Слезы моего брата

      Будь осторожен с желаниями, сказал он мне. Но когда я его слушал?       Он сказал мне это, но я ничего не мог с собой поделать, все еще хотел знать, все еще хотел утолить свое любопытство. Думал, что если бы мог просто заставить его впустить меня, я смогу облегчить его боль, разделить бремя.       Он предупредил меня, но я все еще думал, что смогу справиться с этим, когда придет время, все еще думал, что есть способ, которым могу помочь ему. Если бы я только мог заставить брата открыться, мы могли бы найти выход вместе.       Как я мог так ошибаться?       Мое желание исполнилось, я узнал, что было с ним в аду, но цена была слишком высока.       Говорят, что исповедь хороша для души, но кто-то забыл сказать это моему брату. Потому что вместо того, чтобы облегчить его бремя, все стало еще хуже… Это сломало его больше, чем он уже был сломлен… Он ждет что я стану осуждать его, как он осуждает себя сам, а я не знаю, что сказать или, как все исправить.       Как залечить рану, до которой даже не можете дотянуться?       Душа моего брата все еще истекает кровью, и даже его спасение из ада не остановило это кровотечение.

***

      — Я знаю, ты его слышал.       — Кого?       — Аластора. Когда он сказал… что я подавал надежды.       — Да, я слышал его.       — И тебе не любопытно?       — Дин, мне чертовски любопытно, но ты не хочешь говорить о том, что случилось в аду, а я не хочу настаивать.       Я знаю, что он собирается мне рассказать, знаю, что именно поэтому он стал спиной ко мне, скрывая свои глаза и муку от меня, пока оголяет свою душу. Слушать, как он говорит о своей боли итак достаточно тяжело, но я рад, что мне не придется видеть эту боль в его глазах.       — Знаешь, прошло не четыре месяца…       — Что? — я слышал шок в своем голосе.       — Это здесь прошло четыре месяца, но там внизу… время течет иначе… прошло лет сорок.       Мне чуть не стало плохо. Он был там сорок лет, провел больше времени в аду, чем жил и дышал на земле. И я задался вопросом, как я мог отказаться от попыток спасти его? Как мог оставить брата в аду?       Я знал, что испробовал все, чтобы добраться до него, но все же это знание не ослабило вину. Я снова подвел его, и это было тяжело для нас обоих.       Я на мгновение закрыл глаза, понимая, что сейчас узнаю: сколько мой провал стоил ему.       — О, Господи.       Я не знал, как реагировать, но просто должен был сказать что-то, что угодно.       — Они… резали… кромсали… истязали меня всеми возможными способами. И когда от меня уже ничего не оставалось тогда, внезапно… я вновь становился невредим, как по волшебству… Чтобы они могли начать все снова. И Аластор, в конце каждого дня… постоянно, приходил ко мне и делал предложение… Снять меня с дыбы, если я займусь другими душами, начну их пытать.       Его голос настолько ровный, настолько нормальный, словно он описывал события, которые произошли с кем-то другим, а не с ним. По моему позвоночнику пробежала дрожь от ежедневного предложения Аластора, но я гордился тем, что Дин продержался так долго. Хотя знаю, что это стоило ему дорого, что его страдания, скорее всего, стали еще хуже из-за неповиновения.       — И каждый день я велел ему идти надолго и подальше… Я твердил ему это тридцать лет…       Я жду изюминки всей его речи, почти уверенный в том, что будет дальше, но надеясь, что ошибаюсь. Что каким-то образом он сумел продержаться, пока ангел не вытащил его на свободу. Но не думаю, что Аластор так просто отступился от того, чтобы не проверить силу воли Винчестера, и Дин сказал, что продержался тридцать лет, что может означать только…       Я знаю, что он собирается сказать мне, что сломался, что он сделал ужасное, даже непростительное. Просто не ожидал, что он снова сломается передо мной.       — Но потом я просто не выдержал, Сэмми… я не мог… И меня сняли с крюков и, да поможет мне Бог, меня тут же освободили и я сам начал рвать других на куски.       Его голос разбивает мне сердце, я слышу в нем слезы, когда он говорит мне, что сдался. Мне тоже хочется плакать, когда его голос сломался. Признание вины, наконец, вызвало его собственные слезы на поверхность. Из моего брата вытекают боль и мука, от чего он почти разваливается передо мной.       