Витрины.

Мутные капли дождя жадно ловили ослепляющие блики глянцевых витрин, что из последних сил отчаянно и как-то обреченно освещали ночные улицы продрогшего насквозь города. Люди слепо спешили куда-то, силясь скрыться от казавшегося вездесущим дождя. Словно в каком-то забытьи они совершенно не заботились о мгновениях, прожитых в этот момент, под хрустальным звездопадом, что тихонько напевал какую-то свою, неизвестную никому, но такую родную мелодию. Беспроглядное затишье охватило опустевшие улицы, и словно по какому-то волшебству затанцевал свой вальс огонь опавшей листвы. Брусчатка, казалось, провалилась куда-то в бездну безграничной черной дыры, зияющей своей прохладной пустотой. И лишь желтые листья слабо полыхали в этой волнующей темноте, словно звездный путь, прокладывая дорогу куда-то за свинцовые облака, в бесконечные просторы убийственно беспристрастного мира. Осень, словно загадочная танцовщица, легкими шагами и лишь одним легким взмахом руки покорила этот серый мир, окрасив его, наконец, в ослепляющие своей простотой и теплом цвета. Хотелось вечно смотреть на творение ее рук, не отрываясь, не двигаясь ни на шаг. Хотелось превратиться в безмолвный камень на обочине дороги, чтобы время окончательно прекратило свой ход и приняло всё и вся в свои невесомые объятия. Улицы окончательно потерялись за стеной яростного ливня, который ревностно прятал то, что видеть никому не следовало. Да, никто не должен видеть, как тихие улочки на мгновение вздохнут, впустят в себя прохладу ночи, разожгут огни фонарей и витрин еще ярче… Внезапно песню дождя прервала тихая мелодия, исходившая из музыкальной шкатулки... - Холодновато… - невесомый пар вырвался из грудной клетки, пышущей еле уловимой надеждой и верой во что-то уж совсем возмутительное, как, например, личная свобода и мысли. Мужчина поправил потрепанный шарф, уютно умостившийся на сильной шее, и неспешно засунул музыкальную шкатулку в карман. Уверенными шагами мужчина направился дальше, вдоль опустевших улочек, навстречу свету витрин, стыдливо спрятавшихся за непроглядной стеной дождя, что распугал самых обычных и ничем непримечательных людей, которые, впрочем, больше беспокоились о своей одежде, нежели темном до ужаса хрустале окружающего их мира, что на деле оказался бы, наверное, самым великим сокровищем… В то время Иван Брагинский являлся на удивление противоречивым, но несколько простоватым студентом одного из тысяч противоречивых, но несколько простоватых университетов. Будучи самым обычным человеком, он со всей ответственностью отнесся к тому, чтобы не выходить за рамки, поставленные ему от рождения, однако сам он не замечал, как эти самые рамки падали к его ногам, стоило лишь только невесомо к ним прикоснуться. Всё в нем не выдавало ничего особенного: пепельные волосы, бледная кожа, медленные, размеренные движения и взгляд, взгляд, совершенно спокойный, но слишком приторный, чтобы быть еще и правдивым. Все в нем как будто вопило о том, что он такой же, как и все, и лишь глаза, его глаза выдавали с головой, окунали в какое-то отвратительное и зыбучее подозрение, вынуждавшее людей, окружающих его, каждый раз незаметно отстраняться, пытаться не попасть под этот изучающий взгляд лиловых глаз. «Отвратительный взгляд…» И вот, самый обычный, но немного противоречивый человек сам не заметил, как оказался совсем один, подгоняемый далеким светом витрин, что с самого детства манили Ивана самыми яркими и заманчивыми видениями. Смотря на витрины, Брагинскому казалось, что он попадает в какую-то сказку, где все буквально сметает переполняющая эмоциями радость. На витринах за бесстрастными стеклами все было настолько идеально и прекрасно, что даже сейчас, будучи взрослым, Иван то и дело задерживал на них свой взгляд. Медленно прогуливаясь рядом с ними, мужчина то и дело выхватывал мутные силуэты продавцов, которые, как казалось самому русскому, только портили тот мир, созданный такими утонченными, но неживыми вещами. И так было с каждой витриной, с каждым человеком, так легко портившим гармонию своим неосторожным дыханием, или еле слышным шорохом, что в мертвой тишине казался раскатом грома. Так было со всеми витринами. Со всеми, кроме одной… Размеренные шаги на мгновение стихли, а взгляд упал на очередную из тысячи витрин. Очередную, но совершенно особенную и неповторимую. Почему? Иван и сам этого не знал, но лишь в этой витрине, человек, находящийся внутри нисколько не вызывал того не примирения и раздражения, ставшего уже привычным для него и его мира, огражденного от него самого холодным стеклом. Того человека звали Родерих. Родерих Эдельштайн. Австриец по происхождению, как по слухам узнал Иван, он был владельцем небольшого антикварного магазина. На первый взгляд могло показаться, что Родерих сам был одним из старинных вещей, гордо возвышавшихся над временем, решительно идущих сквозь столетия… Матовая кожа, мягко обволакиваемая тусклыми лампами, прямые, чуть жестковатые на вид волосы, небольшие ладони с длинными тонкими пальцами и, разумеется, идеальная осанка… Все это делало Эдельштайна похожим на большую фарфоровую куклу, которую берегли от чужих глаз и прикосновений, как зеницу ока. Отстраненная же его аристократичность и внимательность к красоте была видна с первого взгляда, отчего у русского буквально перехватывало дыхание. Родерих буквально жил этим миром, насквозь пропахшим какой-то эфемерной стариной. Лишь в этом