***
— Всё в порядке? Тоша широко улыбается за них обоих и делает едва заметный шаг вперед, словно готовый чуть что закрыть собой Лёшу. От чего угодно, даже если это всего лишь обеспокоенный Гиля. — В полном! Тебе Сэм не звонил? А то мы вчера час болтали, и я так и не понял, он нас похвалил, обругал или что вообще. То ли мы молодцы, что боремся и играем с полной отдачей, то ли дураки — по тому же. — Наверное, всё же ругал, — чуть слышно шепчет Леша и вымученно улыбается, потирая расцветающий глаз. — Никак не перестанет беспокоиться. — В этом ничего плохого! Я тоже беспокоюсь. Мы же команда, верно? Семья, нет? — Да. Да, конечно. Семья. Леша снова улыбается, на этот раз немного искреннее, но всё равно устало, и прислоняется к Антону, укладывая голову ему на плечо. — Точно нет сотрясения? — Точно, несколько раз проверили. Тебе не о чем переживать, честно. Давай, взбодрись, у нас впереди кубок, вот о чём стоит думать, — Тоша легонько поглаживает поясницу Лёши, будто успокаивая, а другой рукой хлопает Гилю по плечу. Тоже — успокаивая. Что-то во всём этом кажется Гиле неправильным, но он никак не может понять, что именно. Тем временем на поле выходит Федя, но почему-то идёт не к ним, а к другим воротам. Гиля оборачивается к близнецам, чтобы узнать, не поругались ли они часом, но тех уже и след простыл: стоят за мрачным Гариком и о чём-то шепчутся, постоянно соприкасаясь пальцами. Гиля обещает себе присмотреть за ними, а вечером обязательно позвонить Саше.***
Столько было слов и угроз И всё зря? Ничего не сделаешь? Что ты, что Тихонов Зато разговоров
Хочешь, чтобы мы все собрались и отомстили? Думаешь ты получишь по заслугам и всё? Этап пройден? Преступление и наказание? Это не так работает Тебя никто не тронет И тебе с этим жить***
— Что случилось? — Ты сейчас серьёзно спрашиваешь? Они лежат на слишком широкой для них двоих кровати, соприкасаясь коленями и переплетя пальцы. Находя утешение друг в друге, боясь упустить друг друга из вида хоть на миг — вдруг тоже исчезнет? — Помимо этого. Я вижу, что ты чем-то загружен. О чём думаешь? Антон зажмуривается, а потом чуть подаётся вперёд, бодая Лёшу лоб в лоб. — Вспоминаю день рождения Андрея. Когда ты на сборах был. — Это когда ты предложил мне сказать Феде, что я спал с Саньком? — Ага. Просто… Я же тогда решил, что это круто. Ну, знаешь, так страстно, по-новому. У меня же тогда даже синяки от его хватки остались. Думал, ух, как круто, когда так ревнуют, огонь, надо бы повторить. — Теперь думаешь, что всё могло закончиться хуже? Антон судорожно качает головой, насколько позволяет подушка, и сильно сжимает ладонь Лёши. — Думаю, что я ещё тогда должен был что-то разглядеть. Или голову включить, а не кайф ловить, как кретин последний. Может, если бы я тогда заметил в нём что-то такое, всего этого бы просто не произошло. — Придурок. Тош, мы бы ведь заметили, если бы в нём что-то такое было. Но ни намёка. Что ты мог заметить? Сам же говорил, тебе в кайф, когда пожёстче. Разве он тогда сделал хоть что-то против твоей воли? Или тебе что-то не понравилось? Просто я перешёл черту, не стоило говорить так про… Ай! — Это сейчас тебе не стоит говорить, — почти что шипит Антон. Единым движением ему удалось откинуть Лешу на спину и усесться на его бёдра. Теперь он нависает над Лёшей, в бессильной злобе комкает простыню у самой его головы, но выглядит отчего-то так, словно собирается разреветься. — Не смей говорить, что это твоя вина. И думать тоже. Что бы ты ни сказал, это не повод. Ты не можешь оправдывать его своими словами. — Я не оправдываю, — тихо отзывается Лёша, невольно отводя взгляд. — Лёш, я… Я понимаю. Так было бы проще. Плохие вещи происходят только с плохими людьми, здорово звучит, да? Но это не так. Плохие вещи совершают плохие люди, вот что ближе. — С Сэмом говорил что ли? — Сэм ещё не знает. — Сам-то в это веришь?***