Я понимаю как он говорит, что оставил надежду для себя, так же, как я, наконец, отказался от надежды вытащить его. Его тридцать лет были как мои три месяца, вот как долго его не было. Столько времени прошло, прежде чем я понял, что он был действительно потерян для меня. Момент, когда я понял, что независимо от того, что сделаю, Дин будет проклят навечно. И теперь я вижу, насколько это было правдой. Мой брат, возможно, был спасен из ада, но он никогда не может быть спасен от него.       — Я потерял счет истерзанным душам. То, что я делал с ними…       Боль за этим заявлением сломала и меня. Мой брат провел сорок лет в аду, и теперь лил слезы не за то, что он терпел там сам, а за то, что он заставил терпеть других. Я хотел сказать ему, что эти души были в аду по какой-то причине, что они, скорее всего, заслужили свои страдания. Но знал, что его не волнует, из-за чего они туда попали. Его волновало только то, что он сделал с ними. Он не будет оправдывать свои действия.       — Дин… Дин, слушай, ты продержался тридцать лет, никто не выдержал бы дольше…       Я опускаю голову и пытаюсь контролировать свой собственный голос и эмоции, когда говорю с ним, стараюсь утешить его, но когда я произношу его имя, мой собственный голос подводит меня. Я останавливаюсь, чтобы кашлянуть и этот маленький момент — это то, что, в конце концов, ломает его контроль над собственными эмоциями.       Я поворачиваю голову и вижу, что его стены рухнули. Он стоит, опустив голову, и больше не может сдерживать слезы. Я хочу подойти к нему, правда хочу. Но боюсь, что если я прикоснусь к нему, он разобьется как хрупкое стекло на миллион частей. И я никогда не смогу найти все части, чтобы собрать его снова.       — Это чувство со мной… Оно не отпускает… Как бы я хотел ничего не чувствовать, Сэмми. Как бы я хотел вообще, ни черта, не чувствовать.       Когда он заканчивает говорить, я понимаю, что он имел в виду, когда сказал мне, что я не пойму. И он не сможет объяснить мне, что такое ад. Он был прав, в каком-то смысле я не понимаю, но не так, как он думает. Я не понимаю, как ему удалось продержаться так долго. Знаю, он сделал то, что должен был сделать, чтобы выжить, и я могу смириться с этим, действительно могу. Потому что я сам так делал, пока он не вернулся.       Я существовал.       Я выживал.       Делал то, что должен был сделать, чтобы пережить очередной день.       Я был так рад, что мой брат вернулся, что не хотел видеть, как он просто слепо, автоматически двигается. Я знал, но не хотел видеть, что, хотя он стоял передо мной из плоти и крови, но не был целым... Что часть его осталась в аду. Часть, в которой он отчаянно нуждался, чтобы пережить следующий день. Та часть, которая знает, как пережить это, двигаться дальше, бороться… как приспособиться… простить себя.       Та часть, которая позволила ему сделать то, что он должен был сделать, чтобы выжить в аду.       То, что они, в конце концов, заставили его сделать.       Я наблюдаю, как он отворачивается от меня, и чувствую что-то внутри себя. Но это больше не жалость от бедственного положения моего брата. Это что-то гораздо более глубокое и темное, оно превращает мои слезы печали в контролируемые слезы ярости и гнева. И это держит меня там, все еще на капоте… на расстоянии. Я не могу обнять и утешить моего брата, потому что это ничего не исправит, не поможет ему.       Я сейчас ничего не могу сделать для него. Он прав, я, наконец, это понимаю.       Но то, чего я хочу сейчас больше всего на свете — исправить эту несправедливость. Я хочу хладнокровной, яростной мести тем, кто обрушил эти страдания на голову моего брата.       И я отомщу.       Я хочу, чтобы Лилит и Аластор страдали так, как они заставили страдать Дина, а затем хочу увидеть, как они сгорят в моей ярости. Я чувствую, что темнота во мне снова шевелится и думаю, что, возможно, мне пора закончить свое обучение с Руби. Сейчас моя очередь защищать и присматривать за братом, как он всегда делал для меня… И к черту последствия.       Я наблюдаю как его плечи дрожат, слышу его рыдания, когда он пытается успокоиться. И молча клянусь, что найду способ убить обоих демонов, даже если это будет стоить мне всего, во что я верю, и всего, чем я являюсь.       Потому что он заплатил ту же цену за его любовь и жертву ради меня.       Это стоило ему всего.