Одна, но пламенная страсть

Сгорим дотла в огне, что изнутри Сожрет до пепла проклятую душу… Малыш, ты скажешь, сердце не горит? А сердце без души, увы, не нужно... (Ольга Скарр, "Убить Дракона") Все это случается на следующий день после того, как Лидия, бессменная прорицательница Семьи и негласная «гражданская супруга» Самуэля Салливана, столь неожиданно для всех покидает Странствующий Карнавал. Хотя, по правде говоря, для Самуэля ее поступок не является неожиданностью. «А ведь она и в самом деле брала дочь себе на замену,— кривовато ухмыляясь, он вертит в руках прощальную записку Татуированной Девушки.— И месяца не прошло, с тех самых пор, как эта девочка прибилась к Карнавалу… Господи, неужели она всерьез опасалась, что я стану разыскивать ее?!» …Дрожащие, неровные строчки на разлинованном тетрадном листе. Обвинения и жалобы, щедро пересыпанные недобрыми пожеланиями... Из уст пророчицы все это звучит более чем серьезно. «М-да, спасибо тебе, Лидия. Ты, я вижу, умеешь быть благодарной!» …Сплошные многоточия и множественные восклицательные знаки. И, в самом конце, полурасплывшееся «Об одном только тебя прошу— не обижай мою Мэнди», до крайности умилившее его. «Ну что ты, радость моя… У меня и в мыслях такого не было!»— он небрежно чиркает зипповской зажигалкой, и тонкий краешек листа «прощального привета» красавицы-беглянки, оставившего на душе его столь гадостное впечатление, во мгновение ока занимается ярким огнем… *** Ловко орудуя стальными грабельками, Аманда выгребает из-под колес трейлера прелую прошлогоднюю листву вперемешку с рыхлыми, грязновато— черными комьями подтаявшего снега. Беглый взгляд из-под опущенных ресниц— и вдоль стены фургончика, по узенькой полоске земли, щедро пропитанной талою апрельскою водой, бегут вперегонки веселые язычки пламени. -Поосторожнее там с огнем, трейлер не спали ненароком!— доносится откуда-то из-за фургончиков, и Мэнди, воровато озираясь, притаптывает каблуком темную дымящуюся груду листьев. Ежевечерние выступления на дощатой сцене Карнавала— абсолютно легальная возможность безнаказанно применять свои смертоносные Способности— совершенно не в состоянии утолить ту пагубную страсть к разрушению, что безраздельно владеет ею уже третий год подряд. Искусное жонглирование факелами на потеху почтеннейшей публике, «огненное колесо», деревянные шесты, вспыхивавшие в ее маленьких ладонях, словно полутораметровые свечи — да разве может это все заменить ей то пьянящее чувство всесилия, тот захлестывающий душу восторг, который она единожды испытала, и который ей так хочется пережить снова и снова? Посреди недотушенного кострища, наполовину втоптанная в снежную кучу, тихо тлеет большая, изогнутая, как траурный венок, еловая ветвь. Горьковато-хвойный запах древесного дыма тянется от влажной весенней земли, плывет над плоскими крышами фургончиков Странствующего Карнавала... Тяжело привалившись спиною к грязно-белой, облупившейся несвежей краской стенке трейлера, Аманда и сама не замечает, как с головою погружается в сладостные воспоминания… Ее Пригласительный Компас, заботливо упакованный в замшевый чехольчик, приятно оттягивает карман. Идти до Карнавала, по словам матери, пару часов, не больше. Миновав лесную просеку, свернуть на большое шоссе, и дальше по прямой, пока не упрешься в старый железнодорожный мост. А там уж до заветной цели рукою подать! Ребенок, и тот не заблудится. …Красная спортивная сумка небрежно переброшена через плечо, на лицо по-гангстерски надвинута темно-синяя бейсбольная кепка. Она уже практически готова. Впрочем, нет. Кое-что она чуть было не забыла сделать… …В расширенных от нездорового возбуждения зрачках резво пляшут косматые красные языки пламени. Частный загородный дом миссис Кэрол Стразулла, светло-желтый кирпичный дом, двухэтажный, с резными балкончиками, дом, в котором Аманда провела десять далеко не самых лучших лет своей жизни, полыхает сейчас, словно солома. Черный дым клубами валит над черепичной крышей, с тревожными криками кружат над занимающимся огнем палисадником суетливые галки… «Вот сюрприз будет для тетушки Кэрол, когда она наконец-то вернется!»