Веснушки

Мы сидим на лекции — лавина студентов волнится до прихода препода. Мы — это я и вечно молчаливая Дашка. Поточный океан затихает, когда сгорбленный мужчина в очках медленно пробирается к кафедре. Он уже давно не молод, но будет стоять все полтора часа и вещать нам про древнерусских князей. Ступень за ступенью — как волна за волной — студентов опускают головы на лежащие на исчерканных столах руки или в смартфоны. Историк — по виду возрастом с саму историю — настраивает микрофон, нажимая единственную кнопку, и здоровается с нами. Княгиня Ольга. Сегодня история о княгине Ольге. Волна сна накрывает и нашу ступень — двое слева от меня устраиваются подремать, и я вижу ее. Аню. Анечку. Она смешно чешет нос и фыркает, чтобы не чихнуть. В воздухе полно пыли. Той самой, которая из нашей ороговевшей кожи, душного дыхания и сухих книг по истории. Солнце льется сквозь старые стекла окон с разводами в уголках, я вижу пылинки — они мерцают и в единственный миг кажутся красивыми — и она видит тоже, ее глаза блестят — зеленые с золотыми искрами, а волосы красятся в солнечный свет. Она замечает, что я на нее смотрю, и тоненько улыбается мне. Улыбается мне! Она вообще все делает тоненько. Как например, полную луну назад она отказала Ваське-Васютке — пухлому бугаю с вечно веселыми шустрыми глазками и басом, не терпящим возражений и неответов на самые неловкие вопросы — улыбнулась так тонко-тонко как лунный ноготок и «Вася, я не пойду». Он так обалдел, что едва не выплеснул пиво себе на штаны. Остальные девчонки, которые тоже не любили ловить звезды в васькиных поцелуях, обычно придумывали неминуемые — и всегда тяжко и горестно вздыхали — дела, а она… Она поправляла россыпь фенечек на запястье, чтобы они не мешали писать ей про княгиню Ольгу и рисовать — я знала — голубей с огнем в лапках. — Ян, есть ручка? — Дашка копошилась в пенале. Я открыла свой — сшитый из старых (с историей!) лоскутов — и протянула синюю в колпачке. — Спасибо. — Даша надела колпачок на ручкину попу. Дашины буквы были круглые и высокие. Мои часто плясали, как им вздумается, но больше растягивались и ложились вправо. Она писала так же тонко, как улыбалась — чуть остро, строго и прямо. Ольга выходила замуж за Игоря, а в моей тетради плясало чернилами одно число — цифры сегодняшнего дня. Ольга и Игорь — добавила я к числам. Солнце сдвинулось к западу, и пылинки над нашим столом застыли в сумрачном воздухе, а после упали — кажется, все в ее звездную тетрадь. Она тихонько хихикнула и смахнула их со страницы. Я смотрела на пламя потухших без солнца волос — они вились и премило курчавились у уха, когда она снова блеснула искрами в глазах — скорее недоуменно — и вернулась к голубиным крыльям, собирающим в перья ветер. Я вырвала листочек из блокнота — всегда таскала с собой блокнот — и расплясала на нем синюю кровь букв. Пойдем в столовую после пары? Обычно такие записки предназначались Даше. Парень — Илья — рядом со мной таращился на кого-то в ленте инстаграма. Я тронула его за плечо: — Ане, — кивнула на нее и дала сложенный в четыре листочек. Он размял спину, закрывая ее от меня, и разбудил спящую рядом с ним девушку. У нее смялись ресницы, и на щеке осталась карта толстовки. Я улыбнулась — забавно. Аня, Анечка с вязью фенечкиных узоров на льдинках запястьев разворачивала мою записку. Ольга пускала голубей к древлянам. Мне вернулась записка. Можно. Остро и серпасто, как сегодняшний молодой месяц. Я подняла глаза — Анюта глядела на меня лесной зеленью глаз, маленькие солнца сверкали в их глубине. Конечно, я не видела их так явно — крапинки золотых искр, — но успешно рисовала в голове. Голуби вспыхивали в костре вместе с людьми. Привет и привет. А так мы молча шли на обед, молча выбирали себе еду и старались не утонуть