— Так. Какого хера у вас произошло? — ЮрПалыч, да ничего не… — Это был риторический вопрос. Меня не ебёт, что у вас произошло, ясно? Я вообще всё это время старался не думать, что там между вами творится, хотя любой другой тренер такое пресёк бы на корню. Но я слишком сердобольный, а вы вечно этим пользуетесь. У Антона так-то много чего есть сказать о сердобольности дорогого тренера, но он благоразумно лишь кивает и изображает самый виноватый вид, на который способен. Рядом зеркальным отражением с подбитым глазом поджимает губы Лёша, а Смолову и притворяться не нужно — уже какой день ходит никакущий. Как будто теперь это что-то изменит. — Значит так. Всё, что я хочу знать: можете ли вы нормально работать вместе? Я повторяю: нормально. — Можем. — Без проблем. — Вам не о чем беспокоиться. — Ещё что интересного расскажете? Может, мне и за сезон переживать не стоит? Пошли вон, чтоб глаза мои вас до тренировки не видели. Миранчук, останься. Лёша. Тоша остаётся в коридоре, дожидаясь брата, к его удивлению, Смолов тоже не торопится уходить. — Мы можем поговорить? — Мы уже всё выяснили. Краем глаза Тоша замечает, как Смолов нервно трёт костяшки правой руки, но сразу отворачивается. Это больше не его дело. Это больше не его проблема. Не их. — Я хочу извиниться. — Мы тебя ещё тогда услышали. Уходи, пожалуйста. — Вы же только что сказали, что мы сможем нормально работать? — На поле. Смолов выглядит так, будто Антон его ударил. Вообще, Антон бы с радостью, но в голове всё ещё набатом бьётся голос Лёши: «И чем ты тогда будешь лучше?» Лёша выходит из кабинета Палыча, чуть улыбаясь, и даже не останавливается, потянув за собой Тошу за край манишки. На Смолова он даже не смотрит. — Что хотел? — Спросил, нужна ли помощь, — одними губами отвечает Лёша и на мгновение в его глазах мелькают былые чертята. — Выпытывал, стоит ли ему что-то делать со Смоловым. — А ты? Лёша дергает подбородком, что, очевидно, означает то ли «ничего», то ли «да хуй с ним», и Тоша на мгновение сжимает его пальцы, прежде чем они выходят на разминку. В центре поля о чём-то ожесточённо спорят Чарли, Саба и Гарик, но тут же замолкают, увидев братьев. — Уже все что ли в курсе? — Леша откровенно злится, а ещё нервничает, потому что эти перешёптывания — последнее, что им нужно, чтобы прийти в себя. Даже если все желают им только добра. Особенно, если все желают им только добра. Благими намерениями, что называется. — Странно, что Тара не с ними. Не сговариваясь, Лёша с Тошей оборачиваются, как раз вовремя, чтобы заметить, как Дима хватает Смолова под локоть и тащит к угловому флажку. — По идее, мы ведь должны вмешаться? — По идее. Но если подумать, Тара взрослый человек. — И если подумать, капитан у нас Гарик. Гарик, будто услышав, зло сплёвывает под ноги и спешит следом. С угла поля доносятся «Палыч», «всех уебёт» и «разбираться не станет». После этого он выговаривает Смолову уже тише, а Дима с виноватым видом возвращается обратно. — Не смотрите на меня так. Поверить не могу, что вы его защищаете. — Дим, мы команда. Помни об этом. Это сейчас важнее всего. — Тем более, если бы это случилось с Тошей, тебя бы никакой Гарик не остановил, — неожиданно тянет Лёша, за что его тут же ощутимо щипают за бока сразу с двух сторон. Впервые за последнюю неделю Лёша смеётся. Всего пару секунд, но для Тоши это как благословение.***
— Ты в порядке? Выглядишь совсем измученным. Это из-за того, что сделал Федя? — Марио лежит поперёк кровати, раскинувшись красивой звездочкой, так что Гиля невольно залипает. — Нет, я… Подожди, откуда ты знаешь про Федю? — Игорь разговаривал с Сашей, я случайно подслушал. Не всё понял, но там сложно было что-то другое подумать. Игорь ужасно злой был. Сразу убежал из раздевалки, даже не заметил, что я вернулся. — Марио пытается выглядеть виноватым, но получается так себе: проглядывают лёгкое любопытство и неприкрытое беспокойство. Гиля медленно качает головой и лениво поглаживает лодыжку Марио, собираясь с мыслями. Он не представляет, как можно словами выразить, что творится в его голове с тех пор, как он узнал про поступок Феди. Когда прошлое только-только отступило, когда у них с Марио наконец-то сдвинулось с непонятной мёртвой петли, похожей на день сурка, — снова бесконечные флэшбэки. Конечно, сравнивать Федю и Мигеля просто глупо: один по глупости не смог сдержать эмоции и своими руками всё разрушил, другой же планомерно день за днём прогибал под себя, мастерски используя лишь слова и интонации, тут и никакие кулаки не нужны. И всё же итог один — преданные и растоптанные любящие люди, не знающие, как теперь доверять кому-то ещё. Лёша с Тошей хотя бы есть друг у друга, а он… А он наконец-то нашёл Марио. И, кажется, готов ему открыться. — Это из-за Мигеля. — Он снова тебя доставал? — Марио тут же вскидывается на кровати, сбрасывая с себя негу и расслабленность. У