пропитана этим больным удовольствием, таким запретным, но таким необходимым. Снейп кончил немного позже, сделав еще пару движений в ее обмякшее тело. Огромных усилий ему стоило держаться на ногах и держать на весу Гермиону. Через десятки невероятных секунд он все же смог взять себя в руки, и, подхватив девушку под ягодицы, отнес ее в собственную спальню, где аккуратно положил на черные простыни, и сам прилег рядом. Сейчас им нужны были минуты отдыха, действительно нужны. Снейп это понял, как только положил ее на постель — девушка закрыла глаза и ее дыхание выровнялось. Потом… Потом, возможно, она будет проклинать его. Потом она поймет, что натворила, но это все будет потом. Не сейчас. А сейчас он просто закроет глаза и попытается ни о чем не думать. Может быть, стоило ненавидеть ее чуть меньше, чтобы это все не обернулось так?..