***
Мори как-то говорил, что его дефект очень полезен: всегда только разум и холодный расчет и никаких вспышек гормонов в ненужное время. Дазай был лучшим исполнителем, идеальным оружием. Еще бы это идеальное оружие не стремилось убить себя, да. В портовой мафии было достаточно как альф, так и омег, а с их взаимоотношениями часто случались конфликты разного рода. Даже таблетки-подавители не всегда работали так, как нужно. Но подобные проблемы совершенно не касались Дазая. Он замечал их, конечно же, но все равно не понимал, как альф может так вести от запаха омег? Все это казалось смешным. Дазай прекрасно чувствовал сладковатые запахи омег, знал, когда у них наступала течка и когда прекращалась, но желания как такового у него никогда не возникало. И даже то, что он с пятнадцати жил вместе с Чуей, где каждый уголок квартиры был пропитан его ароматом, никак его не трогало. В мафии часто поговаривали, что Дазаю не нужно ни жизни, ни секса, а интерес к существованию пробуждали лишь убийства и игры с опасными противниками. В свои восемнадцать он этого и не отрицал.***
— Дазай-сан, постойте. Дазай оборачивается и встречается с мрачным взглядом своего ученика. Акутагава стоит, спрятав руки в карманы плаща, и хмурится. Он тоже с миссии, Мори хвалил его, когда Дазай отдавал все нужные документы, поэтому не удивительно, что Акутагава застал его. Точнее он темной тенью преследовал Дазая довольно долго, пока они не оказались в пустом переулке, между двумя зданиями-базами портовой мафии, скрывшись от чужих глаз. — Ну, чего тебе? — Дазай выдохнул. Захотелось курить, но сигареты он с собой никогда не носил, иногда разве что стрелял у своего напарника. Но сейчас желание дышать дымом ментоловых сигарет было огромным. И оно появлялось каждый раз, стоило его ученику появиться поблизости. Запах у Акутагавы был более ярким и пряным, нежели у Чуи: корица и мускатный орех, что совершенно не нравилось Дазаю. Впрочем, ему мало что нравилось, как и не нравилось, но досаждавший уже не первый год Акутагава мог похвастаться тем, что раздражал достаточно сильно. Он так стремился быть признанным, быть особенным в глазах своего учителя, что Дазаю каждый раз хотелось ранить его побольнее. Акутагава — злая верная псина, которую бей не бей, все равно уляжется скулить под порогом даже в самые дикие морозы и голод, но не уйдет. И самым хреновым было то, что он не понимал, не хотел понимать, почему Дазай не ведет себя иначе. Меньше всего Дазаю нужны подобного рода привязанности со стороны других. Потому что люди, что испытывали к нему подобное, ждали ответа. Надеялись даже, глупцы. Дазай не был никому ничего должен в плане чувств, и его это полностью устраивало. На нем и так лежало слишком много ответственности за жизни подчиненных. Но, стоило ему распознать чужие эмоции, (а он всегда их замечал) как поиграть с ними становилось забавно. Эдакая искорка жизни появлялась в серой череде дней, когда убить себя хотелось чуть меньше обычного. — Я победил одного из глав Черных Крестов, — произносит Акутагава гордо, и кашляет, прикрывая ладонью рот. В его глазах блик той самой отвратительной надежды, что никак не хотел гаснуть. Дазай скрипнул зубами и подошел ближе. Запах стал сильнее, и он поморщился. — И что? Ты все еще слаб. Расёмон в считанные секунды темным острием-лезвием оказывается у перебинтованной шеи. Дазай не глядя рассеивает его способность и делает еще один шаг к своему ученику, а после бьет его под дых быстрее, чем тот успевает среагировать. Акутагава сгибается и кашляет, и Дазай видит, как на его бледных губах появляются капельки крови. Зря он пришел. Ничему не учится. Дазай дергает ученика за подбородок и шепчет с досадой в самое ухо: — Убирайся, пока у меня не появилось желание отправить тебя на больничную койку. Акутагава усмехается и бьет его по руке, отстраняя. Хотя Дазай знает, как на самом деле действует подобная близость и прикосновения на его ученика. — Если бы вы только захотели, я бы согласился на все, чтобы стать сильнее… — Убирайся, — повторяет Дазай. Акутагава кланяется и разворачивается, помедлив перед уходом. Он всегда медлит, надеясь на что-то. Да только зря.***