— Мэнди проказливо хихикает в кулачок. Сила, контролировать которую она сейчас не может и не хочет, сила, что долгие годы копилась в ней, наконец-то вырывается наружу всепожирающим огненным смерчем… -Мэнди, дитя мое, я не слишком утомил тебя домашней работой? Ты, я вижу, у меня уже спишь на ходу!— мягкий, чуть насмешливый голос с какими-то мурлыкающими интонациями мгновенно выводит ее из оцепенения. -Я не сплю, Сэмми, я просто задумалась!— господи, и как же он только умудряется так бесшумно передвигаться по Карнавалу в этих скрипучих ковбойских сапогах… Подмигнув ей самым что ни на есть развязным образом, Хозяин Карнавала берет ее за руку. Его сильные загорелые пальцы, словно цепкие древесные корни, оплетают ее ладонь. И захочешь — не вырвешься! Но ей и не хочется вырываться. Это же Сэм, Самуэль, Сэмми…Тот, кто месяц назад с распростертыми объятиями встречал ее у карнавальных ворот, тот, кто стоя вместе с ней по пояс в холодной родниковой воде, приобщал ее к таинствам Семьи, тот, кто не единожды заступался за нее перед карнавальщиками... Она доверяет ему больше, чем внезапно объявившейся родной матери. Он ближе ей, чем родной отец, которого она никогда и не знала... -Э-э, душа моя, да ты тут совсем закоченела! Ладони— настоящие ледышки... Пошли, погреешься,— голосом, не терпящим возражений, распоряжается он, и Мэнди согласно кивает ему в ответ. Чуть приобняв ее за плечи, он, не торопясь, ведет Аманду в собственный фургончик, ловко обходя по дороге талые весенние лужи, и земля Карнавала скрадывает его легкие шаги... *** -Тебе какого варенья к чаю— малинового или вишневого?— самым что ни на есть разлюбезным тоном интересуется Самуэль у своей маленькой гостьи. Рассеянно, вполуха, выслушивает ее сбивчивый ответ и, не вставая с места, тянется к полуоткрытому шкафчику. На душе у Хозяина Странствующего Карнавала скребут кошки, и виной этому— то злополучное прощальное письмо, что нашел он поутру у себя в фургончике. «И от того, кто преломлял с тобою кусок хлеба за одним столом, я верю— придет погибель твоя…» Что, черт возьми, все это значит?! Она что, намекает на то, что в Семье завелся предатель?— лихорадочно думает он.— И если да, то кто же? Ч-черт, без гадалки я, как без рук!» -Мэнди, дитя мое, да ты совсем ничего не ешь!— его и самого порой так раздражают эти приторно-слащавые нотки в собственном голосе… Круглые девичьи щечки слегка розовеют от смущения. Мэнди тянет руку к вазе с шоколадными конфетами, и Самуэль перехватывает на полпути ее тоненькое запястье: -Ах ты моя маленькая сладкоежка! Она счастливо смеется, шутливо пытаясь отнять у него руку, и мелкие искорки пламени пляшут в ее сапфировых глазах. -А ну-ка! Оле-ап!