Искусство

— Почему ты один? — спросил Цзян Чэн. Он хотел спросить не только это. Выйдя из помещения после очередного изнурительного дня, проведённого в компании миллиарда документов, которые нужно подписать, Цзян Чэн заметил Хуай Сана, сидящего у реки. Он сидел, слегка дрожа от холода, и расслабленно смотрел вдаль, наслаждаясь ещё не скрывшимся за горизонтом солнцем. — Ой, — заметив его, Хуай Сан вздрогнул. — Я тебя не заметил… Цзян Чэн хмыкнул. Подойдя ближе, он внимательно осмотрел мужчину и пришёл к выводу, что тому просто необходимо скорее отправиться в тепло. — Если ты заболеешь, я за тобой ухаживать не буду, — злобно сказал Цзян Чэн. Они оба знали, что это ложь, поэтому Хуай Сан на его реплику лишь виновато улыбнулся. — Тебя долго не было, а я так и не придумал, чем мне заняться, — он вновь перевёл взгляд в сторону реки. — Мне хотелось порисовать, но я не нашёл свой холст. Не пойму, куда он только мог деться. — И именно поэтому ты сидишь и… , — ему очень хотелось добавить «терпеливо ждёшь меня», но он не стал. — Отмораживаешь свою задницу? — Не беспокойся за её сохранность, я слежу за ней, — Хуай Сан тихо засмеялся. — Ты закончил? — На сегодня хватит, — Цзян Чэн смотрел на своего возлюбленного, который, несмотря ни на что, всё ещё сидел поникнувший, и тут в его голове родилась идея. — Ты всё ещё хочешь порисовать? — У меня же нет холста, — удивился мужчина, внимательно смотря на него. — И что? Это же не значит, что ничего нельзя придумать, — Цзян Чэн фыркнул, схватил того за руки и немного грубо поднял на ноги. — Идём. Ноги Хуай Сана от долгого сидения затекли, поэтому первые его попытки сделать хотя бы пару шагов были больше похожи на покачивание изрядно выпившего человека, поэтому Цзян Чэн, закатив глаза, быстро подошёл ближе к нему, а затем подхватил на руки, прижимая это сокровище ближе к себе. — Ч-что ты делаешь? — тут же смутился Хуай Сан, пытаясь прикрыть лицо веером одной рукой. Второй же всё равно схватился за шею мужчины. — Так мы и за сто лет не дойдём. Ничего больше спрашивать Хуай Сан не стал, лишь ещё сильнее покраснел и решил просто довериться ему. Как эти двое сошлись никто не знал. Просто однажды по всем орденам разнеслась весточка о том, что глава ордена Цзян выходит замуж. И не за кого-то там, а прямиком за главу ордена Не, так же известного как «самый непутёвый глава в истории». Шок может у людей и был, но на статус обоих это никак не повлияло. Авторитетом Цзян Чэн обладал уж слишком огромным, поэтому брак с мужчиной сильной роли не сыграл. Да, большая часть женского населения чуть не затопила пристань лотоса в слезах разбившихся надежд, но что поделаешь, если любовь нагрянула вот так. Не Хуай Сан и без того был с такой репутацией, что хоть стой, хоть падай. От него ожидали чего-то подобного, поэтому в ордене Не не было ни капли удивления. Наоборот, некоторая радость, ведь под контролем ордена Цзян их собственный сможет подняться в глазах других заклинателей. Конечно, всё ещё оставались те, кто просто не понимал, что же нашёл такой сильный, властный и в конце концов просто завидный жених в этом тихом, пугливом, сумасшедшем незнайке. Ответ простой — у любви глаза слепы. Да и какая разница, что именно он нашёл, главное было то, что они, наконец, вместе. — Так что ты задумал? — даже зайдя в комнату, Хуай Сан всё ещё не понимал, что именно сейчас будет. — Твои краски здесь? — Д-да, — неуверенно произнёс мужчина, смотря на Цзян Чэна. Тот лишь кивнул и вдруг начал раздеваться. — А, зачем ты… , — и тут Хуай Сан, кажется, понял. — Правда? — Я знаю, как ты любишь рисовать. И так же знаю, что это из-за меня ты вчера лишился старого холста, — Цзян Чэн полностью избавился от верхних одежд и остался в одних лишь штанах. — Так что я хочу загладить вину, став сегодня твоим холстом. Хуай Сан замер, внимательно смотря на мужа и боясь даже вздохнуть. Всю жизнь его считали слабым и никчемным только за то, что он предпочёл искусство рукопашному бою. Он часто боролся с ненавистью к себе, он всё слушал и слушал отвратительные вещи себе вслед. И каждый день он готов был разорвать и выбросить все веера, кисти, краски, он готов был выбросить себя, только бы не слушать всё это. Цзян Чэн никогда не считал его никчемным. Однажды он случайно попал в комнату Хуай Сана, терпеливо дожидаясь его после тренировки с братом, и увидел все находившиеся там работы. Он просто стоял посередине комнаты и переводил взгляд от