Пташка в янтаре

        У зубных крох не было имён. Не потому, что Зубная Фея относилась к ним с пренебрежением — просто когда-то её фантазия иссякла на первой сотне. После этого все помощницы (все, чтобы никому не было обидно) стали именоваться сочетаниями букв греческого алфавита и цифр.         Впрочем, никто, кроме Хранительницы Памяти и их самих, всё равно не мог их различить, так что это было не так и важно.         И уж точно их не различали охотящиеся кошмары.         Сперва пташки пытались сражаться, потом, когда поняли, что это бесполезно — хотя бы спрятаться. Тау-Одиннадцать почти удалось ускользнуть от чёрных бестий. Дворец Феи большой, и кто знает его лучше зубных крох? Но «почти» не считается. Она только успела увидеть хищные жёлтые глаза, — застыла, скованная этим взглядом, как мышь перед змеёй, — а потом вокруг сомкнулась темнота. Холодно, жёстко и мерзко. Страшно. Единственное, что она запомнила из полёта до подземелья.         Наверное, эта клетка была последней, потому что кроме Одиннадцатой там оказалось всего два десятка феечек. Разумеется, так запросто они не сдались. Обшарили всю клетку в поисках лазеек. Хотели попробовать вскрыть замок — правда, не смогли до него дотянуться. Проверили одну за одной все ячейки сетки, но даже малютка Каппа-Три не смогла протиснуться наружу.         Выхода не было. Не так-то просто не впасть в уныние или в панику. Пташки пытались храбриться, поддерживать друг друга, но, стоило какому-нибудь кошмару подобраться поближе к клетке, от боевого духа немного оставалось.         Когда появлялся Кромешник, становилось ещё хуже. Тау-Одиннадцать вместе со своими подругами неотрывно следила за высокой чёрной фигурой. Не потому, что им так уж хотелось его видеть, просто страх приковывал их взгляды к нему надёжнее, чем могли бы симпатия или любопытство.         Они смотрели и слушали, и то, что услышали, дало хоть немного надежды: Хранители помогают их Фее вместо них, не дают ослабнуть детской вере! А Кромешник злился — ещё бы не злился. Кошмар, принесший ему новости, шарахнулся от резкого взмаха руки, как от удара. Растёкся, теряя и меняя форму, метнулся куда-то в сторону, а через несколько секунд клетку тряхнуло, когда он спрыгнул на её верхушку и угнездился там, нахохлившись, как стервятник.         Чёрная химера сидела на клетке неподвижно. Зубные крохи жались внизу. Одиннадцатая несколько раз поднимала голову, чтобы бросить короткий взгляд на кошмара… и то ли на пятом, то на шестом взгляде осознала: он не пытается их напугать. Пытается только держаться подальше от Кромешника.         Зубная Фея никогда не обижала своих помощниц. Она могла быть строгой, но не злой. Им и в голову бы не пришло бояться её. Кошмары же боялись своего повелителя. Одиннадцатой казалось, что это ненормально. Неправильно. Она взлетела выше, присматриваясь к тёмному созданию. Он и его собратья охотились на пташек… по приказу Кромешника.         Зубные крохи не умели говорить. Между собой они общались образами и эмоциями, и также их понимала Хранительница Памяти. Может ли понять кошмар?         Сочувствие. Рука, протянутая ладонью вверх.         Она ждала… ответа, реакции? Но чёрный зверь был всё так же неподвижен.         Когда глаза кошмара обратились на неё, Одиннадцатая испуганно пискнула и нырнула вниз, прячась среди своих подруг.         Потом она жалела, что не успела понять, что же было в янтарно-жёлтой глубине.         Время тянулось медленно и горько, как подгоревшая карамель. Надежда утекала каплями воска с гаснущей свечи. Зубные крохи привыкли жить быстро, постоянно двигаться, так что сидеть под замком для них было невыносимо. Даже один день — это уже очень много. Два, три — вечность.         Когда Джек пришёл, но не освободил их, свеча надежды прогорела сразу наполовину. Они не знали, что случилось, что вообще происходит за пределами подземелья. Но Джек, почти-Хранитель, не освободил их. Это было страшно. Они ведь не могли выбраться самостоятельно, только рассчитывать на Фею и остальных.         Одиннадцатая отвлекалась от безнадёжности тем, что пыталась разговаривать с кошмаром. Привыкнуть можно ко всему, даже к чёрному зверю по ту сторону решётки. Зачем он взбирался наверх и сидел, оплетая прутья пластично-текучим хвостом, даже когда Кромешника в пещере не было, а значит, не нужно было прятаться, — она не знала. Пугать пленниц он не пытался. Чаще всего даже не смотрел на них.         Но иногда он наклонял голову и смотрел на неё. Одиннадцатая уже не вздрагивала, встречая взгляд жёлтых змеиных глаз.         Сочувствие. Спокойствие. Лунный свет. Музыка вальса, льющаяся из открытого окна. Маленький прудик с лежащими на водной глади кувшинками.         Она вспоминала всё хорошее, что могла вспомнить. Отчасти — для себя, чтобы меньше оставалось времени думать о плохом. Отчасти — для чёрно-песочной твари, у которой кто знает, было ли вообще своё «хорошее»?         Они с остальными пташками так и успокаивали друг друга: делились воспоминаниями. Но их было двадцать, а кошмар был один, так что Одиннадцатая снова и снова взлетала к потолку клетки и гадала, понимает он её или нет. Впрочем, сейчас ей казалось, что понимает. Но не может или не хочет ответить.         Когда иссякает детская вера, это не больно. Сперва даже не чувствуешь. Просто…         Крылья перестали держать её. Это было страшно, очень страшно — падать. Когда летать для тебя так же естественно, как дышать, не задумываешься о том, насколько страшно. Она осознала это в то короткое мгновение, когда ещё пыталась уцепиться за решётку, как и то, что её ждёт удар о железное дно клетки…         Пряди чёрного песка держали её в воздухе: осторожно, бережно, даже не примяв пёрышки. И сейчас прикосновение тёмного создания не казалось отвратительным. Одиннадцатая тихо пискнула и взглянула наверх, прямо в уже знакомые жёлтые глаза. И потерялась, увязла в текучем янтаре.         Защита. Забота. Тепло.

05 - 06.05.2013