— Сэм подбрасывает в воздух смятую обертку от конфеты, и молниеносный взгляд Мэнди испепеляет ее прямо на лету. – Черт возьми, отменная реакция! «Как причудливо порою тасуются карты судьбы в небесной колоде,— лениво размышляет он,— эта полудевушка-полудитя — капризное, взбалмошное, недалекое создание, носит в себе одну из самых смертоносных Способностей, что когда-либо порождала земля! Определенно, всемогущий Господь совершил ошибку, дав в руки эту величайшую Силу тому, кто никогда в полной мере не сможет ее оценить…» Поднявшись из-за стола, он неторопливо идет к дверям и прочно запирает замок на два оборота. Затем, наигранно улыбаясь, поворачивается к ней: -Мэнди, девочка моя… «Да, Господь, как это не прискорбно, порою способен ошибаться. И мой долг сейчас – исправить эту досадную ошибку…» *** За четыре месяца до вышеописанных событий… …Он появляется на Карнавале в канун Дня Благодарения, по первому выпавшему снегу выходит из ближайшего леса прямо к его воротам. До крайности изможденный, в почерневшей от грязи серо-голубой фирменной робе с нашивками «Прайматек» на воротничке и манжетах, повадками своими напоминающий зверя, загнанного в смертельную ловушку. Беглец, чудом вырвавшийся из застенков Компании. Собрат по несчастью. О своих Способностях он умалчивает, имени своего не раскрывает тоже, и потому принимается Семьей на правах гостя. Никто из карнавальщиков не тревожит его расспросами. «Придет время— сам расскажет!»— осаживает Самуэль особо нетерпеливых. Этот неразговорчивый чужак, побывавший в аду (ибо только с этим местом ассоциируется у Сверхспособных Корпорация «Прайматек»), и вернувшийся оттуда живым, вызывает особый интерес у Хозяина Карнавала. Он терпеливо ждет, и к исходу первой недели первого месяца зимы его терпение вознаграждается сполна. Человек, нашедший свое прибежище на Карнавале, далеко не простой беглец. Он— бывший сотрудник легендарного Пятого Уровня, один из тех, кто работал еще с Основателями «Прайматек». Сотрудник, слишком далеко зашедший в своих собственных исследованиях, о результатах которых он не спешил докладывать начальству, по чистой случайности разоблаченный бдительными коллегами и угодивший на один Уровень с теми, кого еще совсем недавно считал чуть выше животных. Да, он благодарит Семью за проявленное гостеприимство, и в благодарность готов поделиться своими знаниями с приютившими его... Все это он, неторопясь, обстоятельно выкладывает Хозяину Карнавала в приватной беседе за чашечкой вечернего чая. Самуэль верит ему. У него отличное чутье на людей, и в этом пришлом, с длинными, до плеч, изжелта-белыми волосами, небрежно стянутыми в пучок пестрой карнавальною лентой, и странной манерой отвечать вопросом на вопрос, он ощущает огромную внутреннюю силу. Порой ему даже боязно находиться рядом с ним, и причину этого страха он объяснить не в состоянии. Они сидят за кухонным столом, друг напротив друга, и настольная лампа с надтреснутым абажуром ярко-красного цвета освещает бледное, неподвижное, словно восковая маска лицо пришлого чужака. Черные тени бродят по потолку, старые часы в углу отсчитывают минуты и секунды, а Сэм лихорадочно перебирает в уме десятки, сотни вопросов, ответы на которые он искал годами, да так и не находил. -Моя Способность… Сила, которой я владею от рождения— возможно ли преумножить ее? – наконец произносит он, и голос его непривычно дрожит от с трудом сдерживаемого волнения. В ответ чужак лишь пожимает плечами: — А как можно преумножить то, чего у тебя нет? Ты пуст, Самуэль, пуст, как ржавая железная бочка, что стоит у тебя на заднем дворе. Ты целиком и полностью зависишь от тех, кого столь нежно именуешь «своею семьей», и силами которых питаешься, словно ночная нежить— свежею кровью... Сила, или Способность, как именуем ее мы, исследователи,— это слово он произносит с каким-то особым смаком,— дается не просто так и абы кому. Это нечто, идущее из самой глубины души, это, можно сказать, вторая человеческая натура. Дар, с которым человек сроднился, дар, который он ценит порой больше собственной жизни и с которым не соглашается расстаться до самого последнего вздоха. А ты… Насколько ты сам ценишь Способность, которой якобы «владеешь»? Что ты почувствуешь, если у тебя ее, к примеру, «отнять»? Длинные белые пальцы пришлого чужака стальными клещами смыкаются на запястье Хозяина Карнавала. -В глаза смотри! Смотри мне в глаза!