***
Ветер гонит песок и странные шары из переплетенных веток под бесконечным голубым небом. И кажется, что нет ничего больше. Песок, небо, и унылые верблюды, нескончаемо жующие свои жвачки. Поплотнее натягиваю края аймеммы. Обожжённое, обветренное лицо непривычно ноет, но боль и лишения точно стоят того. Я чувствую — он рядом. Кошусь на проводника и смачиваю губы. — Ещё до заката, хаджи. Киваю, вздыхая. И путь был долог и думы давят. Я не помню всего, только знаю, что от этого зависит не только моя жизнь. Я должен найти свою половинку. Моё второе я, кусочек моей души. И это не даёт покоя, тянет магнитом в странствия. И пусть не верят мои близкие, что иначе нельзя. Что нужно самому с каждым караваном, с каждым кораблем. Что словно слышу мерный отсчет тихих капель, сокращающих моё время. Последние мгновения, перед бархатной темнотой. Яркий солнечный диск уходит за край под скрип сбруи, шорок песка, позвякивание, и негромкий ропот уставших людей. Успеваем. Селение уже видно, и встречают нас факелами. Селение велико — не меньше двух сотен взрослых и бессчётное количество малышей. Радостный гомон встречи, рассеянная усталость тепла, сытное угощение. И я замираю, зверея от непонимания и злости. В зыбком мерцании факельного света, как огненная саламандра, живёт в танце мальчишка. Танцовщик. Гибкий как лоза, неуловимый как воздух. Не могу отвести взгляда от светлых, необычных для народа глаз. Серые. Я нашёл тебя, душа моя. Разочарование царапает битым стеклом. Почему ему так мало вёсен? Что я ещё упустил в договоре? Через три дня я уезжаю, обеспечив селение безбедной жизнью на несколько лет вперёд, и увозя с собой своё сокровище, мою душу.***
— Ойхо! Слезай сейчас же! — я прыгаю под деревом, пытаясь зацепить рукой тонкий край платья. Если девчонка свалится, мне несдобровать! Звонкий беспечный смех летит в весеннее небо, и она забирается ещё выше. Вот несносное создание! Пыхтя от усердия, я хватаюсь за ствол старой сливы, и подтягиваюсь. Так же как она, рискуя свалиться, заглядываю в серые, как ненастное небо, глаза. И не оторваться. Украду. Увезу. Отниму у всего мира. Пусть не ровня она мне, не пара. Не отдам! Спустя ещё два года, просыпаюсь в слезах и бедой под сердцем. Виски ломит непереносимо. Конь, мешок с припасами и вода, все ждёт меня в сарае. Маму жалко, но она не в ответе за меня, а отца уже давно нет. Пробираюсь в предрассветном сумраке к дому и ловлю тонкую фигурку, гашу вскрик поцелуем. Душа моя! Конь быстр и вынослив, горы я знаю лучше всех, лето только набирает силу. И кажется, что всё у нас будет, всё получится и одна душа на двоих. Но за перевалом нас уже ждут. И кубарем, ломая шею, летит на землю конь, споткнувшись о тонкую бечеву. Боль разрывает внутренности и рвет лёгкие, корежит спину и топит в безумии тоску. Полет с обрыва кажется таким знакомым, но ледяная вода горной реки, лишь ненадолго, притупляет чувства. Только до того мгновения, пока я не вспоминаю все. Я нашёл тебя, душа моя. Но как же мало нам было отпущено в этот раз… А следом, шагая в туманную бездну, глотает слёзы хрупкая фигурка, не желая оставлять свою половинку одну в вечности.***
— Маркиз, а вы не могли бы заглянуть ненадолго, — лукавую улыбку мешают разглядеть солнечные лучики, мечущиеся по зале, но я точно знаю — она там есть. Учтиво улыбаюсь в ответ, накручивая ус. Хороша! Рассказывать о глазах, губках, зубках можно бесконечно, но есть что-то ещё. То, что не даёт мне покоя… От чего рядом с ней замирает сердце, от чего расходятся тучи в самом тёмном небе. Тучи цвета её глаз… И оно не меняется, сколько бы я не был рядом. И вот уже кольцо на пальчике было не вчера, и крики малышей звенят так, что слуг выносит попутным ветром, а счастье наполняет душу до краешка. — Да, душа моя!***
Не успел. Сердце становится огромным, и давит всем своим непомерным весом мне на ребра — ни вдоха не выдоха. В переулке под фонарем растерзанные останки. Совсем молода, почти ребёнок. Тёмная родинка над верхней губой и, все ещё доверчивые, ясные глаза. Цвета серого камня под головой, ещё не залитого багровым. Кладя цветы на безымянное надгробие, я боюсь дышать, оставляя с ней крохотную часть себя. Мы так и не разделили имя. Прости меня, душа моя.***
— Милая, ты не поможешь распутать этот узел? Глаза уже почти не повинуются моим желаниям, руки не хранят тепло близкого огня и летнего солнца. Только душа, по-прежнему, замирает, глядя в лучащиеся пониманием и доверием глаза самого близкого и дорогого человека. Спасибо, моя родная. Спасибо за все: за сорок лет рядом, за невесомую нежность и настойчивую заботу, за радость встречи и горечь расставания. Спасибо, душа моя.***
