Конец ночи

Пачкаю золотые колоски липкой кровью. Мирное и зловещее поле – прекрасное полотно Ван Гога. Я убегу, обязательно убегу, только ноги дрожат и так холодно… И так одиноко! Впрочем, какая теперь разница. Изначально не было никакого смысла. Даже рухни Сивилла, они бы заковали себя в новые цепи, придумали бы новую пещеру. Тени на стенах – это всё что они хотят видеть. Как много крови. Бесполезная кровь. Падаю, пропитываю ею землю и пшеницу. Ешьте кровь мою и плоть мою. Какая ирония! Я мог бы их освободить, а они меня опять распяли. Ещё немного и заберусь на холм, как Мария-Антуанетта на эшафот. Больше не надо бежать. Ищейка уже идёт на запах моей крови. Хороший пёсик, хочешь награду? Я приберёг последнюю. Какой приятный ветер. Раньше нечасто удавалось вот так остановится и почувствовать ветер, остужающий кожу и, отчасти, мысли. Ласково шуршит пшеница. Как удивительно спокойно. Тело, казавшееся таким тяжёлым, теперь словно и грамма не весит. Ищейка за моей спиной уже оскалила острые зубы. Трепетно ловлю последние тёплые солнечные лучи. Умереть на закате – это так помпезно! Как в какой-нибудь старинной мелодраме. Долгий и трудный путь и вот я здесь. Разве могло всё закончиться иначе? Наверно могло, но я больше не хочу. Всё, что они могут – это отвергать меня. *** Проникнуть в комнату Когами оказалось удивительно просто. Тёмная коморка выглядела жалко, хотя совру, если скажу, что его рвение в моих поисках мне не польстило. Слышатся шаги, пол расчерчивает полоска света от открывшейся двери, щелчок выключателя. – Какого чёрта?! – Весь напрягся, готовый атаковать. – Нет, просто я, – спрыгиваю со стола, однако подойти не решаюсь. – Что ты здесь делаешь? – Просто заблудился, Когами-кун. – Чего ты хочешь? – Начинает злиться. – Просто поговорить, - устав стоять, сажусь на неопрятную постель. – Ты с ума сошёл? – Отчего же? Я соскучился по хорошему разговору. После того, как вы убили Гу Сона, у меня не осталось собеседников. – Ты серьёзно думал, что вот так вот заявишься сюда и я тебя не прикончу на месте? – Конечно, ты же любишь меня. Ну и, допустим, есть некое жилое здание, а под ним бомба. Учитывая то, что сейчас ночь, жертв будет немало, – я расслабленно откинулся назад. – Я не понимаю, что тебе от меня надо, – он сел на другой конец кровати, нервно потирая переносицу. – Почему ты здесь? – Я придвинулся, чтобы видеть его лицо. – Что ты имеешь в виду? – Ты ведь можешь уйти. – Я на своём месте, – он, кажется, смирился с ситуацией и, оперевшись затылком на стену, устало закурил. – И что же это за место? – Мы не смотрели друг на друга, блуждая взглядами по противоположной стене, но от этого атмосфера казалась только более интимной. – Ты сочтёшь это за наивность, но я защищаю порядок. – В жертву своему порядку ты приносишь справедливость. – У тебя есть идеи получше? – «Видеть несправедливость и молчать — это значит самому участвовать в ней». – И что мне теперь? Пойти и перерезать весь свой отдел, пока они спят? – Когами усмехнулся, выпуская струю дыма. – Ты самому себе не кажешься малодушным? Не думаешь ли ты, что этими своими убеждениями ты прикрываешь страх развернуться и поплыть против течения. – С чего ты взял, что это лучшее решение? – Потому, что в конце течения – водопад. – Ты не можешь знать. – О, к моему сожалению! Не знаю, но вижу: «Распалась связь времён». – «Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть!» В воздухе повисла пауза. Когами докурил сигарету и отбросил её какую-то банку. Я же, поддавшись неведомому порыву, упал головой ему на колени и как-то странно, даже для самого себя, улыбнулся. – Ты что делаешь? – Он