Разлом

Молодой высокий мужчина со смуглым скуластым добродушным лицом, кучерявыми смоляными волосами, чубом выбивавшимися из-под клетчатой кепки, одетый в полосатую рубашку и клешеные брюки стоял, согнувшись и облокотившись на перила, отделявшие палубу теплохода от едва тронутой рябью глади реки. Кисти смуглых рук крепко сжимали металл, а на лице застыло выражение необоримой тоски и печали. Из оцепенения мужчину вывел далёкий крик девушки: — Пашка! Пашка! — девчонка в ситцевом белом платьишке в голубой василёк вперемешку с ноготками бежала по пристани, смешно подпрыгивая, чтобы не столкнуться с провожающими, извиняясь и семеня стройными ножками, обутыми в лёгкие матерчатые туфельки. Солидной комплекции мужичка с массивным чемоданом она после ряда неудачных попыток обогнула-таки бочком, протиснувшись спиной к цепному ограждению пирса. Явно обескураженный происходящим мужичок попытался ретироваться, потеснив стоящую в полуметре даму внушительных форм, за что не снёс своей соломенной шляпы и поплатился выслушиванием гневной тирады в свой адрес. — Пашка, — задыхаясь, уже совсем неслышно кричала девушка, вбегая по трапу в объятия того самого кучерявого мулата. — Леся! Ты к-как!? А как же столица, училище как? — Пашка, ну ты же сам говорил про самоопределение, самосознание, помнишь? Про то, что судьбу, как упругий прутик, нужно в обеих руках держать, чтобы согнуть под себя. Что люди изобрели пароходы, чтобы плыть против течения. Вот я и решила… — девушка потешно лупила маленьким кулачком в грудь парня, как будто защищаясь от вполне ожидаемых порицаний, потом повисла, обняв его за шею и прижавшись щекой к только что избиенной груди. — Паш, я решила. Решила, ну что мне эта столица, менять сумасшедшую жизнь на простую суматоху я не хочу… я с тобою хочу. — Она подняла влажные сверкающие на солнце хризоберилловые глазки на своего возлюбленного, и тот нежно прижал её к себе. — Эх, дурёха, ну и что же нам теперь делать-то!? Домой тебе теперь никак нельзя, мать не пустит. Ты хоть письмо оставила?.. ⁂ — Не дурёха, а дурында, самая натуриальная, — прокомментировал сцену Вадик Климов. — Вадим, ты не романтик ни разу! — ответила полушёпотом Юлия. Вадик скривил дурашливую гримасу. — Я, Юлька, романтик, каких озонка не знала и знать бы не желала. Тока вот я профессию имею, а не так просто… — А кто же тогда за мной на Тиходольские Теплицы рванул, едва выбив из рук преподавателей диплом? — Ну так выбил же, в смысле, отбил, ну то есть, отстоял! — с гордостью наконец сформулировал Вадик. — А мог бы на высшее пойти, но не пошёл, — тихо промурлыкала Юля. — Так а… Да накой мне оно, Юлька!? — махнул рукой Вадик. — Не всем же за науку погибать. Кому-то и шестерёнки прилаживать надо. — Ладно вам спорить, — вмешалась Светка, — смотрите лучше. — Так кончается уже, вроде, — заметил Антон. ⁂ И правда, ясный день налился голубоватым туманом, разъевшим чёткие очертания, границы, горизонт. Но спонтанный хаос тут же породил насылаемый из глубин телеколодца грубый волновой слепок человеческого лица. Сигнал рвался к ним в уют кают-компании из ледяной бездны сети коммутаторов, рвался со скоростью света и едва догонял. На Антона неожиданно накатили тошнотворные флэшбеки ещё свежего психологического рубца от второго рождения. Расфокус силуэтов и реверберирующие голоса команды декриации. Странное чувство усугублялось тем, что он смотрел как бы в зеркало, но видел там только отражение стоявшего напротив псевдоокна Ники, искажённое и перевранное, состаренное и испорченное, как если бы на фотографию пролили химические реагенты. До этого Хладов не казался Антону ни старым, ни измождённым, теперь же его почему-то было даже слегка жаль. Как только незваный гость пересёк наконец порог их реальности, раздался знакомый уже с кислым привкусом металла голос: — Все в сборе? Замечательно. Я не отвлеку вас надолго, лишь скажу пару напутственных слов. Постарайтесь запомнить их в том виде, в каком сейчас услышите, это важно. — Славко, вашу природную рассудительность направьте на помощь команде в трудные моменты, если таковые наступят во время путешествия. Помните, ваше слово может спасти кого-то от шага в пропасть. Кто-то может раньше времени решить, что путешествие окончено, когда это не будет правдой. — Мария, не мне вам объяснять, что значит дипломатия и умение строить диалог с чужими и незнакомцами. Верю, что ваш отец вас этому научил задолго до моего вмешательства. Вы владеете словом и умеете отстоять свою позицию на языке оппонента. В ином случае