***
Они оба против всей этой затеи со спасением какого-то рядового. Это кажется неуважением, обесцениванием и разбрасыванием жизнями солдат, хоть и их долгом. Райбен говорит об этом первый, в привычной, возвышенной манере. Он спрашивает, иронизирует, плюет сарказмом, но чувствуется, как тяжело и горько ему от осознания, что ноги несут его в бездонную, тупую и бессмысленную погибель — и не только его. И Джексон не может не сжимать пальцы на прикладе винтовки, не может не прикусывать губы, пока они идут, и пока Райбен лепечет, и жалуется. И он не может не согласиться, что участь скотская, и заслуживают они большего.***
— Может ты уже заткнешься, Райбен? Его это все действительно раздражает, подтачивает нутро и вся эта возня в испачканных кровью пальцах… Райбен смотрит, цыкает и держит в зубах эту проклятую сигару. Порой кажется, что его ни черта уже не волнует, но только на мгновение кажется. Потому что смотрит он лениво, прямо и понимающе, потому что он шипит усмешкой и лишней болтовней просто, чтобы расслабиться, чтобы не думать снова о том, что будет завтра, сегодня и будет ли вообще. Джексон отводит взгляд, сбрасывает это мелочное, зудящее в затылке чувство, и продолжает тереть пальцами жетоны, надеясь, что наткнётся на святые слоги, после которых их отправят домой. И не находит. Хотя, в принципе, не особо надеялся. Но, да, надеялся. — У меня фулл хаус. — Ты проиграл, а у меня стрит-флеш. — Ты брал мои бирки, ты сжульничал. И его прыскает смехом, и каким-то облегчением. Поиск имени хоть и в приоритете, но когда дело превращается в игру, тебе всегда становится легче. Они смеются. Райбен кивает на брошенную искру в его сторону, на его достоинство. Джексон тоже. Джексон тоже смеётся.***
Стрелок засыпает быстро. Сладко, крепко и отчаянно. Он не замечает, не слышит разговора и глубоких мальчишеских мыслей, воспоминаний. Он не знает, что Райбен смотрит на него и удивляется, как он уснул. Смотрит и улыбается, потому что его укалывает какой-то заботой, что хоть кому-то удаётся закрыть глаза надолго. Что пусть Джексон отдохнёт за него и за всех них. А Джексон во сне мечется — со стороны и не скажешь. Но его разрывает и вокруг только камни да развалины, но слышатся утренние голоса, чувствуются взгляды солдат раненой роты, и слышится бренькание жетонов. А руки исписаны молитвой и именами. Одним именем. Джексон очень хочет его стереть. Рычит, скулит и режет до крови ногтями ладони. И слишком шумно, и слишком хочется покаяться, пока не поздно. Хотя он отчего-то уверен, что уже опоздал. На Джексоне испарина — до выхода меньше часа. Кто-то успевает вздремнуть, а кто-то снова проверяет оружие. Его тихий судорожный вздох отдаёт эхом, но внимание не обращается. Хотя Райбен и поднимает взгляд, убирая винтовку. Он опирается на колено и обводит языком зубы — не прочь бы закурить, да вот Джексону, видимо, и так отравило легкие. Кажется, будто он задыхается. На деле — почти. Всего лишь хныкает. Плачет. Райбен поджимает губы. Смотрит в сторону: на успокаивающий шёпот стен, на освещаемые фитилем свечи скамьи, застывшую пыль. Запах в церкви слегка сладкий, на ощупь, будто осадком подтаявшего воска. «Чистая совесть» Кому-то заслуженно дарят чистый, благосклонный сон. «До момента, до времени…», — думает он и тяжело встаёт. Джексон сжимает накинутую куртку, в голове у него буря и он уже себя не слышит, и ничего не чувствует. В голове только все тот же звон, и облегающее веки ненавистное имя, и упёртое знание, что он не вернётся домой. Душит горло, он не может из этого вырваться, пока ему не закрывают глаза. И все останавливается. — У тебя десять минут, чтобы стереть эту физиономию, пока все не собрались. Он только слышит, инстинктивно вцепляется в ладонь, что аккуратно закрывает глаза и голос так близко, так рядом. Джексон чувствует тепло и влагу на глазах, но не видит. Он сглатывает и молчит, приходит в себя, но не отпускает, не может — не хочет. В эту секунду, минуту, просто отстраняясь от всего, цепляясь за это тепло и голос, что вывел его из проклятой темноты, заполненной лишь буквами, и кровью на пальцах. Райбен похлопывает ладонью по вцепившимся в него рукам и усмехается. Без наглости и без неприятной ноты. Просто накидывает своё привычное и смотрит на Джексона, что громко дышит. Джексону хватает пары мгновений и последнего, устойчивого