вздрогнул от неожиданности, но не сдвинулся с места, также смотря куда-то в пустоту. – Родись мы во времена, когда никто и не знал о Сивилле… – Ты идеализируешь. Ничего бы не изменилось. «Ты ищешь причину зла. Она только в тебе». – Возможно ты немного прав, – хихикаю, заглядывая в глаза Когами, – но только немного. Раньше такие как я могли найти себе созидательное применение. – И что же тебе мешает сейчас? – Ну знаешь, они говорят тебе, что ты можешь стать кем угодно, а потом оказывается, что ты можешь стать кем угодно, кроме самого себя. Сегодня они судят тебя, говорят хороший ты или плохой, тогда как раньше над любым бы посмеялись за подобную категоричность. Ценить масштаб личности, а не положительность или отрицательность – вот что интересно. Помнишь, у Гегеля: «Чтобы мой поступок имел моральную ценность, с ним должно быть связано моё убеждение… – …Аморальным является делать что-то из страха перед наказанием или для того, чтобы приобрести у других хорошее мнение о себе». – Именно! Конечно, большинство это никогда не будет интересовать, но знаешь, когда тебе не запрещают думать, простые обывательские радости даже кажутся милыми. А что сейчас? Шекспир, Достоевский, Гёте – все бы уже доживали в прозрачных коробочках. – Ты думаешь, что это оправдание? Ты убиваешь невинных людей просто потому, что было по пути. Это не борьба с системой. Ты любишь убивать и тысячу лет назад ты любил бы убивать, – он взглянул на меня с нескрываемым презрением и отвёл глаза. – Ты так жесток… – Ты говоришь мне о жестокости! – Когами снова начал злиться. – В конце концов, я тоже преступник. – Почему? Потому, что Сивилла так решила? – Потому, что под твоим чутким руководством моего друга расчленили и сделали из него «скульптуру». – Звучит драматично. – Я ненавижу тебя, по-настоящему ненавижу, – он спихнул меня с колен. – Я искренне желаю тебе смерти, и в следующий раз я тебя убью. Промедлив несколько секунд, я резко дёрнулся и поцеловал Шинью в губы, едва ли ожидая этого больше, чем он. Сообразив что к чему, он одной рукой схватил меня за горло и каким-то удивительно грациозным движением прижал к кровати. Та даже скрипнула, хоть и выглядела довольно прочной. Он давил недостаточно сильно, чтобы убить, но я чувствовал, как лицо побагровело, а голова будто раздулась. В ушах шумит, а он смотрит с такой злобой. Хватка ослабела и Когами, по-прежнему нависая надо мной, опустил голову так, что чёлка скрыла от меня его глаза. Я медленно приподнялся, держась за плечи Шиньи, и сказал в самое ухо – В другой жизни я бы любил тебя. Он поднял на меня взгляд. Я опустился и тоже смотрел на Когами. Ему тоже одиноко. Шинья вдруг сгибается пополам и утыкается лбом мне в живот. Я вплетаю пальцы в его жёсткие волосы, смотря в потолок. – Почему ты стал таким? – Он спросил как-то устало, будто и не рассчитывая на ответ. – Каким? – Чудовищем. – Я всегда таким был. – Не может быть. Что-то же должно было случиться, чтобы ты стал таким монстром? – Ты ищешь истоки зла, но не думаешь ли ты, что всё, что изначально есть в человеке – это зло. Природа – это не цветочки и пение птиц. Это непрерывная жестокость, пожирание и размножение. – Как, должно быть, ужасно смотреть на мир твоими глазами. – Если и есть кто-то, кто знает, то это ты. – Я притянул его лицо к себе, обхватил ногами талию. – Давай немного пошалим. – Что ты… Я снова поцеловал его, на этот раз чувственно и глубоко. Он пытался вырваться, но я не бессильная барышня. Вскоре Когами сдался. Видимо ситуация была достаточно невозможной, чтобы утомить его. Меня же наоборот всё это очень возбуждало. Когами в ужасе отшатнулся. – Совсем из ума