Когда Дазай возвращается в их с Чуей общую квартиру, он чувствует привычный аромат красного чая, роз и вишни, а еще горячей еды. Возможно, не будь у него невосприимчивости к омегам, ему бы даже нравилось так жить, и Чуя его бы устраивал, даже несмотря на то, что чаще всего напарника хотелось придушить. Заходя на кухню, он ставит баночку с таблетками-подавителями на полку с медикаментами. На плите замечает небольшую кастрюльку со свежесваренным рисом, а рядом, на столешнице, на тарелке лежат поджаренные ломтики рыбы, накрытые прозрачной пленкой. И как Чуе было не в лом готовить с его ранами? Как ему вообще не в лом готовить когда бы то ни было? Дазай никак не мог этого понять. Правда для себя признавал, что готовка Чуи одна из причин, почему переезжать первым он не собирался. — Вернулся, окаянный? — громко спрашивает Чуя из своей спальни. — Принес? — Принес, — просто отвечает Дазай и зевает. Огрызаться настроя не было, а вот поесть — однозначно был. Вкусный ужин, небольшой отдых, а после можно позволить себе сходить в бар. Хороший план на следующие часов пять. Дазай быстро справляется с едой и, вместо того, чтобы пойти в свою спальню, заваливается к Чуе, потому что его комната ближе, а кровать — больше и мягче. Чуя лежит на застеленной кровати в домашней одежде с закрытыми глазами. От него все еще пахнет кровью, но не так сильно, как прежде. На первый взгляд он выглядит расслаблено, но Дазай замечает морщинку из-за нахмуренных бровей и поджатые тонкие губы. Раны болели, это было ясно, а еще Чуя о чем-то думал. Дазай ложится рядом и снова громко зевает, отчего рядом недовольно цокают. — Мог бы хоть в душ сходить, черт, от тебя несет. — М? — Дазай придвигается ближе и закидывает руку на живот Чуе, отчего тот гневно сверкает голубыми глазами. — От тебя воняет потом и Акутагавой. — Ревнуешь? — улыбается Дазай. Чуя был чувствительным к запахам других омег и часто не упускал возможности отметить, что его напарник пахнет не так, как обычно. Не так, как хочется самому Чуе — Дазай давно понял это. — Ага, аж руки чешутся тебя прирезать, — закатывает глаза Чуя и пихает в бок. Тот, где под бинтами только перестал кровоточить зашитый порез. Дазай шипит, а рыжий демон довольно усмехается, продолжая надавливать острым локтем на рану. Дазай откатывается от него в сторону и пинает ногой по колену. Чуя пинает в ответ, но как-то нехотя, без азарта. Все же он вымотался — даже подушкой не попытался в отместку удушить как обычно. Они переплетаются ногами и смотрят какое-то время друг на друга. Дазай видит, как расширяются зрачки Чуи, но не придает этому значения. То, что Чуя желает его, он знает уже не первый год, да вот только самому Дазаю ничего не хотелось. Их отношения, какими бы странными они не казались на первый взгляд (и даже на второй), оставались неизменными уже давно. Однажды Чуя пытался их поменять, но после неудачной попытки больше не заговаривал об этом. Раздражался, ревновал, даже обижался из-за пустякового флирта с другими омегами, но о большем в их отношениях не просил. Чуя и так получал больше, чем многие, кто пытались добиться внимания Дазая. Но все же меньше, чем все еще надеялся получить. — Сегодня суббота. Дазай закрывает глаза и отворачивается. Он знает, куда клонит Чуя. Эта тема никогда ни к чему хорошему не приводит. — Ты так и не оставил попыток меня отговорить? Чуя кусает губы. Дазаю не нужно смотреть, чтобы это знать. — Останься, — в его голосе нет эмоций, но даже одно это слово разочаровывает. — Нет. Чуя отстраняется от него и отворачивается к окну. Дазай вдыхает аромат красного чая со сладковатой ноткой вишни и роз, аромат, который он, решив признаться в этом хотя бы себе, ассоциирует с каким-никаким, но все же домом. Дазай встает с кровати и направляется в душ, чтобы привести себя в порядок. Чуя не говорит ему больше ни слова.***
«Люпин» напоминал Дазаю барсучью нору: не слишком светлый, без окон, потому что находился под землей, старомодный и пыльный бар был для него местом, где он мог ненадолго расслабиться и отпустить себя, где он мог даже улыбаться по-настоящему в моменты искренней радости. Место, которое Дазай не променял бы ни на какое другое — его отдушина. Сегодня он приходит первым. Бармен кивает ему и ставит перед ним стакан не слишком крепкого алкоголя. В самый раз для настроения. Дазай улыбается уголками губ и делает глоток. Он не будет долго ждать, чувствует. Да только не знает, соберутся ли они сегодня все втроем или же появится кто-то один. — Дазай, ты уже тут. Дазай разворачивается. Улыбка с его губ не исчезает, наоборот, становится шире и мягче. Одасаку приветливо поднимает ладонь и садится рядом. Стакан с его любимым виски со льдом появляется на стойке через минуту. — Ты рано, — отмечает Одасаку. — Задание выполнили раньше, чем планировалось. Да и торчать дома не хотелось, — Дазай пожимает плечами и делает еще один глоток. Он медленно пьянеет, но ощущение, как тело расслабляется под воздействием алкоголя иногда ему все же нравится, пусть он и не любит терять контроль. Но в компании