ощущения на своих руках, чтобы собраться. Чтобы вновь оказаться собой. — Уже встаю, — только говорит он. Спокойно, только ослабляя хватку. Райбен убирает руку, встаёт с колена. В глаза Джексону отдаёт легким рассветом. Он вздыхает и смотрит на Райбена. Тот молча закуривает, все ещё осязая легкую солёную влагу на ладони. Они не обсуждают. Более того, Райбену будто и вовсе плевать на это. Он все также понимает, возможно, даже слишком. Будто меньше болтает лишнего и меньше говорит в целом, идёт уверенней и больше не подначивает. Будто стал …серьезнее», — думает Джексон, идя по другую сторону капитана. Ему не по себе и он не рискует заводить с Райбеном разговор. Он боится ошпариться о недавний момент, который тот может случайно вспомнить. Что Райбен не делает.***
После инцидента с немецкой освобождённой швалью, Джексон с трудом сдерживается, чтобы не шмальнуть в такую притягательную, дрожащую и шатающуюся на горизонте цель. Он только хмурится и снова соглашается с Райбеном, который натягивает самообладание на предел. Который, Джексон уверен, сам слишком крепко и слишком на готове держит винтовку на плече. Стрелок бы даже поддержал его, если бы тот взвёл курок. Но больше его задело то, что Райбен в итоге сдался. И не тем, что не выпустил свою и отряда ненависть в одной пуле в чужом затылке, а в том, что решил уйти. И в один момент это показалось таким неправильным и одновременно единственно истинно-верным. Что Джексон просто смотрел, не зная даже, что сказать, сделать или вставить. Возможно, он хотел бы тоже уйти вместе с Райбеном, возможно, он уже смирился с билетом в один конец. Этот замедленный кровью в венах момент тянулся так бесконечно. Так долго, что крики и возгласы смешивались во что-то монотонное, и единственным четким перед глазами стало то, как сержант Майк наставил на Райбена пушку. И в этот момент затрещало сигналом, и этим забытым звоном чужого жетона. Джексон застыл, осознавая, что рука автоматически достала пистолет. Палец мгновенно лёг на спусковой крючок. Джексону даже не стоило целовать крест, чтобы попасть в тушу сержанта или хотя бы его руку, чтобы снять это напряжение в сердце и ногах, потому что… Потому что… — Сэр, если он хочет уйти, пусть уходит. Потому что, если Райбен сейчас оставит их, у него, возможно, прибавится шансов выжить. Или его снимет первый же снайпер, что увидит патриотично-расписанную куртку. Потому что — он сухо сглатывает — Джексон хочет, чтобы Райбен выжил. Потому что он слишком шумный, чтобы встретиться с ним на небесах. Слишком дерзкий, чтобы не словить пулю от свихнувшегося сержанта прямо сейчас. И он слишком схож с Джексоном, чтобы тот без раздумий не прикончил своего же сержанта из-за чужих выкидонов.***
Джексон чувствует, что все снова идёт как надо, когда молча передаёт лопату. Когда Райбен не смотрит в глаза, только тяжело вздыхает после очередного закопанного тела, и молчит всю оставшуюся ночь. Когда дыхание его спокойное, но брови все ещё хмурятся. Потому что Джексон уверен, что тот не спит. И ложится рядом. Плечом к плечу, задевая сложённые руки и напряжённо сжатые пальцы. Никто не станет его винить, кроме самого себя, думает Джексон, потому что это была минутная слабость, потому что Райбену это присуще. Но и его серьезность говорила о том, что он воспринимает все очень глубоко и близко. Что все, что происходит вокруг — слишком важно. Его не спасает даже присвоенная напыщенность. Их всех уже ничего не спасает. Джексон хочет бы что-либо сказать ему. Ненароком вбросить, чтобы хоть как-то развеять эту напряженность и острую тишину. Но не может: не знает и не хватает сил. Он просто вздыхает. Райбен, не открывая глаз, и с все ещё сложёнными руками поворачивается к нему, устраивает голову на плечо, и все ещё молчит. Джексон тоже. Только в этот раз иначе. Чувствуя чужое дыхание. Чуть ли не физически ощущая, как тот засыпал и как ослаблялась его хватка. Джексону не особо удобно, он осторожно сползает ниже, чтобы Райбену не приходилось так напрягать шею. И затем Джексон просто смотрел на него. Думал, что они действительно похожи и, возможно, что Райбен засыпает также быстро — что сон его тоже беспокойный. Джексон сонно наклоняет голову, пристраиваясь, и утыкается в чужую макушку. От Райбена пахнет его сигарой и ветром. Немного порохом и землёй. Джексон закрывает глаза.