этот навык окажется важнее вашего основного образования. — Антон, вы можете подумать, будто пробуждение от криосна не дало вам ничего, кроме головной боли и преходящей слабости мышц, но это не так. По меньшей мере, вы сберегли независимость взгляда и придётесь как никто более к роли объективного оценщика запутанной ситуации. Доверьтесь вашим глазам, они достаточно отдохнули за десяток лет, чтобы не ошибиться. — Николай, вы человек храбрый и даже дерзкий. Вы вполне способны броситься на амбразуру за друзей, хоть никогда не покажете вида заранее. Но я прошу вас, не нужно кидаться на что-то, что не способно выстрелить, вы можете напрасно нанести себе вред. Ника собрался уже что-то возразить, но Хладов закруглился с напутствием: — Удачной вам поездки, ребята, я буду следить за вашей судьбой и успехами. Отключаюсь. — Похоже, Павел Григорьевич уже навёл справки о каждом из вас, солидно работает, — нарушил тишину, вызванную обдумыванием этой странной речи, Антон. — Он давно их навёл, Антон, вы ещё спали, — заметила Мэри. Ника, державший пульт ДУ, как ковбой револьвер, направив его на “псевдоэркер”, бормотал что-то неразборчиво себе под нос. Славко же сохранял невозмутимый вид, сведя брови в выражении задумчивой строгости. Следующим голосом, раскатившимся по кают-компании, стал голос капитана Белоглазова, раздавшийся из сети интерком: — Ну что, чертята, попрощались с Григоричем!? Отчаливаем тогда, хватит снег прожекторами топить, не до слякоти щас! Лёгкая дрожь прокатилась волной по полу и перекрытиям судна. Их теплоход отчаливал, как в том фильме, который смотрели Антон, Светка и чета Климовых в атриуме, а несколько минут назад он в компании друзей здесь. С той лишь разницей, что в реальности девушка осталась на пирсе. Он физически, всем телом почувствовал движение вперёд, Страж тронулся с места, и Антону показалось, что он слышит шелест массивных колёс сквозь звукоизолирующие панели. Шестилапое чудище набирало ход, выехав из ангара и взяв курс на мост, ведущий к серпантину, глаза его уже не горели пламенем, прожигая морозный воздух, они мирно спали под бронированными заслонками, предоставив вести своё многотонное тело твёрдой руке человека и навигационным приборам. ⁂ Машина уже начала спуск по огибающей холм горной дороге, когда вся компания ребят, приглашённая капитаном, вошла в кабину управления. Узкое, но широкого обзора ветровое (хотя Антон сказал бы, что штормовое) стекло открывало впечатляющий вид на округу. Серебряный мир звенел и искрился, горный хрусталь тёк по руслу Змеенки куда-то в туманный дол, водяная пыльца орошала тёмные берега. Их корабль, словно скарабей, трудолюбиво толкал от себя сизифову глыбу, скатываясь вниз по спирали — ни одно чёртово колесо в мире не сравнимо было с этой прогулкой. Утреннее солнце то слепило их, то закатывалось за край холма, чтобы вновь взойти. Так сменилось трое “суток”, пока капитан не уведомил собравшихся об изменении маршрута: — Срежем до плотины, пройдём по реке, в этом месте она не злая, течёт полого! Грузное тело Сан Саныча восседало в кресле рулевого, настолько высоком, широком и глубоком, что любой из посторонних утонул бы в нем, как в море. Подлокотниками здесь служили рычаги механизма управления, исполненного таким образом, что капитан вёл машину, вращая всем корпусом. Они с кораблём снегов представляли сейчас своего рода симбиоз, единый организм, работающий слаженно и гибко. Багровые руки плотно сжимали рукояти форсированной тяги и панели перекладывания передач, устроенной как подпружиненный диск с лабиринтом пазов, вращающийся вокруг ограниченной в движении оси. Рыжие и зелёные светодиоды загорались и гасли рядами на панели перед креслом. Лупоглазые инструменты навигации и контроля за работой двигателя доверчиво смотрели на сильного человека, сидящего напротив. В триплексе заднего вида, расположенном по центру, через систему зеркал и оптоволоконных световодов можно было наблюдать за происходящим сзади. А сзади текли воды Змеенки, и если бы не этот вид, то можно было подумать, что массивная кабина парит в воздухе: отпущенный гироскоп поддерживал её в горизонтальном положении. — Сан Саныч, вы шаман, — заключил Ника. — Нет, правда, если бы существовал на свете Дед Мороз, то это были бы именно вы, только вместо оленьей упряжки был бы Страж Сребири. — Ахахаха! — капитан Белоглазов добродушно рассмеялся, и теперь было непонятно, то ли всё дрожит от работы движка, то ли от его раскатистого смеха. — А у него оленья разве? — удивился Антон. — Это у Санта