Маринато неожиданно сердце сжимается от такой реакции. Невероятно, насколько же была уничтожена его самооценка, что он так реагирует, когда кому-то искренне не всё равно. — Нет, просто… Из-за того, что случилось, я будто переживаю всё это заново. Закрываю глаза, и вижу его лицо. Делаю что-то не так на тренировке, и слышу его уничижительные комментарии. Что я ни на что не годен, что кому я кроме него нужен, что мне работать нужно больше кого бы то ни было. Мне понадобилось так много времени, чтобы порвать с ним, чтобы окончательно уйти, и теперь… Маринато на мгновение замолкает, собираясь с духом, а Марио подсаживается ближе и обнимает со спины, сцепив ладони в замок у него на животе. Он знает про Данни: обрывки, осколки прошлой жизни Маринато, до которой ему нет никакого дела, пока это не волнует самого Маринато. Даже этих обронённых фраз было достаточно, чтобы составить вполне однозначное впечатление, но тут Маринато начинает говорить, и с каждым словом Марио всё больше и больше чувствует себя натянутой струной. Он слушает, не прерывая и даже стараясь не дышать, понимая, что черта пройдена, что Маринато просто необходимо выговориться, проговорить все воспоминания, что без этого они просто не смогут пойти дальше. И всё же Марио невыносимо хочется заставить его замолчать, чтобы не слышать больше ни единого слова, потому что слушать, как Маринато говорит про себя такое — и так спокойно и отстранённо — просто выше человеческих сил. Когда Маринато наконец замолкает, Марио сжимает его так сильно, как только может, и утыкается лбом ему в плечо. — Я бы убил его, — через бесконечные мгновения напряжённой тишины наконец произносит Марио. — Если бы он был где-то здесь, я бы его сейчас убил. — Ты же не серьёзно. — Я смертельно серьёзен. Маринато выворачивается из крепких объятий и с ужасом смотрит на Марио. На обычно солнечного и улыбчивого Марио, который сейчас будто постарел и потерял всю радость. На ум невольно приходят Азкабан и дементоры. — Думаешь, физическое насилие что-то решает? Что оно чем-то лучше того, что он сделал со мной? — Я думаю, что такое не должно оставаться безнаказанным. Я думаю, что готов убить за тебя. Потому что-то, что он делал… Такое нельзя прощать. Есть вещи, которые не должны оставаться без наказания. Маринато смотрит на совершенно незнакомого ему Марио и просто не знает, что сказать или сделать. — А если я сделаю что-то такое? То, что нельзя оставлять без наказания? Марио широко улыбается своей самой солнечной улыбкой, и на контрасте это почему-то выглядит попросту жутко. — Ты никогда ничего такого не сделаешь. Это же ты. К тому же, я ведь не мститель в обтягивающем костюме, чтобы вершить по ночам справедливость. Но ты это ты, и мне плохо от одной мысли, что с тобой кто-то посмел так обращаться. Ты один из лучших людей, кого я знаю, про тебя постоянно говорит Игорь, и знать, что какой-то урод… Мы столько лет живём буквально бок о бок, у нас столько общего, и я всё думаю, что было бы, сойдись мы раньше. Я не смог бы его убить, прости. Красиво звучит, но понимаю же, что не смогу. Но мне правда хочется его как следует отделать, чтобы он хоть немного прочувствовал эту боль на себе. Хотя бы так. — Марио пристально смотрит на отстранённого Маринато и сжимает пальцы в кулак. — Прости. Должен был тебя поддержать и подбодрить, а в итоге лишь расстроил ещё больше. Думаю, мне лучше будет уйти. Надеюсь, Игорь тоже не способен убивать, несмотря на все свои угрозы. Марио мрачно усмехается, качает головой своим мыслям и поднимается с кровати, но неожиданно понимает, что его держат за руку. — Останься. Только пообещай, что никого не будешь избивать. Даже ради меня. Или из-за меня. Один уже домахался кулаками. Не хочу быть как Артём. *** — Серёж, ну ведь как человека просил тебя поговорить со Смоловым. — Во-первых, я тебе ещё тогда сказал, что ты можешь сделать с этой просьбой. Во-вторых, ты с ним тоже разговаривал. И твой Гиля тоже. И даже ваш бешеный Самедов. В-третьих, как такое вообще можно заметить и предотвратить? Ну и в четвёртых… Игорь, что случилось? Ты же не из-за Миранчуков так переживаешь. Игорь вздыхает и протягивает руку к монитору, чтобы хотя бы на экране увидеть, как соприкасаются их пальцы. Так странно, они живут на разные города в разы дольше, чем вместе, но порой разлука всё ещё кажется невыносимой и болезненной. — Сашка