Проблема вагонетки

Реджинальд Харгривз не тратит время впустую: он готовится остановить апокалипсис. В том, что этот мир в опасности, сомневаться не приходится. Это очевидно. Не нужно выводить формулы, строить теоремы, чтобы доказать всю опасность их положения — потому что это аксиома. И сейчас необходимо найти решение, вычислить формулу успеха. У Реджинальда на руках семь чисел, семь переменных, которые необходимо верно расположить, расставить на нужные позиции. Они как шахматные фигуры: каждый ходит по-своему, имеет свои особенности — и свой предел. Семерых, конечно, недостаточно, чтобы выиграть эту партию, — но он собирается приложить все усилия и распорядиться данным ему материалом с умом. И он решает усилить фигуры. Увеличить траектории их ходов. Чтобы при любой расстановке для них не была бы проблемой победа в бою. Для достижения этого результата приходится усилить наблюдения, писать все больше и больше заметок, ставить все больше экспериментов. Дети, на проверку, оказываются слабыми, упёртыми, совершенно не гибкими. К каждому из них приходится прилагать свой максимум — а результат до сих пор оставляет желать лучшего. Они двигаются со скрипом, они отторгают всё, что он им даёт. И чем дальше заходит работа — тем больше фигур попросту ломается. Номер семь слишком неуправляема, а потому опасна, — работу с ней приходится остановить, пока она не достигла своего пика. Реджинальд не собирается повторять ошибок прошлого — потому что знает, чем череваты её вспышки. Он уже вытаскивал осколки из ран, и уже чинил свой монокль. Дом трясётся в самом основании, окна звенят, а со стен сыплется штукатурка. Сейчас наилучшее решение — свернуть проект, закопать, принять все меры предосторожности. Лишь бы не спровоцировать большую опасность. Реджинальд умеет рассчитывать будущее. С Номером Четыре тоже не всё гладко: он противится, пытается сопротивляться, гасит собственные способности. На него не действуют никакие перегрузки: вместо того, чтобы расцвести, он только сильнее замыкается в себе. Что бы Реджинальд не пробовал — эффекта почти нет. Процент успеха ничтожно мал. Номер Четыре вытирает слёзы, стряхивает землю с колен и смотрит в пол. И говорит, что не видит никого. И говорить ни с кем не собирается. Реджинальд быстро ведёт ручкой по бумаге, скрипя зубами. Должно же быть что-то. Какой-то ключ. Он не может отказаться от ещё одной фигуры. Своего ферзя он уже потерял: он остался без Номера Пять — фигуры, способной перемещаться куда угодно. В этот раз тому вздумалось исчезнуть среди складок времени, затеряться в его гуще — наверняка безвозвратно. Запускать отсчёт нет смысла — потому что Реджинальд уверен, что это провал. Номер Пять вырвался из скобок, покинул пределы уравнения — и обратно его не загнать. Даже если он вдруг вернётся — драгоценное время потеряно безвозвратно. Потерян авторитет. Впустую потрачены ресурсы. Реджинальд даже позволяет себе чертыхнуться сквозь зубы, вырисовывая крест напротив числа Пять в дневнике. Двое из семи. Оставшимися необходимо распорядиться мудрее. — К детям нужен особый подход, — мягко говорит Пого, опираясь на трость. Грейс ставит новую чашку чая рядом со стопкой записей, забирая уже остывшую. Номера на маленьких экранах сопят в своих кроватях — Реджинальд по инерции переключает на пятую камеру и долго смотрит на пустую постель. В темноте коридоров звучат голоса и всхлипы. У Реджинальда нет времени на жалость — для неё была собрана Грейс. В его уравнениях нет места эмоциям — они путают все выводы, выкидывают числа, трясут доску — и фигуры, шатаясь, падают и ломаются. — Я работаю над улучшением своих методов, — отрезает он, жестом руки прогоняя Пого из кабинета. Это бормотание сбивает ему все мысли. К детям нужен особый подход. Необходимо ужесточить методы, улучшить результаты, потому что при текущих он рискует остаться без фигур. Реджинальд Харгривз попал в логическую ловушку, и условия ужесточаются с каждой секундой — распоряжаться фигурами все сложнее. Реджинальд обводит в круг число четыре — именно он вызывает больше всего проблем на данный момент. Отстаёт от братьев с сестрой, тормозит всю партию, уходя в минус по всем показателям. Харгривз не знает, что руководит им — Номер Четыре полон потенциала. Он хорош в логических задачах, но слишком ленив, чтобы искать ответы; он ловок и проворен, но слишком зажат, чтобы ставить рекорды. Реджинальд не может выжать из него ничего сверх нормы. Он делает ровно столько, чтобы к нему не было вопросов, а затем удаляется. Грейс заходит в