Sad for me

Глаза разбивает дикая пляска, долбит под дых басами, желудок ходит ходуном от коктейлей. У него звенят все суставы от неотрегулированного музла. Духота, парево, гонка за скользскими телами в удушающем дыму — не поймал, навернулся в задвинутых ангарных дверях, разбил нос. Скрюченная спина над капотом «Шеврошлюшки». Клаус так и говорит. Посмеивается, растрясываясь плечами, и переходит к машине поудобнее. Заебись зарядка. Кровь из носа шлёпается вниз, на челюсть Плимута 86-го, революционными монетами. Тяжко ему, словно на него сгружают пеноблоки для отстройки пирамиды имени его самого. Солнце восходит у Японии, поднимается верхушкой лимонного пирога, а у него вечереет под веками подвальной сыростью. Во рту горько и жёлто, вязко и ненужно, топко и насорено. Бен трётся рядом. Но держится на расстоянии всех вытянутых рук, какие имеет, и всё же. Он оберег. Кристалл-талисман. Его духоносец. — Эй, Клаус, кажется у нас неприятности, — Бен пропускает через себя крупногабаритного мясистого мужика. Клауса только это вспомогательное «нас», доносившееся из многоэтажки мира мёртвых, и держит на плаву убогой травматичной жизни. Им некуда деться из этой братской тесноты. — Неужели. Хозяин Плимута локтём пробивает в позвоночник Клаусу. Бен с ужасом смотрит на Четвёртого, посыпавшегося под ноги мордовороту. Какой от доходяги толк в уличной потасовке? Бен вздыхает и принимается ждать наполняющихся рефлексами телодвижений брата. В сохранности Клауса нет никаких сомнений. Река Стикс обмелеет, пока он доберётся до её зловонных вод. . У Клауса есть малосемейная конура, плохообжитая, без ремонта. Дыра в стене за плакатом, на полу мякиш матраса, стол на кухне испытал зубы бультерьера, ванна в мелких сколах. Бен не удивляется, почему Клауса часто носит вне дома, но каждый раз просит вернуться в Академию. Там трёхразовое питание, атмосфера благодушнее, всё знакомое, не требует оплаты, опять же, люди посоциализированнее. — После такого-то детства требовать с нас оплату, ну, Бен, ты махнул. Кто здесь обдолбался я или… я? — Клаус послушно поднимает руку. Номер Шесть считает, что он борется с ветряными мельницами. Толку в пробуксовке мало. — Эх, Бен, если б я мог, я бы тоже умер за эту идею — распустить Академию. После этого заявления Бен не появляется в его радиусе неделю. Клаусу без него маетно в нагнетённой обстановке. Он, в укуре и безделье, обмусоливает своим телом стены, как лояльный к человеку кот. В один досадно ненастный вторник соображает яичницу на двоих, чтобы завлечь обидчивого призрака обратно в свой монохромный сплин. Совсем дичает без него. К нему в доверительную зону лезут другие, страшнее в лицах, потому что Четвёртый трезвеет в пользу Бена. Совсем немножечко. И не зря. Бен сторожит его беспокойную варёную дрёму. Наутро Клаусу заметно легчает. Это повод для загула на сверхскоростях. — Где ты пропадал? — он топает с приподнятым настроением к заброшенной судоверфи, барыжной стоянке. — Присматривал за Ваней, — простодушно отвечает Бен. Он не из тех, из кого слова надо тянуть щипцами, и отнюдь не кондитерскими. Если вновь появляется в поле зрения, значит, обида выветрилась. — Ходил в библиотеку. Дочитывал с Генри Томаса Вулфа. — О, у тебя читательский билет? — У тебя тоже. — Сердишься? — на всякий случай прощупывает почву, мало ли секретных мин понатыкано. — От тебя невозможно уйти. Это бесит. — Приятно слышать, — прикладывает левую ладонь «прощай» к груди. — Мы идём за полинезийским рассветом? — так называется любимая дурь Четвёртого. Розоватые таблетки, кончающие клетки его и без того заюзанного мозга. — Как там Ваня? — переводит стрелку разговора. Бен снова исчезает. — Ну и вали. Не