Клауса оленья, — поправила Мэри, ради исключения посаженная на почётное место отсутствующего второго пилота. — А у Сан Саныча атомная. — Не перестаю удивляться, до каких высот, черт возьми, дошёл технический прогресс. Кажется, даже небо стало ближе вовсе не оттого, что оно серое, — воодушевлённо воскликнул Антон. — А земля дальше, — саркастически добавил Ника. — При том, что мы фактически в неё зарылись, — продолжил каламбур Славко. — Антон, мы многое потеряли на поверхности, но одно неизменным осталось — наша тяга к познанию. — С докладом выступает мылы научсот Вулич, — Ника развернулся боком, как бы пропуская Славко, облокотившегося на кресло бортмеханика, к аудитории и похлопал в ладоши. Славко, привыкший к такого рода миниатюрам, не отреагировал. — Раньше мы покоряли вершины, а теперь всё больше равнины, — подытожил дискуссию Сан Саныч. — Но ничего, ребята, вам на любом рельефе занятие найдётся. — Сан Саныч, а почему ваш корабль называется «Страж Сребири», почему не покоритель, например, не исследователь? — поинтересовался Антон. — Это военная разработка, — пробасил Белоглазов, прижав подбородок к груди и излишне сосредоточенно всматриваясь в даль, хоть ничего, помимо потемневшего серебра горизонта там сейчас видно не было. — Эту машину готовили для десантных операций. Сверхпроходимая, быстрая. Даже орудия имелись, потом демонтировали, когда на гражданские нужды списывали. Потому вот Страж. Переименовывать технику негоже, да и я не хочу себя новым Ярмаком чувствовать. Тем временем, судно невероятными темпами преодолело склон и вышло в долину, слишком белую в контрасте с горными снегами, нетронутую и тихую. Сан Саныч уже зафиксировал кабину, но наполненные вспененным полимером колёса и система пластинчатых подвесов делали свою работу на отлично, и ни качки, ни тряски никто не чувствовал. Оставив Змеёнку по левый борт, они стали забирать вправо. — Просушу борта! Да фильтры продую! — предупредил собравшихся ребят капитан. — Шумно будет, ступайте ознакомьтесь с планом работ и по делам. Следующая остановка в Парагонске! — Белоглазов, казалось, уже преодолевал уровень грядущего шума насосов и сопел нагретого воздуха. ⁂ — Па-ра-гонск, — прочёл название населённого пункта на выведенной на экран псевдоокна карте Антон. — Четыреста четыре километра, не хило! Население в пределах полумиллиона… Хм, почему же нет точных данных? Пальцы всё ещё неуверенно тарабанили по мембране управления, отстукивая коды запросов интерфейса. Маршрут должен был пролегать практически прямо, по крайней мере, никаких существенных препятствий природного характера не наблюдалось. С текущей скоростью они будут там ранним утром. Прогноз со спутника обещал ночной снегопад, и в обязанности Антона входило как раз чистить снег на крыше землехода. Что ж, неплохая зарядка, если подумать. Работы на борту было немного: кухня, уборка помещений, помощь в плановом техническом обслуживании. Недостаток членов экипажа компенсировался скорее всего попутчиками вроде их троицы и чрезвычайных посыльных вроде товарища Махового. Последний сейчас занял кабинку радиорубки и радировал в город о прибытии. Связь, как Антон уже знал, была доступна в редкие часы, приходилось стучаться в эфир городов, баз, крупных военных и гражданских постов, имевших в распоряжении устойчивый канал. Сводка более или менее регулярно приходила из космоса, но штатный излучатель туда не добивал… — А это что же? — удивился Антон, наложив на координатную сетку карту высот. Зелёными пульсирующими точками обозначены передающие устройства, примерная зона покрытия и возможные маршруты коммутации. Одно из них, горевшее чуть ярче, обозначалось как ОС-65 «Покров» и располагалось не дальше шестидесяти километров от их текущего местонахождения где-то в холмах на востоке. ОС, орбитальный спутник? Система «Покров» разворачивалась ещё в те годы, когда студент Скрябин проходил практику геологоразведчиком. Но совершенно невозможно, чтобы спутник мог висеть так низко, если только он не терпел крушение или… Или уже находился на земле и всё ещё продолжал работать. Вопреки силе трения об атмосферу, вопреки здравому смыслу. Надо будет поинтересоваться у Ильи Поликарповича о природе этого загадочного явления. Закончив изучение лоций, он вспомнил, а вернее оживил в памяти и так не выходившую из головы напутственную и довольно пространную фразу Хладова, ту её часть, где упоминались разбалованные гелевым бульоном мышцы. Пора было размяться, благо, какие-никакие приспособления для занятия спортом в