в гомоне остальных и тяжелом столовском запахе. Аня стояла передо мной и указывала на курицу терияки, всегда чересчур острую в нашем корпусе. Мне казалось, что я слышала — в голове точно слышала, — как звенят тоненькие подвески на браслете ее левой руки. Анюта расплатилась, искристо взглянула на меня и отошла за стенку — выбирать стол. — По карте, — показала я пластик кассирше и уставилась на свое отражение в окне сбоку. Оно было размытым — как и всегда в университетских окнах: чернились каштановые волосы, рассыпанные по плечам, брови и нос угрюмили все лицо, губы хотя и были полными, но нижняя казалась раза в два толще верхней, из-за чего я неизбежно казалась не только угрюмой, но и обиженной. Глаза смотрели угольками без единой крапинки света. Аня, Анечка с тонким овалом лица сидела спиной к окну и зачем-то помешивала чернила смородинового компота. Я села напротив и видела теперь нас обеих: себя в мутном стекле окна — словно призрака — и ее — живую, захватывающую водянистое столовское пюре на пряные куриные кусочки. Я — ее имя наоборот. Я зачем-то тоже взяла эту курицу, и во рту разгуливал ветер пожара. Аня веселилась, глядя, как я после каждого кусочка отпиваю по два больших глотка из стакана. Ее веснушки взлетали вместе с мышцами на щеке, и та, которая светила с кончика носа, вздрагивала от каждой ее смешинки. Приглядевшись, я заметила целое созвездие крохотных солнц на ее носу. Я — ее веснушки на кончике носа. Мы молчали почти весь обед, а потом пошли вместе до туалета. Анечка расчесывала непослушные кудри, терпеливо отделяя воздушные пряди друг от друга. Фенечки съехали с ее льдистых запястий, браслет зазвенел следом. На тонкой прозрачной коже с ручейками вен тоже звездились веснушки. Я замерла, так и не донеся помаду до губ. Я — ее веснушки на острых запястьях. Мы опаздывали на пару, и Анюта рассердилась на спутавшуюся прядь. Медовые ниточки волос сплелись друг с другом и совсем не желали расшиваться. — Давай я. Она посмотрела на меня и золотые искорки удивленно мигнули в глазах. Я взяла расческу из ее длинных пальцев и мягко коснулась невесомости волос. Они разошлись под моими пальцами и рекой легли в ладонь. Я — мед в ее волосах. — Ну ты… — она восхищенно улыбнулась тонкими губами, и вся ее острота растерялась в лесе глаз. Я протянула ей расческу, Анечка забрала ее льдом тонких пальчиков. Я прикоснулась к солнцу звезд на ее лице, поймала одно пальцем и посадила его себе под правый глаз. — Не против, если я возьму себе парочку? — шепотом спросила я. — Веснушек? — Аня хихикнула. — Да хоть все забирай. Я наклонилась чуть ближе и срисовала взглядом их звездный узор. Подняла глаза к свету золотых искр — ее взгляд больше не был удивленным. Я представила, как зацветет мак на ее щеках, если ее поцеловать, и сразу вспомнился Васька. Если она и мне скажет так остро и тонко? Но мак на веснушках ее щек… Потянулась и поцеловала ее сухие тонкие губы, не закрывая глаз. Анютины искры вспыхнули, но она не отодвинулась, а спрятала их под густыми ресницами и чуть сжала мои губы в ответ. Маки раскрыли алые бутоны прямо на тонкой коже ее щек. Я лизнула ее верхнюю губу, и Анечка отстранилась, смешно забегала глазами и выскочила из туалета. Я улыбалась как полоумная. Смотрела на себя в зеркало, опершись о столешницу у раковины, и всматривалась в тлеющий уголь глаз. Белая кожа щек медленно расцветала веснушками. Анюта, конечно, убежала с пар. Но завтра она точно придет, в этом я не сомневалась. Как и в том, что я снова ее поцелую. Веснушки теперь солнечнились на моих щеках, парочка скатилась по носу к самому кончику — точь-в-точь у Ани, а некоторые вовсе ссыпались на запястья. Я заметила, что если надавить на одну из них на руке — она поблекнет, двинется и повернется. Назавтра мы