кабинет, сжав в руках ёршик для пыли, картинно наклоняет голову и спрашивает: — Что вам угодно, сэр? На ее лице играет фальшивая улыбка. Поверх цветочного платья — кружевной передник. На голове — платок, чтобы не запачкать волосы пылью. Она — маленькая деталь в механизме, должном подпитывать номера, их силы и энергию. Должная поддерживать в них баланс человеческого, восполняя дефицит и гася избыток. — Что отличает Номер Четыре от других детей? — спрашивает Реджинальд, уставившись ей в глаза. На ее лицо ложится тень, она сосредоточенно ищет ответ, перебирая данные. В глазах отражаются числа. Но длится это не дольше пары секунд — на её лице снова расцветает улыбка. Добрая и тёплая, как будто она действительно испытывает не синтезированную любовь к не синтезированному сыну. — Он любознателен, вежлив, — отвечает она, аккуратно загибая пальцы. — Очень часто бывает не собран, легко отвлекается, обращает слишком много внимания на свой внешний вид. Страдает клаустрофобией. — Отношения с другими номерами? — Они очень дружны с Беном, — Грейс замолкает, будто бы уносясь мыслями куда-то вдаль, но быстро замечает строгий взгляд создателя. — С номером шесть, сэр. Реджинальд отпускает ее, делая пометку в журнале. Может, именно такого взгляда со стороны ему не хватало раньше. Человеческого. Номер Шесть был неконтролируемым во всех смыслах. Он отказывался использовать способность, отказывался идти на миссии и часто плакал — Реджинальд фиксировал это, как и любые сбои, как активность Номера Семь и затишья Номера Четыре. Он пытался работать с Номером Шесть, как когда-то с Номером Семь, как до сих пор пытался работать с Номером Четыре. К сожалению, со временем росло лишь омерзение, не показатели. Он стагнировал, оставался на месте, и даже бред, который он говорил во сне, вытирая слезы, не менялся. Но самое главное — он не мог дать ничего больше. Плохо владея своей силой, он, однако, раскрыл её полностью — и из себя она представляла омерзительный сгусток щупалец. Продолжать работу с Номером Шесть не представляется возможным. С другой стороны, показатели Номера Четыре продолжали падать. Но протоколы и расчеты сулили обратное: при правильно выбранных точках опоры Номером Четыре можно было бы горы свернуть. В детстве он проявлял крупицы большего, и вряд ли эти способности просто исчезли. Его силы были айсбергом, и он старательно пытался спрятать прежде гордо выпиравшую верхушку. И с этим необходимо что-то делать — иначе так тщательно выстраиваемый план разрушится, как карточный домик. Реджинальд пытается ставить мысленные эксперименты — но они не идут ни в какое сравнение с реальными. Нет никакого смысла в опыте, у которого не может быть результата. Значит, нужно действовать наверняка, один раз, но точно. Подобные проблемы требуют незамедлительного решения. У Реджинальда на руках — Пять элементов головоломки. Три элемента максимально реализованы. Один элемент имеет нераскрытый потенциал. И один элемент ставит под угрозу эксперимент, вырываясь из-под контроля. Два последних элемента связаны. Решение простое — избавиться от Номера Шесть. Убрать опасный элемент, ампутировать его, чтобы дать другим путь для развития и реализации. Обезопасить себя — и всё уравнение. Реджинальд представляет себе неуправляемую вагонетку, мчащуюся по рельсам на полной скорости. Остановить её невозможно — в его власти только переключить стрелки, сменив направление. На пути вагонетки — целый мир. На других путях лежит человек; на других путях лежит шахматная одна единственная фигура. У Реджинальда под рукой — тысячи рычажков и кнопок; он уже нажал на каждую них, уже дернул каждый. Нетронутым оставался только один. Реджинальд не знает, стоит ли оно того. Он уже исключил из уравнения два элемента — и его волновало то, как легко он сокращал этот пример. Конечная формулировка может казаться простой — но что, если она окажется неверной? Неподходящей? Что, если все эти упрощения только приблизят его поражение? Но апокалипсис был аксиомой. И всё, что он мог сейчас — расставить самые сильные фигуры на самые сильные места. Если он всё сделает правильно — он опровергнет будущее. Он отменит апокалипсис. Вагонетку не остановить — но можно отделаться меньшими жертвами. И Реджинальд дёргает рычаг. Стрелки путей издают скрип. — Memento Mori, Номер Четыре, — сухо говорит Реджинальд, смотря, как тот смахивает слезы. Похороны проходят тихо, на заднем дворе, и Номер Шесть спрятан в закрытом гробу. Подобно супругам Кюри, закованным в свинцовые ящики, он заперт в деревянную