кают-компании имелись среди паноптикума вещей самого разного назначения. В дальнем углу помещения нашёлся турник и пара гантелей, впрочем, разных весов. Ну и ладно, сгодится, чтобы подготовиться и не оледенеть завтра в статую с лопатой в руках. Геолог с веслом, хорошенькое завершение едва начавшейся карьеры исследователя. Нужно было восстанавливать прежнюю форму, набирать силу, раз уж он, как заправский Емеля, путешествует на печи по сказочной непонятной, но такой родной стране. К каждому походу по дрова готовиться, как к подвигу, никак иначе. За сим благородным времяпрепровождением застигнут он был вошедшей Мэри. — Ну хоть кто-то в группе занят саморазвитием не на словах, — улыбнулась она. — Не помешаю? — Н-нет, — выдохнул Антон, спрыгнув с турника, — ни сколько. — Да вы не смущайтесь, я только что закончила с приготовлением вечернего рациона, он ждёт в термостатах, а я подожду здесь с книгой, если вы, конечно, не возражаете. Антон, вновь запрыгнувший на станок, конечно, не возражал. Мэри расположилась на том же пуфе, что и за кофе-брейком, скрестив вытянутые ноги. — Скажите, Мэри, а как сейчас в столице, мне правда хотелось бы услышать новости из первых уст, — прокряхтел скручивающий корпус влево-вправо в висячем положении Скрябин. — Холодно, как и везде? — она рассмеялась. — Гексагонск потерял в архитектуре, углубившись под поверхность, но не в пафосе. Старый город теперь больше пригород, а центр провалился под землю, как я и желала ему ещё до катаклизма. Иногда мечты сбываются, Антон, вы знаете? — Я всё никак не привыкну к новой реальности с её этим неофеодальным флёром, с крепостями, осаждёнными вечным снегом, к двойственному пространству нашей страны, одновременно метафизически расширившемуся в бескрайние дали и сузившемуся до границ центров тепла и жизни. — Не всё так плохо, Антон, это я вам как воинствующий оптимист говорю. В конце концов, мы не впали в средневековые нравы, мы не окуклились до лучших времён. И прямо сейчас мы едем на чудесной машине в чудесное во всех смыслах место. — А война, вы думаете, она проиграна? Вы же жили в ШЕА, видели, как всё развивалось. — Я скажу крамольную вещь, и вам бы её за мной не повторять в официальной обстановке. Я не думаю, что война хоть в каком-то философском аспекте имела место. Цепь событий? Роковых? Возможно. Понимаете, Антон, отсутствие воли к ведению дипломатического диалога, зацикливание на себе это ещё не война. Это может привести к конфликту, но совсем не обязательно. В нашей хронологической ветке истории эту пустоту просто никто не заполнил. Конфликт подразумевает постановку целей и агрессивное их достижение, и результатом в этой игре может быть приобретение преимущества над противником. И такое преимущество было достигнуто за счёт экономического ослабления и гуманитарного кризиса, но было ли это следствием активных действий, или это просто повисший в воздухе результат!? — Вполне возможно, что ШЕА достаточно смещения нас на обочину истории, фиксирования статуса превосходства. Тогда логика в их действиях угадывается. — Если бы они воспринимали нас как угрозу, то наверняка постарались бы добить. Прошло уже шесть лет, чего же они ждут? Они же не рассчитывали, что мы не вытянем, это не могло быть игрой в долгую? — Но с обороной у нас пока ведь всё в порядке? К тому же они не заложили в расчёт Разлом и его ресурсы. Какой сейчас вектор? Мы восстанавливаемся? — Мы перестраиваемся, Антон, это пока бесспорно. — Я не верю в случайность столь неожиданных перемен в климате. То, что формируется столетиями, у нас случилось вдруг. Просто одно аномально морозное лето стало правилом на годы. Не верю. — Но веришь в существование технологии, способной такое сотворить? — Нет, в это я тоже, пожалуй, не поверю, пока не пощупаю своими рукавицами. — Да ты агностик! — Я геолог, я привык копать, пока не найду. А завтра, судя по прогнозу, я буду откапывать наше судно и сомневаться, видел ли я его на самом деле или до сих пор сплю. Геолог Скрябин закончил упражнение и подсел к столику. — Сейчас ребята придут, — Мэри потянулась, отложив чей-то труд по вирусологии. — Пойду сервировать стол. ⁂ — Я понимаю, мы, геологи и химики, но для чего на Разломе срочно понадобились специалисты в области микроскопических форм жизни? — удивился Антон, когда все его новые друзья оказались в сборе перед обеденным столом. — Ты только не подумай, что я этим ущемляю вашу профессию в праве на кусочек научного пирога, просто не понимаю всего размаха исследований. — Так, они уже на “ты” успели