— хрипло выкаркивает ему в лицо незнакомец, и Самуэль не может не подчиниться. Комната начинает вращаться у него перед глазами, и он словно бы проваливается в густую, чернильную тьму… -Ну что, чувствуешь разницу?— ехидно ухмыляется чужак. Сэм медленно приходит в себя. Та черная, с кроваво-красными отблесками тьма, что без остатка поглотила его сознание, стоило ему лишь встретиться взглядом с человеком, сидящим сейчас прямо напротив него, постепенно рассеивается… -Разницу в чем?— ну вот, кажется, и он подхватил эту вредную привычку... Незнакомец так и заходится хриплым, клекочущим смехом. -Ай, молодец! Ай да шутник!— хлопает он себя по коленям в полном восторге.— Способность, Сэм! Чувствуешь, каково это— жить без Способности? А Самуэль и вправду ничего не чувствует. Ни приличествующего случаю душевного волнения, ни давящей сердце тоски— ничего. -Вот видишь, Сэм,— внезапно посерьезнев, сообщает ему пришлый.— Ничего-то у тебя за душой и нет. Я заглянул тебе в сердце, друг мой — и нашел там одну пустоту. Не за что Способности «твоей» зацепиться, понимаешь. Не за что. Нет в тебе, друг, этого, как говорим мы, исследователи, душевного огня. Пустой ты, Самуэль. Совершенно пустой! И от этих слов на душе Хозяина Карнавала, которая, если верить пришлому, «абсолютно пуста», становится как-то тяжело и неуютно. -Хорошо. Ставлю вопрос по-другому,— язык с трудом подчиняется ему.— Что я должен сделать, чтобы обрести Способность? Особый упор он делает на слово «обрести». — А зачем тебе это, Самуэль?— деланно изумляется незнакомец.— «Твоя» Способность уже не устраивает тебя? Или, может быть, ты хочешь быть не хуже окружающих тебя членов «семьи»? Хочешь ощутить себя, наконец, настоящим Хозяином Карнавала, а не пародией на него, коей ты сейчас, вне всякого сомнения, являешься? -Считай, что я просто хочу хоть чем-то заполнить душевную пустоту, которую ты во мне столь зорко разглядел,— уклончиво произносит Самуэль. Он и сам не знает, что двигает им на этот раз— может быть, уязвленное самолюбие, а может, и в самом деле— зависть к тем, чьи Способности не зависят от подпитки чужими эмоциями и чувствами, ибо исходят из самой глубины души.— Ты…готов помочь мне в этом? -Готов, Самуэль,— мертвенно белое лицо незнакомца, освещенное багровыми бликами лампы, сейчас необыкновенно серьезно.— Ты встретил меня, как лучшего друга, ты две недели давал мне пищу и кров. Должен же я за это рассчитаться с тобой, как ты думаешь? Хозяин Карнавала от волнения не может вымолвить ни слова. Он лишь молча кивает в ответ своему странному собеседнику. -Раз своей Способностью ты, как мы уже выяснили, не владеешь, придется тебе забрать чужую!— весело подмигивает ему пришлый.— Я научу тебя, как это сделать. Нет, друг мой, это не тот метод, который ты имел счастье лицезреть несколько минут назад. Для тебя, как человека, никогда в жизни не сталкивавшегося с исследовательской,— глумливый смешок,— работой он необыкновенно сложен. Есть кое-что попроще и, если так можно выразиться, гораздо поприятнее. Тебе, я думаю, этот способ подойдет, как никому. Слушай сюда, и запоминай внимательно. Дважды я повторять не собираюсь! …Способ, коим он делится с Самуэлем, столь же прост и эффективен, сколь и отвратителен. Впрочем, Хозяину Странствующего Карнавала это абсолютно безразлично и запоминает он сей метод чисто машинально, по многолетней привычке откладывать в своей памяти все нужное и ненужное. Первоначальный запал уже угас, и Сэм сейчас не испытывает ни малейшего желания пробовать на себе этот крайне сомнительный способ… -И слишком не увлекайся, друг мой!