Пламя свечей трепещет в единых порывах, повинуясь свежему ветру, случайно попавшему в храм. Запах ладана и полутёмная, сонная тишина чертогов. — Падре, я хочу исповедаться. — Конечно, дочь моя. Ширма не мешает мне видеть его лицо. Тонкие губы и широкий рот, растянутый в приглашающей, чуть насмешливой улыбке. Сознание царапает — неподобающей? Но мне всё равно. Чуть сбиваясь на речитатив, шёпотом, я торопливо рассказываю о своей жизни. Как всегда, раз в неделю, стараясь вложить в исповедь все свои мысли, всю свою душу. Всю? Нет. Он никогда не узнает, что только ради его глаз я прихожу сюда много лет. Только чтобы увидеть, как улыбка чуть касается строгого взгляда, цвета старого серебра. Чтобы увидеть в них благодарность, радость, нетерпение, раздражение. Чтобы оставить в своей памяти каждое мгновение… И уходя из храма, я каждый раз оставляю с ним часть своей души. Я не смогла найти этого во внешнем мире, суррогат не может заменить настоящего. И пока буду в состоянии, я буду приходить к нему на исповедь. Чтобы ещё раз увидеть в его глазах недостающие кусочки моей души.***
Запах прелой соломы и нечистот почти неодолим, он густой и вязкий, как патока. В углу у стены жалкий дрожащий ком, мало похожий на человеческое существо, и только стон выдаёт его, не закончившееся еще, пребывание в этом мире. Я, повелительно ткнув в сторону узника, закрываю нос батистом, не в силах больше сдерживаться. Лязг инструментов и точные, отработанные движения солдат, дают надежду, что мы справимся быстро. До конца коридора всего несколько камер. Отстранившись, я рассматриваю то, что бесконечно будет сниться в тяжёлых, беспокойных снах. За долгие три года войны и лечение солдат на поле боя, я видел много, но никогда мне теперь не спутать запах боли, смерти, гниения мяса, с запахами беспомощности, бесправия, унижения… Киваю на дверь, и проводя глазами вынос будущего пациента, продолжаю рейд. Мне бы нужно быть там, резать и зашивать, чистить и бинтовать, но я решил дать себе час отдыха, сменив инструменты на осмотр достопримечательностей — тюрьмы, только что отбитой у повстанцев. За что и поплатился сполна. Мутит уже нешуточно, и я безмерно рад, что две последние камеры пусты. Внутри скребутся предчувствия, и я спешу в разбитую на поле палатку. С ужасом ищу последнего освобожденного, и не нахожу. Он был самым тяжёлым, на первый взгляд, и если будет на то воля Его, я сделаю всё, чтобы помочь. Безуспешно обхожу ряды: трогаю, измеряю, успокаиваю, улыбаюсь. А на душе всё тревожнее, всё темнее. Вижу светлую, запрокинутую голову, на продавленном матрасе, и сжав кулаки до следов ногтей на ладонях, бегу туда. Останавливаюсь в шаге, и теряюсь непривычной тревоге. Тяну руку к соломенным прядям, а он открывает мутные глаза. Глаза цвета неба над головой.***
Чудо смешливо фыркает, потянувшись за хвостом облезлого голубя. А я, с умилением, рассматриваю мордашку, измазанную мороженым и, кажется, шоколадом. Мы гуляем в этом парке уже пару часов, и ещё несколько минут спустя, глаза моего чуда начнут закрываться от усталости и избытка впечатлений: от разноцветных шариков в безоблачном небе, от лёгких бликов на рябой глади озера, от тёплых рук обнимающих и дающих уверенность, от непохожих на друг друга миллиардов песчинок на бескрайнем пляже. Серые, как туман над водой. Добрых снов, душа моя…***
Четыре часа, пора. Внимательно, почти не щурясь, всматриваюсь в запруженные народом улицы. Праздник в самом разгаре, а моё дыхание нельзя почувствовать даже в шаге. Неподвижность давно уже часть меня, моя опора, моя константа. Белые лица в прицеле винтовки не заговор всемирного зла, просто необходимость. Или умрут они, или тысячи других. Справедливо? Не знаю. Моё понятие справедливости потерялось где-то в процессе обретения смысла. Всегда просто выбор. И у меня тоже есть право на ошибку. Осторожно вдыхаю, и замираю, заметив оживление в нужном мне окне. Ловлю в прицел висок, и плавно жму на курок. Просто работа. Время замирает, как впрочем и всегда, отсчитывая мгновения чьей-то жизни. Он поворачивается, чувствуя беду или просто желая посмотреть в окно, и я теряю все своё равновесие, ловя в прицел растерянный взгляд тёмно-серых глаз. Мир не становится черно-белым, не рассыпается на кусочки, мир даже не замечает, что под моими ногами разверзлась бездна. Почему так больно? Я ведь даже не знал его?! Мгновеньем позже ухожу следом, от острой, почти милосердной, иглы в сердце.***
