Boys don't cry

Смысла в жизни Баттерса Стотча столько же, сколько в шерстяных носках жарким летом. Он более чем уверен в одном: если он пропадёт, сбежит из дома, умрёт — никто не заметит. И Баттерс не может их винить. Он сам себя ни во что не ставит, а если не любишь себя, как тебя полюбят окружающие? По таким, как Баттерс, не скучают, таких не любят и о таких не беспокоятся. Над такими, как Баттерс, либо смеются и используют, либо игнорируют. Баттерс плохой сын и не менее плохой товарищ — дружить его никто никогда не учил. Баттерс сидит на низкой облезлой скамье, пинает рыхлый мокрый снег и смотрит в тяжёлое серое небо. В кармане — дешёвые леденцы и жевательные сигареты; в рюкзаке — украденный у отца пистолет, а в сердце — абсолютная пустота. Жить давно не хочется, но и умереть слишком страшно. Баттерс всегда был оптимистом, а может, просто дураком, но неспокойную голову постоянно одолевает мысль: а вдруг станет лучше? Вдруг он окажется кому-то нужен? Вдруг жизнь перестанет убегать сквозь пальцы, как рассыпчатый песок? В этом городе Баттерс не видит своего будущего. Он вообще его не видит, а потому не особо запаривается перед предстоящими экзаменами. Не готовиться — безрассудно, готовиться — бессмысленно. Один хер, уедешь не уедешь, а кроме внешних декораций ничего не изменится. Баттерса меняют люди. Люди, которые никогда не смогут иметь с ним нормальных точек соприкосновения. Дело тут либо в слабохарактерности и мягкости самого Баттерса, либо во внезапной жестокости и трусости. А может, во всём сразу. Баттерс с тоской заглядывает в рюкзак. Убивать он себя не будет, слишком трус. К экзаменам, наверное, всё-таки подготовится, того и гляди поступит хоть куда-нибудь и уедет. Уедет к чертям собачьим. Подальше отсюда. Свалит налегке от тирана-отца и безвольной матери; свалит от школы и людей, которые знают его слишком хорошо, чтобы поверить в очевидную ложь. Свалит от своей старой гниющей жизни и начнёт новую. В неё Баттерс войдёт в слепленной до совершенства маске. Он будет прятать дурацкого себя за ней. Никто не поймёт. Благо, Баттерс слишком хорошо знает, как профессиональные лицемеры втираются в доверие к простым людям, используя их в своих целях. Он станет таким же. Не худшая доля, если подумать. Его маску будут любить, с его маской будут дружить. Пусть не с ним самим, но это такая глупость. Скамейка скрипит под весом ещё одного тела. Баттерс вздрагивает и разворачивается так резко, что хрустит шея. Кенни рассеянно хлопает себя по карманам, ничего не обнаруживает и вымученно улыбается своим стоптанным тряпичным кедам. — У тебя есть... — он поворачивается к Баттерсу и резко замолкает, изучая его пристальным цепким взглядом. — Что? Кенни качает головой, вдруг пододвигаясь ближе. Баттерс отодвигается на самый край, запускает руки в карманы, извлекает детскую жевательную сигарету и протягивает её МакКормику. Тот кривит непонятное выражение лица, но берёт, сдёргивает бумажку, имитирующую настоящую сигарету, и забрасывает длинную жевачку в рот. Медленно жуя, он всё сморит на Баттерса, будто чего-то ожидая. — Кен...ни? — удивлённо спрашивает Баттерс, спотыкаясь на середине имени. Ему хочется произнести лаконичное и брутальное «Кен», но они недостаточно близки, они вообще не близки, потому Баттерс зовёт на привычный детский мотив. Кенни приподнимает бровь с еле заметным шрамиком и ухмыляется потрескавшимися кровоточащими губами. — Что ты задумал? — напрямую спрашивает он. Баттерс озадачен. Мягко говоря. «Э-э-э, ну я только что понял, как хочу жить дальше и для этого мне нужно стать моральным уродом» — так он скажет? — Ничего, — нагло врёт. — Ой, не пизди, Баттеркап, я всё вижу, — хмурится МакКормик. — Без понятия, к чему ты пришёл своей пустой головой, но мне это заранее не нравится. «А должно нравиться? Тебе правда есть дело?» Баттерс закусывает внутреннюю сторону щеки, чувствуя на языке металлический привкус. — Всё нормально, Кенни, — с непривычным для себя нажимом отрезает он и торопливо поднимается с насиженного места, желая скорее свалить из пустынного холодного парка. Кенни беспомощно злится, становясь мрачнее грозовой тучи, и натягивает на голову капюшон с облезлым мехом, сжимая колени до выступивших на руках вен. Оборачивается Баттерс рефлекторно. Сам не знает зачем, но смотрит внимательно и долго, будто старается запечатлеть в памяти каждую деталь. Кончики светлой посечённой чёлки, синие глаза, россыпь еле заметных веснушек. Бисексуальная сторона вопит, насколько Кенни красивый, насколько в его, Баттерса, вкусе. И насколько недоступный в своей отстранённости и независимости. У Кенни нет денег, но есть амбиции и огромный жизненный опыт. Баттерс уверен, что в обществе это весит куда больше, а потому завидует. По-доброму. Кенни нельзя желать зла: он и так слишком много пережил за свою недолгую жизнь, научился чувствовать чужой негатив. — Кенни, — зовёт Баттерс, и тот поднимает голову, — почему со мной никто не дружит? Я ужасный человек? Кенни хмыкает, всем видом демонстрируя, что он ни капельки не удивлён. Либо он просто хороший актёр. — Ты не ужасный человек, Баттеркап, — он улыбается и упирает локти в колени, опуская голову. — Ужасен мир вокруг тебя. И я понятия не имею, что ты удумал, но, пожалуйста, не делай этого. Баттерс быстро моргает, пытаясь загнать обратно отвратительную влагу. Главный показатель слабости. Парни плачут только по особым случаям, крутые парни не плачут вообще. Он не крутой парень, но всё равно не может разрыдаться перед Кенни. Перед Кенни МакКормиком, которому только и останется, что посмеяться над проблемами глупого одноклассника. Но он, конечно, не станет, потому что давно парит над низменными издевательствами и самоутверждениями за чужой счёт. Баттерс думает, что Кенни лучше любого в их прогнившем городке. — Я хочу измениться, — рассказывает Баттерс, чувствуя, как промозглый ветер задувает под куртку. — Хочу нравиться людям. У меня получится? МакКормик на этот полный надежды взгляд лишь хмыкает и резко откидывает голову назад, щурясь слабому солнцу. — Только если будешь собой. Фальшивку никто не полюбит по-настоящему. — Меня и так никто не любит, а ты ничего не понимаешь. Баттерс разворачивается, неловко поскальзывается и бежит прочь по припорошённой снегом тропинке. Кенни не смотрит ему вслед, лишь сплёвывает жвачку, ставшую напоминать мягкую резину, жмурит грустные глаза с мокрыми ресницами и проглатывает болезненное «я бы смог тебя полюбить». Лучше Баттерсу не знать, что счастливого будущего у Кенни нет и не будет: долг отца слишком огромен, а ресурсы слишком малы. Даже тело, изнывающее от непрекращающихся укусов и грубых рук, скоро сломается. Кенни просто надеется, что когда это произойдёт, Карен будет в безопасности, а Баттеркап счастлив в своей новой жизни. Одинокая слеза скатывается по бледной щеке к покусанным губам, и Кенни её быстро слизывает, морщась от соли разочарования и обиды. Иногда парни всё-таки плачут, даже самые крутые.