перейти, оперативненько! — отметил Ника. — Мы разговаривали о политике, это сближает людей, как хорошая драка, — парировала Никину колкость Мэри. — И всё же я первым побратался с тщем Скрябиным, я настаиваю и прошу занести в протокол на случай разбирательств, — не унимался рыжий баламут. — Тыщ Вулич подтвердит. — Никто и не оспаривал, — откликнулся Славко, — посмели бы мы противопоставить нашу скромность твоей гиперактивности. — С подробностями знакомят на месте, но в официальном приглашении написано, что разработка будет связана с “исследованием адаптивности и потенциала изменчивости бактерий и грибков под воздействием факторов специфической среды феномена Сплита”, чтобы это не значило. Я правда не знаю, Антон, но мне чертовски интересно узнать. — Речь ведь о мутациях, так? Наверное, хотят исключить какие-то неприятности, связанные с формированием потенциально опасных штаммов, — предположил Антон. — Только новых болезней нам не хватало, — вздохнул Славко. — Зато какая удача для твоих донкихотских подвигов, Слав! — Ника взъерошил ржаное поле на голове гребнем из пальцев. — Почему донкихотских-то? — Ну тот рыцарь печального образа боролся с ветряными мельницами, а ваша инквизиция сражается со всякими ветряными оспами и прочей холерой. — И почему я не перестаю тебя переспрашивать каждый раз, хотя прекрасно знаю, что в ответ получу очередной свежеиспечёный каламбурчик!? — прокоментировал Славко снисходительно. — Угощайся! — хихикнул Ника, протягивая ему одну из трёх тёплых булочек из местной хлебопечки, предварительно ими пожонглировав. — Колобок, румян бок, младший братец Каламбурчика. — Не, ну каков нахал, это когда страна испытывает дефицит урожая зерновых культур, так обращаться с Хлебом, — Славко здесь обращался к аудитории как опытный демагог. — Осуждаем, тарищи. — Но булочку всё же взял и тут же надкусил, заедая грибной суп из сублимированных шампиньонов. — А если серьёзно, ребята… — продолжил он, прожевав. — Так, стоп, а до этого что тогда было вот это всё? Когда это вечно серьёзный Вулич успел дезертировать от нас в волшебный мир самодеятельного скоморошества, бурлеска и юмористической миниатюры, да ещё и вернуться назад разочарованным? — Ну Ник, — вмешалась Мэри, — перестань уже. — Если серьёзно, кто знает, какие сюрпризы нам готовит наш Разломчик. Были же осторожные предположения насчёт оздоровительного применения тех же горячих источников. Кто знает, может там не только кузница, но и здравница развернётся!? И местная Вифезда только начало. — Кикимор будем разводить, а то что им в студёных болотах прохлаждаться. Отмоем в купальнях и на экспорт пустим. Всесоюзная программа по очищению нечисти! — последнюю фразу Ника сопроводил отрывистыми жестами тремя сложенными пальцами, призванными подчеркнуть пафосность и чеканность каждого произнесённого слова. — Да чушь это всё про нечисть, аборигены выдумывают. Дефицит образования, — отрезал Славко. — Мне что-то подобное капитан рассказывал. Будто у них там нашествие саранчи и вообще треть рек полынь, — вспомнил Антон. — Там народность венги живёт, я про них читала, — начала ликбез Мэри. — У них родной язык очень интересный, сложный. Там каждое последующее слово может кардинально поменять смысл всего предложения. Сами слова символичны, но не значимы, семантику имеет только целое высказывание. Интересно то, что интонация почти всегда полувопросительная, ну или, по крайней мере, нам так кажется. То есть собеседнику часто будет казаться, что говорящий с ним венги что-то недоговаривает или даже вообще говорит это не ему, а как бы отпускает слова в мир, словно заклятие. — Удивительный народ, действительно, — согласился Антон. — Надо будет пообщаться лично с кем-нибудь из них. А что их держит на тех землях, неужели такие консервативные? — Упрямство, — процедил Славко, всасывая горячий бульон. — Венги эти очень упрямый народ, хорошо это для них или плохо. Медицину нашу не приемлют, своими обрядами лечатся и, судя по смертности, на удивление успешно. Учится, правда, не отказываются, новые знания принимают, только непонятно, идут ли они им впрок. Себе на уме они в любом случае. — А я вам скажу, почему они съезжать не хотят, — вступил Ника. — Не земля их держит и не границы их малой родины. Какие к чёрту границы в тундре!? И не лень, и не упрямство Славкино. Ждут они, — Ника замолчал. — Чего ждут? — не поняла Мэри. Ника молча ел “mush rush”, как он сам нарёк это нехитрое блюдо — дар развитой грибной промышленности. — Ждут-то чего? — нетерпеливо продублировал