коробку, где уже не навредит никому. Но реакция запущена — Реджинальд чувствует, как трясёт Номера Четыре, и ему хочется верить, что в том бурлит энергия. Она вот-вот вырвется наружу. «Memento Mori», — повторяет он про себя. Морозный воздух бодрит сознание. Он готовил это происшествие слишком долго, и этот эксперимент не должен окончиться провалом. Не должен был. — Я нашла в вещах Клауса это, — Грейс выглядит обеспокоенной, слишком обеспокоенной для чего-то, что не имеет чувств. Она выкладывает на стол прозрачный пакетик, полный белого порошка. В ее программах заложена материнская забота, переживания и любознательность. И стирка грязного белья. Реджинальд с отвращением смотрит на пакетик. Вместо того, чтобы усилиться, Номер Четыре пошёл трещинами. И всё, что оставалось от него, его силы, его потенциала, сейчас лежало перед ним, в дешёвом пакетике. Реджинальд приступил к решительным действиям слишком поздно — извлечённые семена рассыпались гнилью на его столе. — Избавься от этого, — он не хочет признавать очередное поражение, но невольно вычёркивает ещё две цифры. Грейс послушно уходит, унося следы его позора. У него осталось три фигуры. Три действующие переменные. Из семи. Реджинальд быстро пишет что-то в своем дневнике, пока номера под мерный шорох ручки выбираются из дома. Новые идеи никак не хотят появляться — взвиваются вверх фейерверками, но не рассыпаются искрами и падают, не загоревшись. Земля под ногами усеяна неразорвавшимися петардами. Реджинальд почти сдается. Ему больше нечего предпринять. Он лишается Номеров Два и Три под своей рукой — у него осталась только одна фигура. Партии не становятся легче, и они все ещё ничто в сравнении с самой ожидаемой схваткой. Схваткой с неизвестным, в противовес которому у него не осталось ничего. Ни одного козыря. Реджинальд долго думает о том, какие из его ходов были ошибочными. Он долго смотрит на книгу в его руках — увесистая, семьсот страниц. На развороте — самонадеянное утверждение. «Кажется, я поняла, почему». Номер Семь нашла ответ на невысказанный вопрос — но вряд ли она вписала его между строк. Ей кажется, что Отец знает всё сам. Но понимает ли Реджинальд на самом деле? Знает ли? Он видит в подписи Номера Семь незамысловатые числа. Смотрит на них долго-долго. Часы в гостиной бьют одиннадцатый час, а Номер Пять высокомерно смотрит с портрета, задавая отцу вопрос: решил ли ты задачу? Понимаешь ли ты, почему? Почему нажал на рычаг? — Потому что это должно было сработать, — чеканит Реджинальд Номеру Пять в лицо и никому в частности. Окружающее пространство разваливается на цифры, формулы, траектории. — Почему это не сработало? — Потому что… Проблема Вагонетки ясна и понятна: способен ли испытуемый пожертвовать частным во благо общего. До сегодняшнего дня Реджинальд считал себя способным. Однако часы, отсчитывающие минуты до судного дня, говорили обратное. Реджинальд методично просматривает отчёты, ища зацепки. В каждом из них кроется маленькая ошибка — надо вычленить их все, суммировать, проанализировать и найти ответ. Реджинальд не мог больше контролировать ни один из Номеров. Но его партия не была проиграна, потому что в распоряжении у него все ещё оставалась одна-единственная фигура. Та, к которой он ни разу не обращался прежде. В его уравнении была одна постоянная — Пи. Методично вычеркнув каждую цифру, он нашел его: одно, неповторимое, неотъемлемое. Он нажал на все кнопки и дёрнул за каждый рычаг. Ничего из этого не сработало, до сих пор не дало всходы. Но он все ещё мог положить на рельсы одного человека, чтобы сбить с пути безумную вагонетку. Он долго всматривался в фигуру, одиноко лежавшую на рельсах. Всматривался так тщательно, ища что-то неповторимое в ее чертах, что, наконец, понял. Это его собственное отражение. — Oblivisci mori, — говорит он, меняя настройки Грейс. Она смотрит на него, пытается заглянуть в глаза, ласково улыбаясь. В ней не заложено никаких чувств к нему, никакого отношения, кроме подчинения — а она всё равно мягко кладёт свою руку сверху и пытается повторить за ним одними губами. Он рассчитал всё верно, и программа уведомляет о сохранности изменений. Он делает с собой то же самое, что сделал с Номером Шесть. Знает, что в крови не обнаружат ничего. Знает, что будет болезненно. Знает, что иначе уравнение не решится. Это его было последнее сокращение. В уравнении остались голые числа — теперь им нужно лишь удачно сложиться, чтобы предотвратить апокалипсис. Грейс нажимает на доверенный ей рычаг — и Вагонетка мчится прямо на него.