выжил! Я не слушал его. Одним рывком толкнул Шинью в грудь и оседлал его бёдра, приставив бритву к горлу. Когами замер, я же резанул бритвой по рубашке, и та разошлась пополам. Я мягко поцеловал его в шею, глубоко вдыхая запах, медленно огладил бока, спускаясь к брюкам. Когами закрыл лицо руками, видимо до сих пор не веря в происходящее. – Ты не сопротивляешься, Когами-кун. – Я так устал… – Я понимаю. Только я понимаю. – Я быстро стащил свои брюки. – Но не будь таким холодным… Ты, видимо, забыл кто я? Это я их всех убил. Я оскалился прямо Шинье в лицо, и его исказила праведная ненависть. Как я и говорил, полярность чувств – это не важно, а его ненависть была прекраснее самой сильной любви. Когами откинул меня в другой конец кровати, да так, что я ударился о спинку. Своей большой рукой он обхватил мой лоб и с силой вдавил голову в жёсткий матрас, сдавливая череп. – У тебя такая маленькая голова, я могу сломать её! Ну как тебе?– Он почти сошёл с ума от ярости. Не думаю, что кто-либо видел его таким, даже он сам. У меня встаёт от одной это мысли. – Хм, вижу, что нравится. – Шинья расплылся в пошлой ухмылочке и отпустил голову. Сдёрнув трусы, он резко развёл мои ноги, даже суставы захрустели. – Приготовься, будет больно, – Когами расстегнул и приспустил брюки вместе с бельём. – «С примитивной точки зрения настоящая, неопровержимая, решительно ничем не искажаемая извне истина — только физическая боль». – Наслаждайся! Шинья вставил мне так, что перед глазами замерцали чёрные точки. Я схватился за простыни и почти закричал. По лицу Когами было понятно, что ему тоже не особо приятно, тем не менее, он поудобнее перехватил мои бёдра и толкнулся глубже. Я пытался расслабиться, но в сложившейся ситуации это оказалось непросто. Освоившись, Шинья начал вдалбливаться в меня. Кажется, шла кровь, возможно, я плакал. Он двигался так остервенело, что я иногда бился головой о спинку кровати. Было настолько больно, что почти хорошо. Когами нагнулся и вгрызся зубами в моё плечо. Его дыхание было очень горячим. Вдруг сквозь боль я почувствовал такое всеобъемлющее тепло, будто меня завернули в кокон из тепла и спокойствия. Я обнял Шинью и сухо поцеловал его в шею, рассеянно улыбаясь. Он поднял на меня расширенные полубезумные глаза и вцепился руками в шею, душа уже по-настоящему. Близость смерти была настолько острой, что я кончил, даже не прикоснувшись к себе. Когами переместил руки с шеи на волосы, и, чуть ли не вырывая их, жёстко поцеловал меня. Я почувствовал, как внутри меня разлилась его сперма. Это было почти приятно. Я кашлял и не мог восстановить дыхание. Шинья же быстро пришёл в себя, встал, застегнул брюки и, опустившись на стул спиной ко мне, закурил. Я кое-как сел и ощутил, как из задницы вытекает. Попытавшись встать, я тут же рухнул на пол – ноги совсем не держали. Шинья даже не обернулся. Постель превратилась в мятые тряпки, заляпанные кровью и спермой. Рубашка тоже никуда не годилась. Оперевшись на кровать я поднялся. Когами всё также беззвучно дымил. Я вытерся простынёй, нашёл одежду и, морщась от боли, натянул её на себя. – Я пойду, Когами-кун. Не попрощаешься со мной? – Я сверлил взглядом его затылок в надежде на то, что он обернётся. – Вали уже, больной ублюдок. – В следующий раз один из нас, наверно, умрёт. Он ничего не ответил и я, нелепо прихрамывая, поплёлся к выходу. *** – Скажи мне, Когами. Когда всё закончится, найдёшь ли ты мне замену? – Надеюсь, что нет. Уж прости. Забавно. Как бы ты не ненавидел жизнь, умирать всё равно страшно. Тысячи мыслей мелькают в голове. «Дыши в суровом мире», Когами-кун. Курок взведён. «Дальше - тишина».