вопрос Славко. — Приятного аппетита. — Спасибо, — окончил трапезную паузу Ника. — Ждут. Когда волосы Беглейны в косу заплетутся. — Кавой? — поперхнулся Славко. — Не знала, что ты знаток фольклора малых народов, Ника, — прикрыв удивление невозмутимым тоном, прокомментировала Мэри. — А, сказки… От микологии к мифологии за дюжину ложек грибной похлёбки, — Славко продолжил цедить бульон. — Я думал, ждут чего… — Легенда о Беглейне, — продекламировал Ника. — Кто будет умничать, тому перестану рассказывать. Есть у венги такое божество, богиня времени и судьбы Беглейна. Её ассоциируют с водой в любой форме, с водоёмами. Когда дождь идёт, Беглейна смеётся, и значит будет у природы цвет. Когда снег, то поёт колыбельную земле, и значит сберегутся семена до весны укрытые и станут напоены в срок. И жил однажды на земле венги юноша, чьего имени никто не помнит, но пусть он будет Киленом. И хотелось ему приручить водяную сферу, чтобы не угадывать своё будущее, а знать наперёд, уметь прозревать в цикл природы. Он много медитировал на берегу реки, вслушиваясь в шёпот вод, переплывал озёра туда и обратно, демонстрируя силу человеческого тела, а когда начиналась гроза, выходил соревноваться с громом в силе гласа. Килен, несмотря на все свои чудаческие дерзкие выходки, славился среди соплеменников как один из лучших охотников и рыбаков. И вот однажды, когда он рыбачил на острове посреди реки, течение вдруг усилилось, и его снасти утянуло в воду. Не сомневаясь ни на секунду, прыгнул Килен в ледяной весенний водоём, чтобы не отдать судьбе даже этого нехитрого удилища, но вода так же скоро застыла, сковав тело юноши. И тут заговорила с ним никто другая, как сама Беглейна, голос богини звучал в его голове, вместе с ломаными лучами молодого солнца приходя откуда-то сверху. “Забавный ты человек, Килен. Сколько не смотрю на твои подвиги, а всё смеюсь! Так и мир залить ливнями недолго!” — говорила она. — “Скажи мне, Килен, ведь до этого ты сам ставил себе препятствия и жюрил о победе, а ну как скоро я с тобой поиграю и правила поставлю те, которые сама захочу? Ну и награду, конечно, какую выберешь!” “Что выберу, Богиня?” — слова Килена отправлялись на поверхность с остатками воздуха из могучих лёгких. “Выбор — привилегия людей, богам не знакома эта игра. Боги знают заранее любой исход.” “Какой же прок тебе играть со мной, Богиня?” — задыхался Килен. “Мы, боги, зная исход, не видим в нём победителя, для нас будущее представляется чётким, но серым, как у зверя, и все вы в нём словно тени от закатного солнца. В моём божественном взоре и снег, и трава одинаково пепельны, Килен, словно под полной луной. Лишь для человека есть различие, будет ли весна или осень и кто станет героем, а кто проклинаемым. Сыграй со мной, Килен, расскажи богине сказку своей жизни, я называю тебя сей час своим героем.” Юноша лишился сознания, и душа его в последнем воздушном пузыре устремилась из омута к свету, в то время как тело опускалось на дно. Достигнув границы двух стихий, издала душа слабый звук, в котором заключены были вся воля и решимость, вся дерзость и отчаяние. Подхватила Беглейна ветряной дланью человеческую душу, поднесла к устам и согрела дыханием — выросла она из маленького светлячка в человеческий рост и обрела образ Килена. Стоял он нагой на берегу перед богиней и не мог отвести взор: Беглейна представала теперь перед ним прекрасной женщиной в платье из лазури и с распущенными серебряными волосами, и казалось, будто волосы её колючие, как иглы, тая, струятся этими нежно-голубыми потоками. Перехватившее дыхание не вернулось к юноше, но возможность произносить слова оставалась в его воле: “Ты пугающе восхитительна, Богиня. Я стану твоим героем. А как плату требую себе частичку той ясности прозрения, что для тебя привычна.” “А не пожалеешь, Килен? Ну будь по-твоему! Слушай тогда условие: там на глубине в омуте живёт очень старый сом — Хозяин Реки. Поймаешь сома — отберёшь у него право и сам хозяином сделаешься, тогда и получишь, что хотел.” Беглейна разрезала порывом ветра дрожащий водяной студень в том месте, где на илистом дне лежало бездыханное тело Килена. Плоть и дух воссоединились, и замёрзший юноша выбрался на неверных ногах на берег… — Ну выбрался и выбрался! — вдруг послое некоторой паузы оборвал свою песнь огневолосый скальд, отставив нержавеющую миску и потянувшись. — Это что ещё за новости!? — не понял Славко. — Ты давай это, дорасказывай до конца, раз взялся, ишь чего удумал! Мэри смотрела на Нику с той улыбкой, которую