разбросанных листов до картин и вееров, лежащих неподалёку. Хуай Сан, заметив это, готов был убить себя. Он был влюблён в Цзян Чэна с детства, мужчина был его первой и, кажется, последней любовью. Больше всего на свете Хуай Сан боялся разочаровать именно его, и прямо сейчас он вот-вот готов был сделать это. Но Цзян Чэн обернулся и похвалил его работы, светясь от восторга. Он перевёл взгляд на стол, где лежал ещё незаконченный веер, на котором медленно вырисовывался огромный цветок лотоса, и лишь спросил, может ли он забрать его тогда, когда он закончит. Цзян Чэн был первым человеком, который посмотрел на него с восхищением и гордостью. Он был первым для него во всём. — Ложись на живот, — скомандовал Хуай Сан, быстро отбегая к столу, чтоб взять кисти и скорее приступить к работе. Цзян Чэн лишь слегка приподнял уголки губ и лёг на кровать, стараясь устроиться удобнее для себя и как можно более удобно для мужа. Хуай Сан, обернувшись и увидев свой «холст» на сегодня, нервно вздохнул. Намечалось что-то как минимум интересное. — И долго ты будешь копаться? — рыкнул Цзян Чэн. — Тут холодно. Хуай Сан очнулся от своих мыслей и подошёл к нему, рассматривая спину, которую ему позволили расписать. Коварно улыбнувшись, он точно так же скинул с себя верхние одежды, абсолютно не думая ни о чем, а потом пристроился на чужих бёдрах, случайно хватаясь за ягодицы в попытках удержать равновесие. — Мне казалось, что ты собирался рисовать, — рвано вздохнул Цзян Чэн. — Так и есть, — Хуай Сан наклонился, нависая над спиной, покрытой яркими царапинами, оставленными им же прошлой ночью. Никакого стыда, лишь месть за его собственную шею, пестрящую синяками от укусов. — Что-то не похоже, — хмыкнул мужчина под ним, слегка расслабляясь. — У тебя не так много времени. Такими темпами я долго не смогу. — Не сможешь что? — Сдерживаться, — кончики ушей Хуай Сана покраснели, а низ живота приятно стянуло. — Глава ордена Цзян, да вы ненасытный, — говоря это, он слегка обмакнул кисть в краску, а после аккуратно прикоснулся к холсту. — Не вам мне это говорить, глава ордена Не. Сами же видите следы собственной похоти, — Цзян Чэн вздрогнул, когда его муж провёл кистью, но постарался тут же вновь расслабиться, чтоб не испортить картину. Хуай Сан звонко рассмеялся. Пожалуй, из них двоих действительно самым ненастным был всё же Цзян Чэн, но он сам ничуть ему не уступал. Ему нравились прикосновения мужчины, нравился тихий шёпот. Нравились укусы на ключицах и засосы на шее. Нравились синяки на бёдрах и привычная боль в пояснице. Он просто любил Цзян Чэна и хотел получать его любовь во всех вариациях. — Так что ты рисуешь? — подал вдруг голос явно заскучавший мужчина. — Не скажу. — Скажешь, если хочешь завтра сидеть, а не стоять на встрече с главами кланов, — мужчина готов был поспорить, что Цзян Чэн в эту секунду победно ухмыльнулся. Хуай Сан же, вновь сделав несколько мазков, наклонился и, проведя языком по мочке уха, прошептал: — Тогда я точно ничего не скажу. Цзян Чэн напрягся. Хуай Сан чувствовал нарастающее возбуждение мужа, но хотел сделать ещё хотя бы парочку мазков. Всё же вся эта идея была слишком эстетичной и чересчур сексуальной. Он и сам уже начал порядком возбуждаться только от одного вида его мужа под собой. — Ты помнишь тот веер, который я подарил тебе? — неожиданно спросил он, вновь опуская кисть в краску. — Тот, на котором был огромный лотос? Помню, а что? — Мне кажется тебе уж слишком идут лотосы, — Хуай Сан рассмеялся. — Ты… Так ты там… — Да, — он улыбнулся. Хуай Сан уже понял, что закончить ему не дадут. Цзян Чэн резко подорвался и одним движением поменял их местами. Хуайсан только и успел, что вовремя убрать в сторону чашку с водой, да скинуть на пол краски. — Ты ведь специально, — Цзян Чэн зарычал ему в ухо. — Сначала нет, а потом да, — Хуай Сан улыбнулся. — Тогда пощады не жди, художник. Он и не ждал, лишь надеялся. Потому что он любил всю эту грубость, смешанную с нежностью. Он любил этот хаос, который превращался в гармонию рядом с ним. Цзян Чэн был холстом, на котором можно было писать, и он написал там своё имя. Он написал его чернилами, которые невозможно стереть. Они въелись в сердце и раствориться уже не могли. Всю свою жизнь Хуай Сан любил искусство. Однажды на его пути встретился человек, являющийся его живым воплощением. Тогда душа творца, грезющая обрести собственное вдохновение и безграничный поток счастья, обрела то, о чём мечтала.