мире, лишь когда в небольшой зале тихо играла какая-то приятная музыка, он мог позволить себе мимолетную улыбку, которая тут же пряталась где-то в разбросанных по всему помещению нотных листах. Брагинский был просто уверен, что будь он, Родерих, наедине с самим собой и этими старинными вещами, он был бы счастливее. От осознания этого на сердце почему-то незаметно холодело, и ноги сами уводили русского все дальше от мерцающих витрин, все дальше… Чтобы на следующий день вернуться снова, и, бросив мимолетный взгляд на силуэты посетителей, снова почувствовать этот пронизывающий до костей, но такой неуловимый холод и снова шагать все дальше и дальше. «Дальше» до бесконечности, «дальше» до серого здания университета, «дальше» до своей квартиры, встречающей хозяина уже привычной тишиной, «дальше» до следующего шага, до следующего мгновения и очередного удушающего потока времени, «дальше»… Просто «дальше», ведь ни смотря на те мгновения, за которые взгляд отвратительных лиловых глаз жадно выхватывал из общего фона одну единственную фигуру, Брагинский ни разу не остановился, ни разу не позволил себе зайти в тот магазин, вдохнуть тот же воздух, что и большая фарфоровая кукла, лица которой Иван таки и не увидел. А та кукла лишь день за днем бережно защищала свою обитель, еле уловимо что-то напевая. Русский не видел смысла в том, чтобы окончательно поднимать занавесу тайны – он боялся этого, как огня, ведь самому обычному, но немного противоречивому человеку никогда не ужиться за стеклом витрины, где царит величественная красота, не терпящая серости. Да, самое верное решение – пройти мимо, сделав одолжение судьбе, ведь так будет легче бросать мимолетные взгляды, совершенно не беспокоясь о будущем, ослепляющих витринах и хрустальных каплях дождя, разбивающихся о безжалостную брусчатку… Мнение совершенно обычного человека с отвратительным взглядом совершенно никого не интересует, так зачем лишний раз напрягаться, ведь легче просто улыбнуться обидчице-судьбе, чтобы потом где-то в одном из темных и тесных углов зализывать душевные раны, сетуя на вездесущее «если бы». Именно это является единственным верным и правильным, совершенно неоспоримым фактом, как то, например, что Земля круглая, а в одном дне двадцать четыре часа. Но… В нашем мире нет ничего абсолютно точного, ведь Земля не идеально круглая, а в одном дне неточное количество часов. И именно поэтому в мире случаются чудеса, именно поэтому есть исключения из правил, именно поэтому самые обычные люди на деле оказываются кем-то необыкновенным и важным для кого-то, и, разумеется, именно поэтому фарфоровые куклы могут сдвинуться с места, широко открыв свои не затуманенные городским смогом глаза. - Молодой человек, постойте! Вам нравятся старинные вещи? – легкий акцент, чуть потертый временем, прозвучал, словно гром, среди ясного неба… *** Меня зовут Родерих, я владелец небольшого антикварного магазина. Мне нравится мое занятие, нравится атмосфера вокруг меня, а мое дело приносит доход. Я солгу, если скажу, что мне не жаль расставаться с вещами, которые попадают ко мне в руки, но все же, такая уж моя профессия, ничего не поделаешь. Мой мир, огороженный стеклом витрины, меня совершенно устраивает, я не хочу ничего менять, ведь именно здесь я могу спокойно подумать о том, что за его пределами становится просто нереальным. Иногда люди странно посматривают на меня из-за моего цвета глаз. Фиалковый – не тот цвет, что можно просто так не заметить, пройдя в безликой толпе. Признаться честно, мне это никогда не нравилось. Эти липкие взгляды, совершенно лишенные хоть капли уважения, до смешного злили меня. Я уже хотел купить цветные линзы, чтобы хоть как-то остановить нездоровый интерес совершенно незнакомых мне людей, но в один из самых обычных дней уходящего лета, я увидел точно такие же глаза. Парень, быть может, чуть младше меня, заворожено смотрел на витрины, совершенно не замечая ничего вокруг. Пепельные волосы растрепались из-за легкого ветерка, а ладную фигуру не скрывала даже немного мешковатая одежда. Но главное – глаза. Смотря в них, я как будто смотрелся в собственное отражение. Это открытие было настолько необычным и… приятным, что я невольно улыбнулся, наблюдая за тем, как глаза, настолько похожие на мои, восторженно разглядывают старинные статуэтки и искусные украшения, укрытые от них невесомым стеклом. Следующее, что я заметил, а точнее, услышал – мелодия, исходящая из небольшой музыкальной шкатулки, которую держал в руках паренек. Тихая и неторопливая, она забралась через приоткрытую дверь магазина, окончательно заполоняя собой все вокруг. Я жадно вслушивался в каждый звук, каждый полутон, ведь я на все сто уверен, что еще не раз буду вспоминать эту мелодию, тихо напевая ее в мгновения, когда мне захочется покоя. Я упустил момент, когда тот молодой человек ушел, однако на следующий день я увидел его снова, и на следующий тоже… Время шло, а тот парень становился все задумчивей, все меньше времени тратил на то, чтобы в очередной раз обратить внимание на витрины. Почему-то меня объяло какое-то необъяснимое разочарование. Что могло произойти? Я не знаю, только вот в один момент мне показалось, что завтра я, наверное, его уже не увижу. Чем мне так запомнился этот спокойный взгляд лиловых, словно слитых со мной, глаз? И этого я не знаю. Да меня это не очень и волнует, хотя… - Молодой человек, постойте! Вам нравятся старинные вещи?