при должном научном подходе можно было бы оценить как саркастическую в твёрдые четыре балла по десятибальной. Тёплые искорки в глазах щекотно покалывали Антона те пару мгновений, когда она бросила на него заговорщицкий взгляд, как-будто передав тем самым котороткую шифрограмму. Мэри наклонилась к нему, отставив в сторону ногу, оперев локоть о бедро и поместив в чашу ладони милое нежно ухмыляющееся личико: — Антон, не подадите мне воон ту подушку? — она указала пальцем-пистолетом на лежащую неподалёку отделанную оверлоком вельветовую подушечку, служившую, видимо, ранее комплектом к какому-то набору мебели. Он дотянулся и кинул подушку Мэри обеими руками, как волейбольный мяч. Не прошло и секунды, как увесистый снаряд был ловко запущен в наглую и бессовестную рыжую мишень. Ника принял этот удар с честью, обнял подушку, прижав её к груди, и глядя куда-то в матовую эбонитовую черноту столика, продолжил: — К поимке животного Килен подошёл как к серьёзной битве, подготовка к которой стала ритуалом. Смастерил он крепкие снасти, подлатал лодку и вышел в ней на реку искать подходящий омут. Сом был старый и наверняка облюбовал в качестве обиталища какой-то один из них. Сом был гигантским, и тогда следовало искать самую глубокую впадину. Вода уже прогрелась достаточно для пробуждения чудовища, а чудовище было голодно. Было на реке одно место, что люди венги звали “Звёздный Пруд” — по преданию упала туда много столетий назад с неба звезда, и сделалась от неё воронка. И не было на реке чернее места, а в чистую ночь светили там звёзды ярче всего, отражаясь в спокойной глади. К этому озеру-в-реке и пошёл на своей лодке Килен: опалил на костре рога и копыта зверей да перья птиц, наловил на болотах на тушу лося, привязанную к склонённой ветви, жирных пиявок, соорудил из расщеплённого ствола дерева кормушку, утяжелил её камнями и приносил подношения Хозяину Реки несколько дней к ряду. Но тогда случилась в одну из летних ночей сильная гроза, и молнии били по воде, а не по суше, и погибло много рыбы, не прибившейся ко дну. По утру соплеменники Килена собирали вынесенную к берегу рыбёшку как дар, а он сам отправлялся в очередной поход. Его спросили: “Килен, зачем тебе охотиться на сома, когда сама природа поднесла нам столько пищи? Не гневи Хозяина Реки!” Они не знали об уговоре с Беглейной, не знали, что сам Килен претендует на тот титул, для них это было очередное чудачество. Ни одна другая рыба не годилась на тот крючок, что выточил герой из кости, ни одна другая не заглотила бы наживку из набитых ливером кишок длиной в человеческое плечо. И в этот раз был клёв — Хозяин Реки принял вызов. Сила плавников против силы рук. Манёвры мощного тела огромной рыбины, стремившейся перевернуть лодку, против балласта из булыжников и прочной жерди. Они были добычей друг для друга, и один ринулся против течения, а другой ухватился обеими руками за упругое удилище. Река та на наречии венги называлась “Беглейнова Коса” потому так, что вдоль русла вырастала посредине гряда островков, бивших течение на восьмёрки. В весеннее полноводие островки уходили под воду, и тогда волосы Беглейны оставались распущенными, а летом, когда русло подсыхало, вновь заплетались. Хозяин Реки показывал свои владения, ведя лодку с Киленом округ каждого из островов, и так продолжалось снова и снова — битва шла на измор. Чудище не отпускало наживку, но не могло порвать или сломать снасть, не могло выкинуть человека из деревянной скорлупки. Человек же не желал отпускать законный улов. Сколько часов, а может быть и дней продолжалось противостояние, сколько лет и веков прошло с тех пор, никто не вспомнит. Да только не видели люди с тех пор упрямца и считали того сгинувшим, а русло речки с годами пересохло совсем, остался лишь где-то посреди лесов тот самый Звёздный Пруд. Поговаривали некоторые, что поселился вдали от людей некий старец, знавший многое, и ходили к нему старейшины племён справляться о грядущем, составляли календари на погоду, чтобы загодя готовиться к природным напастям. Был ли тот старец Беглейновым чемпионом, пророком её капризов — кто знает? Но говорили также, с его ли слов перекладывали или нет, что придёт время, и соберутся волосы спящей богини, ныне раскиданные по белой подушке вездесущих снегов, обратно в длинную косу, и разнесётся её звонкий смех вновь по земле невероятной грозой. При слове “гроза” Антону вспомнилось, как они со Светкой бежали под Вивальди, спасаясь от работающего в Арборетуме Зефира. Та гроза действительно была