— незнакомец перегибается к нему через стол, заговорщицки понижая голос.— Помни— Способность, которую ты получишь всю и без остатка, будет в буквальном смысле слова с мясом, с кровью вырвана из чьей-то человеческой души. А это означает, что отпечаток души того человека на ней останется. Ой, какой сильный отпечаток! И потому мой тебе дружеский совет— бери не больше одной души, то есть тьфу, я хотел сказать, Способности. Тебе ее хватит за глаза и за уши, а больше и не нужно. Не жадничай, жадность до добра не доводит. Этой осенью, если помнишь, гостил у вас на Карнавале один тип. Тоже пытался коллекционировать Способности… далеко не исследовательскими методами. И что в итоге? -Что?— эхом откликается Сэм. Да, он прекрасно помнит полубезумные глаза этого безымянного «коллекционера» и его шаткую походку… -Он сошел с ума, Самуэль,— как ни в чем не бывало, продолжает пришлый,— души человеческие, что таились в каждой из его многочисленных Способностей, мало-помалу лишили его последних остатков разума, и он угодил к нам. Я сам, лично,— он поднимает вверх длинный указательный палец,— препарировал его, пытаясь понять— а осталась ли в нем душа собственная? И ты знаешь, я не нашел ее, Самуэль! Пришлые души начисто сожрали ее, обглодали, как псы обгладывают суповые кости. Даже следа не оставили, можешь себе представить! Самуэль презрительно поджимает губы. Ну, уж он-то не настолько глуп, чтобы последовать примеру этого бедолаги и превратить свою душу и сердце в хранилище Способностей, которые вряд ли когда ему в жизни понадобятся. -Вот такие вот, брат, дела!— со значением произносит незнакомец и широко, со вкусом, зевает.— Притомился я с тобой что-то. Отдохнуть хочу. И, если ты не возражаешь… -Нет, конечно!— поднявшись из-за стола, Хозяин Карнавала поспешно распахивает перед ним дверь. По свежевыпавшему снегу беловолосый чужак легкой, пританцовывающей походкой движется к своему фургончику, и длинные полы его стянутого широким поясом пальто плещутся на холодном ветру черными вороньими крылами... На следующий день он, тепло попрощавшись со всеми, покидает Странствующий Карнавал. А Самуэль… Самуэль теряет покой и аппетит. Казалось бы, ничто в его жизни не изменилось. Все то же уважение и неприкрытый восторг читает он в глазах членов своей Семьи, все так же подвластна ему его великолепнейшая Способность. Но что-то словно надламывается в его душе, что, как утверждал пришлый, «совершенно, абсолютно пуста». И вскоре после Рождества, проведенного им, как всегда, в теплом семейном кругу, Самуэль начинает всерьез задумываться о том, чьей Способностью, сильной и полнокровной, сможет заполнить он холодную пустоту своей души. У него богатейший выбор. И время его не торопит. Он выбирает— долго и придирчиво. Ищет и не находит того, чья Способность была бы под стать его собственной, того, чей отпечаток души он мог бы безбоязненно носить в сердце своем. «Способность— это навсегда. Обратно не переиграешь»,— о, он подходит к этому делу очень серьезно и основательно! И наконец, старания его вознаграждены. Свежий мартовский ветер приносит к воротам Карнавала юную веснушчатую особу с волосами цвета огненной меди и неизменной улыбкой на пол-лица. Чуть сконфузившись, она