Под самый конец месяца песен

Корво кажется, что он сходит с ума. Каждый раз когда он выбирается в город и сжимает в руках механическое сердце и оно вторит голосом убитой императрицы. Потерянные нотки вонзаются в его грудь острыми ногтями — и лорд-защитник помнит, Чужой его побери, как эти самые коготки царапали его спину долгими душными ночами дануоллского лета, — а Корво хочется кричать только потому, что он не сделал самого главного. Не уберег. И меч, пронзивший грудь Джессамины, убил не только ее. Больше для него не существовало ничего, кроме жажды отмщения, что накрывала его взор багровой пеленой ярости, вливалась в его жилы волнами адреналина, когда он видел очередного изменника, раздававшего указы — как будто он имел на этой право! — с надменной улыбкой на уродливом лице. Кровь кипела, голова выключалась, казалось, ничто не могло боле уберечь предателя от молниеносной смерти… Если бы не голос покойной императрицы, прятавшийся в пыльной одежде бывшего лорда-защитника. Она всегда была милостива. И, помня об этом, Корво ищет другие пути — сгрузить юную леди Бойл поклоннику, поставить печать еретика на лице Кемпбелла, объявить о преступлениях лорд-регента на весь Дануолл… Все, что угодно, лишь бы оставалась жива надежда — его императрица гордилась бы им. И когда он спасает Эмили, сердце побратника Чужого обретает покой. Его дочь растет и со временем занимает место матери на холодном троне — от постоянного сидения на нем у девочки ломит спину, и заботливый отец растирает ноющую поясницу каждый вечер в тех же самых покоях, где юная императрица была зачата. Эмили постоянно находится рядом с Корво, просит совета или простой ласки, Аттано гладит вороного цвета волосы и глубоко дышит, пытаясь унять паранойю, что грызет его изнутри и неустанно твердит — твою девочку заберут и снова заставят видеть ужасные вещи. Но Корво стискивает зубы и лишь сильнее прижимает дочь к себе, засыпая лишь тогда, когда слышит, как императрица погружается в неспокойный сон. И он готов сделать что угодно, лишь бы ей больше не приходилось бояться. Но время все так же неустанно шагает по темным улицам Дануолла гибкой кошкой — Эмили растет, ей все чаще снятся кошмары, и она все реже выпускает отца из собственной спальни. И Корво пытается верить в то, что его дочь нисколько не похожа на Джессамину, что ее волосы щекочут кожу абсолютно по-другому, что изгибы приобретающего женственность тела несколько иные, но к утру становится невыносимым находиться рядом с ней — и лорд-защитник отправляется на утреннюю тренировку все раньше с каждым днем. Проснувшаяся императрица через несколько часов пожурит его за неумение отдыхать и холодные простыни под ее боком, но он не может найти оправдания тому, что чувствует к собственной дочери. На самом деле Эмили уже давно не снятся кошмары, но спокойное дыхание отца помогает ей уснуть, а тепло его тела будит внутри что-то животное, и юной императрице любопытно, почему она чувствует это только в его присутствии. И Колдуин конечно же чувствует момент, когда лорд-защитник покидает постель, но боится пошевелиться, а с прикрытой дверью обрывается и приятно тянущее чувство в самом низу живота. И это ранит малым слабее, чем грустный взгляд отца при взгляде на портрет Джессамины. Именно поэтому под самый конец месяца песен Эмили Колдуин решается схватить за руку отца, уже приподнявшегося с постели своей дочери. Корво недоуменно вскидывает брови, стараясь не выдать собственного волнения, а императрица, не отпуская отцовской руки, порывисто тянет его в свои объятия. Эмили дрожит, и лорд-защитник, проклиная свою невнимательность, утыкается носом в чистые волосы, вдыхает аромат масел и прерывисто дышит, понимая, что пропал. В тот же миг, когда губы Эмили целуют его ключицу. Поцелуй невесомый, практически неразличимый, не оставивший ни единого следа на полотне загрубелой кожи — но внутри Аттано мгновенно вспыхивает невиданный ранее жар, разлившийся по самым отдаленным частям тела, и Корво хватает губами воздух в отчаянной попытке продолжить дышать после того, как его юная дочь проводит руками по напрягшейся спине. Эмили кажется, что она сходит с ума. Запах мужского тела заставляет голову кружится, и она в исступлении ласкает замершего под ее руками отца. Движения, вначале неуверенные, становятся жадными, и когда нежные пальцы проникают под пояс штанов, Эмили слышит, как воздух с трудом и тихим свистом врывается через стиснутые зубы отца. Корво боле не в силах терпеть — его руки сами перехватывают вездесущие ладони и держат над растрепанными волосами дочери, пока сухие обветренные губы без намека на осторожность царапают длинную белоснежную шею. Эмили словно пробивает током, она не знает, куда ей деваться, куда смотреть, как сдерживать рвущиеся изнутри постанывания, когда руки лорда-защитника сдирают со ставшего слишком чувствительным тела ночную рубашку, обхватывают ее бедра и тянут на себя, кладя одну ногу на крепкое плечо. Девушка хныкает, как только первая ласка касается ее щиколотки — там, где все те же грубые губы касаются кожи юной императрицы. И этот жест значит намного больше, чем присяга на верность. Корво большой, и Эмили приходится стискивать зубы, впиваться пальцами в мокрую простынь, чтобы не закричать. Аккуратные и плавные движения растягивают девственное лоно, и девушке начинает казаться, что где-то над ее головой сияют звезды, близкие и одновременно далекие, как и, Бездна их побери, устои, запрещающие отцу быть с дочерью. Чужой с ними — именно так решает Корво, когда не в силах боле сдерживаться, ускоряет темп и глубину толчков, вырывая из груди Эмили болезненно-сладкие выдохи, прохладной тканью ложащиеся на его воспаленную голову. Тонкая ножка на его плече ритмично подергивается, и это буквально сводит с ума — он кусает нежную кожу, награждая себя возмущенным полустоном-полукриком. Укус ожидаемо зализывается, и, дабы искупить вину, лорд-защитник вновь ускоряется, стремясь показать Эмили те самые звезды, что она разглядела несколько ранее. Сейчас Корво старается быть нежным со своей дочерью, хоть это совсем не в его натуре. И только позже он узнает, насколько сильно юная императрица любит его грубость, граничащую с животными инстинктами, силком сдерживаемую ревность при ее показном флирте с другими мужчинами и пронизывающий взгляд, когда дверь ее спальни огораживает их от окружающего мира. И пусть никто и никогда не одобрит их одержимость друг другом — Корво плевать. Ведь его дочь стала той, кто сможет залечить израненную душу.