невероятной. — Прекрасная легенда, Ника. Только я не очень понял, там теперь разве не голая тундра? Получается, что и леса сгинули? — Да, лес отступил на километры на юг. Расширение тундры началось задолго до похолодания, — ответил Славко. — Этой легенде веков восемь примерно. Тогда там, где сейчас Разлом, действительно ещё таёжный край был, — Ника смотрел на Антона каким-то новым взглядом, очень серьёзным, сверкающую сталь радужки плавила в едва уловимую лазурь вселенская тоска. — А почему именно сейчас? — спросила Мэри, обращаясь к рассказчику. — Что сейчас? — не понял Ника, сдвинув брови. Так он больше походил на Славку, чем на себя самого. — Почему именно сейчас должно произойти то, чего они все ждут? Или ты это сам придумал, чтобы нас развлечь? — А вам самим, ребят, не кажется, что у всего этого есть определённый финал, только нас в него посвящать никто не торопится? — Но ты же не воспринимаешь всерьёз эту легенду? — Любая легенда несёт в себе метафорическое постижение реальности, разве не так? — вступился за Нику Антон. — Тут же явное поучение на тему состязательности человека и природы. Чем окончилась — нет, не так — чем ещё могла окончится история изначально? Тут же явная ничья и восстановление статуса кво! Смотрите, Килен получил то, чего хотел, но и богиню нельзя считать проигравшей… — Так он же не с богиней соревновался, а с сомом, а про сома нам ничего не сказано. В лучшем случае, тот остался при своих! — втянулся в спор Славко. — В том-то и дело, что пока все при своих, ничего с мёртвой точки не сдвинется, кто-то должен уступить. Мы вот раньше могли расписать прогноз погоды на месяцы вперёд, а теперь не знаем, когда закончится чёртов сезон белых мух. Эта белая саранча нам весь урожай сожрала! — Ну, Антон, не нагнетай, — улыбнулась Мэри. — Для тебя наша новая действительность, конечно, полнейший шок, но, как я говорила, не всё так плохо и уж тем более не безнадёжно. Пока не произошло никакого апокалипсиса. — Ещё как произошло! — вмешался Ника. — А мы его всадники. Я рыжая Война-энд-Хаос, со мной всё ясно, Славко по пилюлькам — стало быть, белая Чума, Мэри у нас чёрненькая, значит будет Голод… — Сочту за комплимент, всегда подозревала, что у Голода должна быть упитанная конституция, — рассмеялась Мэри. — Неужели я тогда Смерть, и мой конь бледен? — притворно ужаснулся своей неожиданной роли Антон. — Впрочем, совсем недавно я вполне соответствовал такому описанию. Все дружно расхохотались. — Конь у нас, ребят, правда, у всех один, и мне его завтра эксгумировать из сугроба. — Там два горба обычно, как у верблюда. Один вокруг тарелки, а другой, где смотровая башня с люком, — с видом бывалого знатока подсказал Ника. — Там делов-то! — А гоу завтра в лапту на льду с местными? Наверняка же играют, — предложил Ника. — Эт можно, — поддержал Славко. — Мы играли в детстве, — вспомнил Антон. — Тогда забили, — подытожида Мэри. — А сейчас давайте готовиться ко сну. — Я ещё почитаю-поваляюсь, пожалуй. Приключения, — Славко встал, покряхтывая и зевая. — Натуральных тебе мало, — съехидничал Ника. Они стали расходиться по своим вечерним делам. Антон двинулся в сторону мозаики Пенроуза, скрывавшей дверь к кубрикам на два человека. Всего аскетичных, но в целом уютных и обжитых каморок было шесть: пять на десятерых членов экипажа, и одна каюта капитана. Отправив дверь внутрь переборки поворотом утопленного в полусферическое углубление механизма, входящий оказывался в другом коридоре, параллельном основному, передвигаться в котором следовало чуть ли не приставным шагом. Их с Никой “опочивальня” была первой слева, как и прочие отгороженная плотной шумозащитной гофро-шторой. Две кровати, столик-тумбочка с ящичками на двоих, странные стулья с очень высокой спинкой, расширяющейся кверху, как-будто предназначенные для того, чтобы вешать на них форму, прямоугольный иллюминатор со скруглёнными углами, менявший прозрачность при нажатии кнопки, но предусмотрительно закрытый сейчас снаружи веком бронепластины. Веки самого Антона Скрябина налились не меньшей тяжестью от полученной за день противоречивой информации и гротескных впечатлений. Было бы невежливым отойти ко сну, не пожелав спокойной ночи соседу, потому он не решился принимать горизонтальное положение. Однако, усталость взяла своё, свидетельствуя в пользу того факта, что Скрябин полностью адаптировался к нормальному человеческому режиму и больше не мог пренебрегать сном как чем-то пошлым и отжившим, в следствие чему его требовалось прямо счас и без всякого…