протягивает ему для поцелуя свою теплую маленькую ручку, и Сэм… Сэм совершенно теряет голову. Не от сапфирового цвета глаз и не от застенчивой улыбки, хотя, и улыбка, и глаза, и весьма женственная фигурка этой юной особы вполне достойны внимания… Сила, что бушует в ее груди, воистину прекрасна в своей смертоносности. Огненно-рыжей короной вспыхивает она над ее головой, струится из-под тоненьких пальцев молниями, что обращают в пепел... Аманда, Мэнди… Юная повелительница огня. *** …Медно-рыжие волосы, огненной волной разметавшиеся по подушкам, пахнут костром и еловою хвоей. С превеликим трудом отрываясь от губ ее, карамелево-сладких, Самуэль зарывается лицом в эту янтарную волну. Ему определенно нужна передышка. Нет, он никак не ожидал обнаружить в этом юном, неискушенном создании такого пыла, такой откровенно-бесстыдной чувственности, каких не встретишь порой даже у опытных зрелых женщин... -Какая же ты сладкая, Мэнди…— расслаблено-успокоенно шепчет он, чуть прихватывая губами мягкую розовую мочку ее маленького ушка.— Какая же ты сладкая… Аманда ужиком выворачивается из-под его руки. -Сэмми, ну перестань же, я очень боюсь щекотки!— вскрикивает она в притворном ужасе и смеется, радостно-высвобожденно, а в черных зрачках ее разноцветными кометами вспыхивают и гаснут искры, как от ночного костра. Робкий огонек стеариновой свечки, ясное, безмятежное пламя, сейчас полыхает в ее груди мятущимся огненным шаром. Зрачки ее— как два раскаленных угля, и густая паутина ее ресниц— единственная преграда для огненно-испепеляющих молний. Слабая преграда, ненадежная… -Ах ты моя маленькая трусишка!— включается в игру Самуэль.— А вот сейчас мы посмотрим, боишься ли ты… Он тянет ее на себя, и в тот же миг ослепительно-белая вспышка молнией ударяет в изголовье кровати. «Пора прекращать эти игры… с огнем, в самом-то деле»,— расслабленно-благодушное настроение Сэма как рукой снимает. В конце концов, он привел ее сюда вовсе не для любовных игр… -Сэ-эмми…— она ластится к нему, испуганно и виновато, словно нашкодивший щенок,— я сдерживаюсь, правда, но… это сильнее меня… -Успокойся, девочка моя, я все понимаю,— чуть хрипловатый голос его звучит сейчас необыкновенно мягко,— это не ты, это твоя Способность, не так ли? А теперь закрой глаза, моя милая. Смешно сморщив свой веснушчатый носик, Аманда крепко зажмуривается, и Сэм, чуть помедлив, опускает ей на лицо широкую красную повязку, заботливо изготовленную им из собственного шейного платка. -Сэмми,— она тревожно вскидывает руки,— зачем это? -Так надо, моя дорогая, — Самуэль бережно приподнимает ей голову, тугим узлом стягивая на затылке длинные остроугольные концы шелковой ленты. — Ты ведь не хочешь… поранить меня? …Пылающие костры ее гнева давно обратили бы в пепел любого, кто позволил бы себе даже десятую долю того, что позволяет сейчас Хозяин Странствующего Карнавала, но ему, обожаемому ею Сэмми, рыжеволосая королева огня не в состоянии нанести даже царапину... -Конечно же нет, Сэм! Ты… ты приготовил для меня какой-то сюрприз?— выжидающе улыбнувшись, она послушно затихает на скомканных простынях. Самуэль склоняется над ней. Тонкая серебряная игла, зажатая меж пальцев его, раскачивается, словно крохотный маятник… «Она есть у каждого из вас — Точка Силы, как называем ее мы, исследователи,— хриплый каркающий голос пришлого чужака эхом отдается в его голове,— и найти ее достаточно просто— правда, лишь в тот момент, когда объект исследований находится на пике своих эмоций и потому легко уязвим. Поясняю— эмоции могут быть самого разного плана: гнев, горе, отчаяние, страх, великая радость— да, Сэм, и такое тоже возможно. Как говорится, на любой вкус и цвет!» -Да, Мэнди, ты права. Для меня это действительно… сюрприз, в некотором роде,— поисковая игла в его чутких пальцах дрожит и тоненько вибрирует. Лоб, щеки, область виска… — Мэнди, будь добра, поверни голову… Затылок, верхняя часть позвоночника— чаще всего она прячется именно там… -Сэмми, щекотно!