оправдывать ожиданий его визитное, неподкупное. Наркота тем и прельщает, что ты сам себе и брат, и отец, и друг, и браконьер, и жертва, и судмед, и первый человек на земле. Вариантов много. Сегодня ему свезло — он в экспедиции на лодке из пальмовых листьев с бамбуковой палкой вместо весла. Вокруг джунгли, а внутри них сосредоточена жизнь. Клаусу чересчур спокойно. Он в медитации и седатации. До некоторых пор. Пожар валит деревья, джунгли лысеют с центра, от точки храма Солнца, на него бегут тигры, вспарывают ему живот когтистыми лапами. Близок выход, его выплюнет кашалот, и столкновение с неприятнейшей действительностью, в партере которой нет Бена с попкорном. — Отказался от меня, чёртова голограмма? Струсил? — он осматривается, никаких признаков Бена, ни намёка, и прикуривает сигарету. Клаус затаскивает себя в ванную со старой, два дня как остывшей водой. Холод работает на уставший, просаженный организм. Он мысленно зовёт брата, залегая глубже на грязное дно, не хватаясь руками за бортики. — Что ты, тише. Привет, — голос Бена где-то совсем рядом. Они выныривают вместе. Четвёртый рад ему. Различие лишь в том, что Клаус голый, впитывающий гематомной кожей влагу, а Бен одетый и сухой по пояс в воде. Преимущество быть мёртвым и не смущать живых. Четвёртый смеётся до хрипов в лёгких. Номер Шесть хмурится. Хрипы эти какие-то дурные, мучающие изнутри шуруповёртом. Клаус привык подлечивать крякнувший иммунитет спиртным. В экстренном чемоданчике нет ничего богаче лилового ястреба и бутылки мамахуаны. — Привет, — передразнивает, недовольно кривляясь. Что-то долго шёл. Предъявить бы. Но есть лимит. — Оригинально, Бен. — Что заслужил. — Помнишь мои первые слова, когда ты стал тоньше нашей с Эллисон блузки? Он вдруг ни с того, ни с сего расковыривает такой застарелый временной отрезок, что Бену страшно, не за себя, за брата. Депрессивная квартирёнка, февраль, доступ к синтетике, не самые лучшие условия, чтобы взывать к прошлому. Отрешаться Клаус умеет, как никто. Талант в своём роде. Хрен растормошишь его чудаковатое обаяние, когда он в хандре. Стиль жизни Четвёртого поощряет эмоциональные перегибы и не терпит середины. — Тебя там не обижают? Первый сеанс с ним, как с духом, вся семья в сборе, кроме Реджинальда Харгривза. Клаус почистил все свои отравленные каналы ради него, нацепил амулеты — дешёвую бижутерию — для прочности связи, хотя ему не за чем, к нему призраки сами ходили на поклон. За окном моросило. Никто не знал загробной дипломатии и на какой стадии принятия находился Шестой. Клаус тяготился всеобщей неловкостью, своей в частности, обычно родственничков не заткнёшь, и в итоге спросил, что спросил. Это запало в душу Бену. Клаусу, видимо, тоже. — Как оказалось, обижают тебя здесь. — Пустяки, не бери в голову, — серьёзность брата пугает, в любую минуту он может отъехать в одиночный бункер. Его нужно спасать. — От тебя просто иногда нужно отдыхать. Упс, не то. — Это единственная правда, которую от меня никогда не скрывали. — Ты напробовался чего-то, пока я отвернулся? — Достаточно мокнуть, Бен, — Клаус бодро хлопает себя по коленкам, вылезает из воды и оборачивает бёдра полотенцем. Наверное, он научился справляться со своей фактической ненужностью. Шестой надеется, что он ещё повоюет за место в сердцах домашних; его же отвоевал. — Пойдём в библиотеку, я тебе страницы попереворачиваю. Что ты там сейчас читаешь? — «Мор. Ученик Смерти» Пратчетта. — Знаешь, — долгий смеющийся взгляд в переносицу Бена, — ты порой депрессивнее той обезьяны, ну той из зоопарка, что сидела спиной к другим обезьянам, у неё ещё бананы тырили. — Неужели. Они подпихивают друг друга плечами в братской поддержке. Как могут.