Одасаку он позволяет себе это чаще, чем с кем-либо другим. — Понятно. У меня та же ситуация, — хмыкает Одасаку. — Дома пытаются убить чаще, чем на работе. Он не уточняет деталей, но и этого хватает, чтобы по-доброму усмехнуться. Дазаю импонирует то, что Одасаку такой: с одной стороны простой, не лезущий в душу и не говорящий что-то двусмысленное, запутанное и раздражающее, что любят делать другие. Все эти мафиозные игры, казалось, обходили Одасаку стороной, и он сам не лез в них. Не видел никакой необходимости. Одасаку весь искренность и легкость, без каких-либо скрытых мотивов. И это нравилось Дазаю. Нравилось настолько, что он считал Одасаку другом. Единственным настоящим другом во всей портовой мафии. Но с другой стороны Дазай не мог понять его целиком. Он знал об Одасаку достаточно, в свое время навел справки, но все же он не мог собрать цельную картинку образа этого человека. Одасаку оставался для него одной из интереснейших загадок, которую хотелось изучать так долго, как только возможно. — Ты выглядишь целее, чем обычно, — говорит Одасаку. В этом нет подтекста — голый факт. Дазай смеется. Действительно, если не считать пореза на боку, он почти цел. Почти в порядке. Даже удивительно. — Успел рассмотреть меня? — Твоя шея без бинтов, — следует простой ответ. Дазай рефлекторно кладет ладонь на шею, словно хочет прикрыться, и трет ее, ощущая старые мелкие шрамы, которые служили напоминанием прошедших миссий, пыток или же собственных срывов. Да, бинты закончились, их хватило только на руки до плеч, а горло осталась незащищенным. Дазай успел забыть об этом, но, стоило Одасаку напомнить, он ощутил себя уязвимым. Неприятное чувство. Дазай хотел было пошутить о недостатке свободного времени на извечные попытки самоубийства, но Одасаку кашлянул, заметив изменившийся настрой, и перевел тему, заговорив о работе. Дазай с благодарностью ему улыбнулся. Его сердце, минутой назад начавшее биться учащеннее, успокаивалось. Дазай прикрыл глаза и вдохнул поглубже. От Одасаку пахло парфюмом — легким древесным ароматом, и ничем больше. Он — бета, вероятно это было еще одной причиной, почему рядом с ним Дазай чувствовал себя спокойно. Никаких лишних запахов, никаких напоминаний о его дефекте. Но чувство покоя, что дарил ему Одасаку, было еще не всем… Дазай оперся локтем о деревянную поверхность барной стойки и подпер щеку ладонью, открыто взглянув на мужчину напротив. Одасаку удивленно приподнял бровь, но Дазай мягко покачал головой и тот продолжил рассказ, больше не отвлекаясь, позволяя себя рассматривать. Грубоватые, но правильные черты, легкая небритость, растрепанные волосы, добродушный взгляд серовато-голубых глаз — Дазаю нравилось смотреть на него. …еще жило чувство. Зыбкое, как песок. Чувство, которое напоминало привязанность, но все же являлось чем-то иным. Дазай не давал этому название и не собирался. Но его грело понимание, что оно было. — Видимо, Анго не придет, — закончив свой рассказ, выдыхает Одасаку, потянувшись. Дазай соглашается, допивая остаток своего напитка. Он чувствует себя в этот момент лучше, чем за всю прошедшую неделю. И это то самое время, чтобы попрощаться. — До встречи, Одасаку. — До субботы, — Одасаку улыбается и Дазай не может не улыбнуться в ответ.***
Дазай возвращается домой, гремит ключами, не стараясь быть тише. Чуя все равно не спит — сидит на кухне при свете тусклой лампы и курит. Рядом стоит полупустая чашка чая. Чуя не говорит ему ни слова, впрочем, как и всегда после того, как Дазай возвращается с бара. Только осматривает острым взглядом и поджимает губы, резко отворачиваясь, когда встречается глазами с Дазаем. Правда его поведение так или иначе не может испортить хорошее настроение. Дазай вздыхает и опускается на стул рядом. Берет чашку с чаем Чуи и допивает полуостывший и не сладкий чай. Черный с молоком. Именно такой чаще всего помогает уснуть, если под рукой нет снотворного. Чуя рядом фыркает, но все также молчит. Делает последнюю затяжку и тушит сигарету в пепельнице. Та полна окурков. Дазай поднимается и смотрит на его нечитаемое лицо, а после треплет по мягким рыжим волосам. Ему нравится прикасаться к ним, взаправду нравится, как бы он не пытался это отрицать. Чуя поддается на прикосновение неохотно, словно кот, дающий разрешение себя погладить, не уворачиваясь, как обычно, и закрывает глаза. Но Дазай отстраняется прежде, чем это прикосновение может перерасти в полноценную ласку. — Спокойной ночи, Чуя. Чуя провожает его взглядом. Взглядом, в котором плещется желание большего с давящим осознанием невозможности этого попросить. Дазай не оборачивается.