— капризно надувает губки симпатичный объект его исследований.— Зачем ты колешь меня этою штукой? -Потерпи еще немного, родная. Да, они, должно быть, весьма неприятны, эти царапающие прикосновения… Грудь, шея, левое плечо… Он наконец находит искомое. Крохотная темно-коричневая родинка на правом предплечье — приблизившись к ней, серебряная игла-поисковик вздрагивает и замирает на мгновенье, а затем, словно намагниченная стрелка карнавального компаса, начинает медленно вращаться вокруг своей оси. -Потерпи, Мэнди, осталось совсем чуть-чуть…— облегченно улыбнувшись, он слегка сдавливает искомую точку, подушечками пальцев ощущая мягкие, осторожные покалывания. …Словно звонкие молоточки невидимых кузнецов слаженно бьют по микроскопической наковальне…Словно крошечное сердечко пульсирует под тонкою кожей… -Совсем немного, милая,— как следует примерившись, он с силой втыкает меж пальцев длинную полую соломинку-иглу. «Какая же ты сладкая, Мэнди…» — он втягивает, не торопясь, словно молочный коктейль из трубочки, эту огненно-обжигающую энергию. Он пьет ее всю, без остатка… -Сэмми, мне больно…— обессилено жалуется тоненький голосок у него над ухом.— Я не хочу так, Сэмми… «Терпи, моя дорогая. От этого еще никто не умирал,»— горьковатый привкус дыма в его «чудо-коктейле» постепенно сходит на нет. Во рту жжет так, словно бы он нажевался черного перца. Последний глоток, терпкий, опаляющее-дымный— и Самуэль с неохотой отрывается от своей серебряной «соломинки». Ярко-алая капелька крови, точно вишенка в молочном коктейле, мелко дрожит на конце иглы… -Мэнди, подъем!— защитная повязка летит на пол.— Мэнди, Мэ-энди! *** Аманда открывает глаза. Все перед ней плывет, как в тумане, страшно болит голова и почему-то очень хочется пить. -Подъем, моя дорогая!— склоняется над ней Самуэль. Тонкая серебряная игла с хрустом ломается в его пальцах, и острая вспышка боли в правом плече невольно заставляет ее вскрикнуть. -Что…ты…сделал со мною?— цепляясь за его руку, она с трудом приподнимается на кровати. Самуэль смеется. Хриплый, клекочущий смех, чем-то напоминающий воронье карканье. -А разве ты не догадываешься? – отсмеявшись, сообщает он.— Я сделал благое дело, Мэнди. За которое ты, уверен, еще поблагодаришь меня, и не раз. Способность, коей в избытке наделил тебя Господь бог, до сего дня приносила Карнавалу больше вреда, чем пользы. Ты была слишком… несдержанна, дитя мое, слишком порывиста в своих чувствах. Мог ли я, как глава Семьи, спокойно смотреть на это? «Неужели ты и впрямь считаешь благом то, что сделал со мною сейчас?»— она хочет заплакать, но слезы не приходят. Холодная, мертвенная пустота в душе, черные угли догоревшего пожарища… -Сама понимаешь — не мог!— дурашливо подмигивает ей Самуэль, и в темных глазах его алыми крыльями бабочки пляшут веселые языки пламени.— Скажи, что же такого хорошего давала тебе твоя Способность, Мэнди? Развлекаться, поджигая на лету бумажные самолетики или подпаливая хвосты бродячим собакам? Поверь, дитя мое, я смогу найти ей гораздо лучшее применение! Он нетерпеливо прищелкивает пальцами, высекая искры, и Аманде чудится, что над взъерошенной головой его вспыхивает темно-алая огненная корона. Повелитель земли и огня... Его Адское Величество. — Ты украл ее у меня, Сэм,— голос ее неестественно спокоен.