Луковый суп

Гоголь вышел из книжной лавки. Связка книг оттягивала руку, и Николай невольно вспомнил верного Якима - тот всегда был готов принять на себя барскую ношу, а заодно и поворчать на тему скупаемых и сжигаемых книг... Гоголь помотал головой. Вот уж эти воспоминания совсем не к месту! Всё-таки, не случайно ему сегодня не хотелось покидать стены Колдовстворца, отправляясь в магловский - ох, до чего же приставуча англомания некоторых коллег! - Петербург. Не говоря уж о том, что это, в общем-то, не его обязанность - покупать издания сочинений Пушкина, да и свои собственные тоже, чтобы на уроках объяснять ученикам, как преображается в мире маглов магическая литература. Это обязанности преподавателя бытия немагов, но с директором ведь не поспоришь! С момента прибытия Гоголя томили смутные предчувствия, хорошо хоть, что пока они не сменялись видениями. Да может, всё это и глупости, дело уже сделано, осталось лишь дождаться урочного времени, когда спрятанный в кармане портал перенесет его обратно в Колдовстворец. А ждать, кажется, всего лишь несколько минут... - Ба, какая встреча, Николай Васильевич! Гоголь чуть не выронил книги. Предчувствия всё же оправдались. К нему неторопливым шагом приближался господин Гуро собственной персоной. А с книгами в руках не в бег же пускаться! - Ну, вот и встретились в Петербурге, как я и говорил, - Яков Петрович приблизился всё же к Гоголю, и теперь широко улыбался, похоже, действительно был рад, только вот самого Николая эта улыбка обмануть уже не могла. - Однако, признаюсь, долго мне ждать пришлось, вы же с последней нашей встречи будто в воду канули. Книги пишете, о чтениях вся столица говорит, только вас самого на этих чтениях и не застанешь. Вы что, шапку-невидимку сказочную себе раздобыли? Взглядом так и впился в лицо - следователь, поди-ка не скажи ему правды! Гоголь перевел дыхание. Правды Яков Петрович всё равно не узнает, так что не стоит заставлять его вспоминать свои давние угрозы. - Всё гораздо проще, - ровно ответил он. - Я сейчас занят на новой службе, и обязанности мои таковы, что отнимают у меня почти всё время. - Ну да, ну да, - покивал Яков Петрович. - А что, Николай Васильевич, признайтесь, трудно служить по ученой части? Гоголь, решивший было возобновить путь, снова споткнулся. - По ученой? Я не понимаю, о чём вы, Яков Петрович. - Прекрасно понимаете, как, впрочем, и я вас, - махнул рукой Гуро. - Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек, так? Гоголь пожал плечами. - Вам лучше знать. Потому что мне всего этого знать не довелось, и я... - Ох, бросьте господин бывший дознаватель, - голос Гуро упал до столь тихого шепота, что многие слова приходилось угадывать лишь по движению губ. - Наше общество давно уже знает о российской магической школе. Многие заинтересовавшие нас лица оказывались там раньше, чем к ним успевали подобраться мы. И вот незадача - практически все исчезали навсегда и бесследно. А вы, Николай Васильевич, даже тут особенный. Хоть и Темный, а всё же навещаете иногда наш грешный обыденный мир... - Боюсь разочаровать вас, Яков Петрович, - Гоголь сам удивился, что может теперь спокойно смотреть в глаза этому человеку, - но маги, вопреки представлению о них, заняты вовсе не созданием философского камня, и не учат детей с малых лет варить эликсир бессмертия, поверьте мне. Так что, увы, ваш интерес к этому не принесет результатов. Как и в прошлый раз. Можете так и сообщить графу Бенкендорфу. - Ну будет вам, Николай Васильевич, - голос Гуро зазвучал увещевающе. - Как говорится, кто старое помянет... К тому же, должен признаться, вы давно уже отомщены. Ох, слышали бы вы графа, он был просто в немыслимой ярости, узнав, что я не выполнил его поручения и привез ему не Всадника с секретом бессмертия, а старшую сестрицу, оказавшуюся на удивление упрямой и совершенно бесполезной в этом вопросе. Я дорого заплатил за свой промах, и ссылки в Сибирь избежал лишь потому, что