встретились уже на паре. В аудитории была только наша группа — восемнадцать человек, и я без труда отыскала тонкую линию лица и изящные пальцы, поправляющие воздух вьющихся волос. Она показалась мне непривычно бледной, и на меня больше не смотрела. Всю пару я следила за рисунками ее чернил в тетради, и везде — мне казалось — рисовался странный лохматый парень, весь усыпанный веснушками. Сердце мое заплясало, когда я погладила солнышко на своем белом запястье, и оно тепло поцеловало подушечку моего пальца. Я записала тему семинара в тетрадь и, скосив взгляд в анечкину тетрадь, заметила, что она стерла у веснушчатого парня губы и принялась рисовать их заново. После семинара Анютка, звякнув металлом браслета, выбежала из аудитории первая и растворилась в толпе коридора. Я ее не искала. Было пасмурно, и мед ее волос загустел — мне думалось только об этом. К концу перемены мы столкнулись в туалете. Это были десять минут перерыва, очередь из девчонок щебетала, ожидая свободную кабинку. Аня вздрогнула, увидев меня в конце очереди, рука с расческой замерла посреди спутанного локона. Она вновь перебирала кудри, в этот раз не желая терять время — попутно ожидая свой черед к кабинке. Я подошла к ней. — Привет. Она сглотнула, искры в ее глазах засветились еще ярче. Облизнула ледок тонких губ. — Да. Привет, — вновь потянулась к расческе. Я забрала ее молча и осторожно распутала сцепившиеся золотые ниточки. Аня молчала, избегая моего взгляда. Я прошлась им по ее волосам, снова отпуская нежный ручей волос и возвращая не пригодившуюся расческу, зацепилась за трещинку на нижней губе и поднялась к щекам. Белоснежным, безвеснушчатым прозрачным щекам. — С-спасибо, — она забрала расческу. Подошла ее очередь в туалет, я успела заметить облегчение в лесе ее глаз, прежде чем она исчезла за спасительной дверью кабинки. Я прислонилась к стенке первой — которая у раковин — и вновь принялась играться с солнцами на запястье, ожидая ее. Выйдя, она вздрогнула, заметив меня у умывальников. Искорки вспыхнули ярче, я не сдержала улыбки. — Анечка… Анюта. Аня, — я перекатила тонкие буквы на языке и отпустила их птицей сплетенных звуков. Я — ее имя наоборот. Она громко выдохнула, тряхнув влажными руками — звенькнул браслет — и отрывая бумажное полотенце. — Слушай. Это… Я подошла вплотную, и у Анечки не получилось договорить. Не вздумай меня снова поцеловать, — слышала я в своей голове. А сама медленно склонялась, чтобы Анюта не произнесла это вслух. Она не произнесла. Я сцеловала тонкость ее губ, осторожно провела кончиком языка по ее ранке. На этот раз она ответила сразу и даже сжала линии моих волос в остром кулачке. Мы расстались безмолвно — никто не убегал, стремительно пряча лес глаз, не терялся в море коридорных студентов, хотя его и не было — началась пара. Ночью я долго не могла заснуть — поглаживала созвездие веснушек, катала их по запястью и вспоминала тонкие губы и золотые искры в глазах. Снилось мне — Аня стоит в нашем универском туалете и разглядывает себя в зеркало. Зелень ее глаз — все еще лес, мерцающие искры — светлячки в густой темноте, тонкие крылья бровей, густота острых ресниц, белоснежные щеки. Она смотрит на них, разглядывает нос — словно ищет звезды в тумане неба. Вздыхает, не найдя. Опускает глаза ниже и не видит губ — вместо них ровная матовая кожа. Губы сцелованы, у Анюты их больше нет. Она суматошно хватает сумку, открывает ее, быстро перебирает тетрадки и всякие мелочи. Вытаскивает карандаш и смотрит на него, пока искры затухают и страждуще изламываются брови. Нарисовать.? Я проснулась, судорожно и тяжело дыша. Веснушки все еще дрожали на моих запястьях, когда я двигала их пальцем. Тонкие губы, тонкие губы. Оставались глаза. И золотые солнечные искры среди густого хвойного леса.