— Вор — вот ты кто, Самуэль Салливан. Самый настоящий вор. -Как ты назвала меня сейчас, моя дорогая?— глаза его, два раскаленных угля, словно бы прожигают ее насквозь.— А ну-ка, повтори! -Вор, а кто же еще то?— душа ее безнадежно пуста. Ни страха, ни злобы, ни любви к тому, кого она еще недавно боготворила, не испытывает сейчас Аманда.— Самый обыкновенный вор. И завтра же я позабочусь о том, чтобы вся Семья— все до единого — знали, каким путем ты теперь получаешь свои Способности. Ты… Договорить она уже не успевает. Ослепительная вспышка, яркий сноп пламени из побелевших от ярости глаз Хозяина Странствующего Карнавала… Она умирает мгновенно, так и не успев понять, что произошло, осыпается на пол горсткой серого пепла. -Мне очень жаль, моя дорогая,— пожимает плечами Самуэль.— Действительно, жаль. Его Способность, его новая великолепнейшая Способность переполняет грудь. Боже мой, какая мощь! Он жадно хватает ртом спертый, застоявшийся воздух крошечного фургончика. Ему вдруг становится трудно дышать, он чувствует, как пылающий в груди огненный шар посылает в голову волны нестерпимого жара... Самуэль подходит к столу и берет бутылку с водой. Жадно пьет, остатки выливает себе на плечи. Господи, какое невыносимое пекло! Ему кажется, что он слышит, как пузырится и шипит, словно масло на раскаленной сковородке, чистая родниковая вода, испаряясь на его коже… Да, эта Способность чересчур сильна даже для него. Но ничего, со временем он научится управляться с нею! Господи, как жарко-то! Пот льет с него в три ручья. Дышать нечем. Он должен выйти на свежий воздух… …Пять шагов до дверей фургончика превращаются для него в настоящую пытку. Пол под ногами раскаляется, стены трейлера словно бы сдвигаются, давят с четырех сторон… Три шага…Два шага…Один… Из последних сил он толкает крепко запертую дверь. Господи, да куда же делись эти чертовы ключи?! -Откройте, кто-нибудь…— расплавленный металл плещет ему в лицо, черным, яростным огнем занимаются стены фургончика. …Он умирает долгой, мучительной смертью, страшной смертью сжигаемых за ведовство на кострах Средневековья. Кричит, срывая голос, чувствуя, как огненный зверь рвет изнутри его тело, как поглощают его душу без остатка кроваво-красные чернокрылые демоны, что таились до поры до времени в уворованной им Способности Королевы Огня… *** А в это время где-то неподалеку от Карнавала, в одном из дешевых придорожных мотелей, усталая светловолосая женщина с измученными глазами, что прикорнула на диванчике в холле, внезапно просыпается, как от резкого толчка. Левую руку жжет, словно огнем. Она торопливо закатывает рукав. На идеально-гладкой, сплошь покрытой диковинными рисунками коже, кроваво-красною татуировкой проступает портрет так ненавистного ей человека. Вспыхивает и…исчезает бесследно. Ликующая радость огненной кипящею волной захлестывает сердце бывшей пророчицы Карнавала. Свершилось! Она — свободна. Так же, как и вся ее многострадальная Семья, так же, как и дочь ее, Аманда… Пора возвращаться домой. Она ловко подхватывает на руки дорожную сумку с немногочисленными пожитками, легко направляется к стойке и… от случайного взгляда в зеркало у нее едва не останавливается дыхание. Дорожная сумка тут же летит на пол. Ничуть не стесняясь присутствующих, прорицательница лихорадочно рвет на груди застежку, обнажая плечо, чуть прикрытое полупрозрачной шифоновой тканью. Там, словно картина в раме, переплетенный многочисленными татуировками-узорами, легкой дымкой истаивает ярко-алый портрет ее единственной дочери…