— Мань! Ну, глянь! Смотри какой рыжий! А глаза серые! Ты вообще серые глаза у кошек видела? Вот и я говорю — не бывает! Да, ладно! Кошка, кот, какая разница? Тебе сейчас все равно усыновить кого-то надо, а детей не выбирают! Не морщись — отмоем, не трусь — вылечим! И тебя тоже! Хах! А я смотрю в серые с поволокой глаза, и жмурюсь от нескончаемой нежности. Откуда это во мне? Прижимаю мокрый дрожащий комочек к груди, и плавлюсь в бесконечности ощущений. Я нашла тебя, душа моя?***
Смятая постель напоминает, требует, предупреждает. Я сижу на подоконнике и рассматриваю причину моего неожиданного помешательства. Никогда, ни при каких обстоятельствах, это не должно было произойти. Это настолько не соответствует всем моим представлениям об этом мире, о людях, о чувствах, о реальности, что шкала ценностей, на глазах, теряет очертания, растворяясь в бесстыдности и откровенности прошедшей ночи. Это даже не переворот сознания, не обрушение основ мироздания, это хуже… Так просто не бывает! Горечь сигареты оседает на языке кристаллами неверия. Я не помню, какие у него глаза, но мне кажется, что я умру, если он уйдёт. Нет, не умру. Останавливаю себя на грани несвойственной мелодраматичности, и, осторожно, поправляюсь — жизнь станет похожа на затухающую реакцию в отсутствии катализатора. Никто не может остаться прежним после взрыва сверхновой. Не торопясь, анализирую вчерашний вечер. Наркотики? Нет. Алкоголь? Тоже нет. Теряюсь в догадках, разглядывая личную загадку. Индивидуальную сверхновую. Вскрикиваю, когда догоревшая сигарета обжигает пальцы. И немею, навсегда пропадаю, заглядывая в точное отражение собственных глаз. Нет, они совсем не похожи на мои. Ни разрезом, ни цветом, ни даже размером. Но мгновенное, точное узнавание себя, и изумление — точно такое же, растерянность и страх потери. Серые. В маленькую светлую крапинку… — Останешься? — уже знаю, что услышу в ответ. И безоговорочно тону в блаженстве подтверждения.***
Капли стекают по стеклу бесцветными струйками, наполняя мир жизнью. Небоскрёбы высятся неприступными башнями, а я, опять, отчаянно размышляю о том, что гонит меня сюда каждую осень. Почему так сложно отказаться от наваждения? И я снова, откладывая все дела, и забывая о друзьях и близких, лечу в этот холодный северный город. Всматриваюсь в россыпь сверкающих огней, и тру рукой грудь в области сердца. Не знаю, есть ли у нас душа, но то, что так досадно чешется, ноет и дарит так много дискомфорта, я бы не назвал этим чудным словом. Только если считать её нездоровой. Неполной. Разодранной. Прислоняюсь лбом к прохладному стеклу, и мучительно сопротивляюсь. Сейчас. Мне нужно туда сейчас. Не выдержав напряжения, хватаю куртку и выскакиваю под моросящий дождь. Отмахиваюсь от консьержа, предлагающего вызвать такси. И бегу, задыхаясь и проклиная собственную лень, мешающую ежедневным пробежкам. Но вязь струн, неведомым образом удерживающих в воздухе массивный мост, уже совсем близко. Зачем я здесь? Фигурка на перилах, раскинув руки в стороны, наслаждается естественным душем. Хочу смолчать, но не зря же я бежал сюда? — Не меня ждешь? Испуг в серых глазах, сменяется недоверием, потом интересом. Кивает и одновременно машет головой, чуть не срываясь от этого с мокрых перил. Я успеваю. Возврат. Пределы. Я вглядываюсь в него, уже совсем не как в зеркало. Рассматриваю длинную челку, горящие вызовом и непокорностью глаза. Даже не вспоминаю, кто и зачем устроил нам бесконечный квест, так отдаливший и сблизивший нас. Мучительно боюсь опять остаться один. Он совсем уже не часть меня, совсем не половина. Мне уже не нужны вторые крылья. Я отрастил себе чувства, как и он, похоже, разум. Я не хочу соединения в того себя, прошлого. Душа моя… Решаюсь, осторожно ловя реакцию на слова: — Может повторим? Ещё круг? Недоверчиво вскидывается, потом вдруг вспыхивает азартом: — Только я теперь выбираю, за кого нам страдать! Соглашаюсь, облегчённо выдыхая опасения. И плечом к плечу, вваливаюсь к Верховным. Наслаждаюсь изумлением серафима, и отстраняюсь от бойкого торга моей половинки. Какая мне разница, какую войну он прекратит в Серединном мире, или чьи жизни он сейчас уведет из-под носа смерти? Главное, мы будем искать и находить друг друга ещё много перерождений. Вместе.