***
Его первым словом становится «фрау»: произнесенное на немецком, рухнувшее прямо в ошарашенное молчание, наполняющее комнату, оно и определяет траекторию падения всей последующей жизни Четвертого в огромное, пустое ничто. Девушка в форме летчицы, разбившаяся еще в сорок четвертом и изголодавшаяся по общению, кивает, водя пальцем перед детским лицом и стараясь его коснуться. У фрау Энн удивительно светлые глаза на обгоревшем до мяса лице, но что может знать ребенок об увечьях, верно? Отец отбирает Клауса у нянечки и цепляет на него датчики, но безмятежности Четвертого можно только позавидовать; языки перемешиваются у него в голове — испанский от Марии прямиком со Дня мертвых, польский от парня, сгинувшего в местном притоне, немецкий от фрау Энн. Клаус не знает, что так беспокоит отца. Клаусу не очень-то интересно. Он — магнит для покойников, не знающих ничего кроме темноты и тишины, и их бесконечную в своем безумии доброжелательность можно назвать настоящим чудом. Чудеса не длятся вечно, но Клаус спит крепко, лишенный этого знания.***
К семи годам Клаус знает, сколько способов умереть существует, знает, что самоубийцы, застрявшие здесь без возможности выбраться — самые несчастные существа на этом (на том) свете; в его снах черно-белый рассыпчатый пепел, черно-белые призраки, призывно мигающий черно-белый маяк, на свет которого они идут; и, понимаете. Этот маяк — сам Клаус. Клаус научен чужим, но все еще горьким опытом: нельзя принимать чьи-то слова за константу, нельзя идти против себя. Отец перечеркивает эти не успевшие закрепиться убеждения парой выкриков, тренировок, приказов, отец проводит незримую границу между мертвецами, которых зовет сам Клаус, желающий поговорить с кем-то вне стен этого холодного дома, и силами, которые Номер Четыре, застрявший на месте, должен развивать. Номер Четыре, с легкой руки Грейс получивший имя и порцию роботизированной любви — разочарование, желающее дружить с мертвецами, а не использовать их в качестве своего оружия. Говоря начистоту, Клаус даже не уверен, чего именно от него хочет отец, кроме расшифровки бессмысленных воплей, доносящихся сквозь стену сознания, возведенную случайно еще в младенчестве. Он и не хочет знать.***
Клаус просыпается в склепе. Темнота вокруг него, и он — маяк. Крики становятся громче. Мертвецы, те, что были заперты здесь, те, которых Клаус никогда не звал, приходят сами, и от каждого вопля с воображаемой стены летит кирпичная пыль. Мертвецы получают возможность быть услышанными. Фигура отца вырастает в дверном проеме, заслоняя собой дневной свет. — Они могут навредить тебе, Номер Четыре, — говорит Реджинальд, и Клаус забивается в угол. — Контролируй их. Контролируй их.***
Клаус остается один на один с криками, запертый в темноте, чувствующий, как стены сжимаются. Безобидные призраки вытесняются обезумевшими от одиночества покойниками, голоса сменяются другими голосами, и Клаус понимает их, Клаус понимает их все, звучащие с разной громкостью и на разных языках; покойники, лишенные возможности его коснуться, сотрясают стены склепа и бьют ладонями, коленями, головами по каменному полу, и Клаус понимает, что не может сделать с этим абсолютно ничего. Контроль относителен. Пустота относительна. Одиночество относительно. Клаус плачет впервые в своей жизни, и мертвецы вторят ему.