отправился туда сам и добровольно - на розыски места вашей новой службы, профессор Гоголь. Не лучше ли забыть старые обиды и мирно побеседовать в ресторации? Сегодня, кстати, там великолепный soupe a l'oignon*... Гоголь огляделся по сторонам, нащупывая в кармане портал. Что ни говори, гораздо удобнее наложить соответствующее заклинание на свою личную вещь - хотя бы на хотя бы на памятную и столь дорогую сердцу брошь Лизы - и ждать нужного времени, чем подбирать с земли всяческий мусор. Тем более, на глазах Якова Петровича. А время между тем приближается, Николай чувствовал тепло, исходящее от вечно холодного металла - будто голой рукой роковой кровоцвет сорвал. - Простите, Яков Петрович, но я вынужден отказаться. И если позволите, теперь я дам вам совет - перестаньте увлекаться химерами и займитесь реальными делами на благо Отечества. Так будет лучше для всех. Мне пора. Прощайте, Яков Петрович. Он стиснул в кармане брошь, чувствуя, как она согревает ладонь, как словно ухватило невидимым крючком поперек туловища и сильно дернуло, унося прочь в вихре смазавшихся красок и неясных звуков... В чём-то неприятно, однако изумленно-раздосадованное лицо Гуро этого стоило. Да и исчезло из глаз оно почти сразу. Колдовстворец встретил Гоголя шумом и гамом. Даже спрашивать не требовалось, чтобы понять, кто виновник этой суматохи. Хлестаков, конечно, кто же еще! Этот старшекурсник не слишком преуспевал в магических дисциплинах, однако, одна способность у него всё же была - неудержимая тяга к вранью. И в отличие от хвастовства обычного человека, это вранье имело одну неприятную особенность - оно становилось явью. Правда, ненадолго, лишь до тех пор, пока буйное воображение Хлестакова не перескакивало на новый предмет, а случалось это на удивление часто. Однако, хлопот его фантомы причиняли немало. Чего стоил только случай с внезапно появившимися полчищами курьеров, после которого пришлось на неделю отменить все занятия на природе - лешие всерьез рассердились этакому бесчинству и никак не могли прийти в себя. Но сейчас шум доносился из обеденного зала, значит, Иван Александрович заврался чуточку меньше обычного. Всего-то кастрюлька супа прямо из Парижа или арбуз за семьсот рублей... - Ну каково, Николай Васильевич? - встретил вернувшегося коллегу Пушкин. - Теперь, глядишь, и домовые обидятся, мол, паром выдуманным соблазнились, им и питайтесь! - Ничего, задобрим. Они у нас отходчивые, - Гоголь опустил на стол связку книг. - А если что, Василина уж точно их уговорит! У нее талант. А мне, признаться, обедать нынче совсем не хочется. С вашего позволения пойду поработаю, пока время есть. - Что это с вами? - Пушкин шагнул ближе, обеспокоенно глядя на него. - На вас просто лица нет... Случилось что-нибудь, Николай Васильевич? - Ничего особенного, Александр Сергеевич, просто ненужные воспоминания накатили там, в Петербурге, - махнул рукой Гоголь. - Да, признаться, пьеса у меня снова было застопорилась... Конечно, говорить нечего, господин Хлестаков идеально подходит на роль главного героя, к тому же, может быть, это усмирит наконец его буйную фантазию, но, знаете, иногда досадно спотыкаться о всяческие мелочи... - И кто же упрямится? Дочка городничего? Или, может, смотритель училищ? - И он тоже. Но, знаете, я, кажется решил это затруднение. - Ах, вдохновение... - вздохнул Пушки, провожая взглядом удалившегося из учительской Гоголя. А тот спешил к себе, и верное перо уже нетерпеливо подпрыгивало, готовясь нырнуть в чернильницу и начертать на пергаменте реплику смотрителя училищ: "Не приведи Господь служить по ученой части! Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек. " Что ж, порой и неприятные воспоминания могут послужить во благо. Гоголь мысленно улыбнулся. Остается надеяться, что soupe a l'oignon Якову Петровичу понравился. А вот Лука Лукич пусть-ка пооправдывается, дескать, и в рот никогда не брал луку! *soupe a l'oignon (фр.) - луковый суп.