звонил. Он и рассказал, я потом уже с Маринато общался. У него там тоже… не очень всё хорошо. — Они же воспрянули духом и стали набирать очки, разве нет? Мне очень понравилась их последняя игра. Этот сезон, конечно, уже не спасти, но Саша не из тех, кто сдаётся, а в следующем сезоне я многое на них поставлю. — Серёжа. Я же не об этом. Совершенно разбитый и измученный Игорь служит лучшим ответом на так и не высказанный вопрос. — Насколько серьёзно? — Достаточно, чтобы он ушёл, но… Как такое вообще происходит? Как люди могут вести себя так со своими партнёрами? И на них же ведь не написано, что они мудаки, что обходить нужно десятой стороной. Он же ещё ребёнок совсем! — Игорь, когда ты был в его возрасте, мы с тобой уже пережили Париж и Казань. Ты всегда будешь переживать за него, как и я, но мы оба знаем: он уже взрослый и очень сильный. Или я и с Фалькао должен был поговорить? — Сергей едва заметно улыбается, пытаясь хоть немного разрядить обстановку, и судя по уставшему смешку, ему это всё же удаётся. — А мог. Ты у нас полиглот, не я. — Зато в магистратуру полез. Игорь шутливо грозит кулаком в камеру, но всё-таки расслабляется. Сергей бросает короткий взгляд на настенный календарь: до выезда в Москву осталось всего-ничего. *** Диван отвратительный. Жёсткий, узкий, совершенно неудобный — настоящее орудие пыток. Федя купил его почти сразу, когда понял, что никак не может уснуть на широкой и совершенно пустой кровати. Лёша и Тоша не брали трубку, а потом и вовсе заблокировали его номер, так что Федя поехал в магазин и выбрал самый уродливый диван, какой только нашёл. План заключался в том, чтобы мучиться на нём в гостиной и представлять, что это просто привычный очередной косяк, что его мальчики спят за стенкой, крепко обнявшись и нарочито дуясь. Что утром его встретит тарелка каши с изюмом, что его обнимут в четыре руки, всё ещё притворно ворча, что они вместе поедут на базу, и Федя будет сидеть сзади, наблюдая, как Лёша с Тошей подпевают своему плейлисту. План проваливается. Феде удаётся поспать от силы час, потому что, стоит ему закрыть глаза, как он снова видит лежащего на полу Лёшу, его неверящий и испуганный взгляд. Слышит крики Тоши и постоянное «убирайся!», которые не заглушить ничем. На кухне, разумеется, никакого завтрака, только жуткий холод, потому что Федя забыл закрыть окно вечером. Сегодня выходной, и если раньше это означало ленивую возню перед телевизором, шутливые потасовки за джойстики или долгие прогулки по совершенно странным местам, — потому что Лёша с Тошей совершенно игнорировали его динамовское прошлое и упорно пытались «познакомить» с городом, — то теперь у него пустая квартира и молчащий телефон. Феде кажется, что он просто выброшен за борт, потому что даже на тренировках он неожиданно стал оставаться в стороне. С ним разговаривали, если он подходил, но шутки и беззлобные подколы исчезали в его присутствии, так что он обычно спешил уйти сам. Слава Богу все были профессионалами и хотя бы на игре изменившаяся атмосфера никак не сказывалась: по крайней мере, на него по-прежнему пасовали, если он был удачно открыт, и даже одобрительно хлопали по плечам, поздравляя с голами, но стоило Палычу дать им свободное время, как он тут же оказывался в одиночестве. Пару дней назад Федя даже попытался разговорить Хвичу, раз уж все, с кем он привык проводить время, теперь старательно его избегали, бросая редкие неприязненные взгляды, но невесть откуда взявшийся Саба — Федя готов был поклясться, что ещё секунду назад тот был на другом конце поля, — тут же забрал его с собой, яростно что-то высказывая на грузинском. И всё же на тренировках с ним Лёша и Тоша. Чужие и совершенно неприступные, но рядом. Больше всего Федю убивает даже не то, что он сам вычеркнул себя из их жизней, а то, что он полностью разрушил нечто большее, чем их отношения. Он так старательно вытаскивал Лёшу из его раковины, а теперь тот снова зажат и на всех смотрит с опаской, почти не подпуская к себе никого, кроме Тоши. Он даже Гильерме не подпускает к себе, хотя их невероятно близкие на каком-то непонятном уровне отношения Федя уже давно принял как должное и бросил попытки разобраться в их природе. И теперь из-за его, Феди, идиотской и непоправимой ошибки Лёша всего этого лишён. А с ним и Тоша, не отходящий от брата ни на шаг. Когда в своём самобичевании Федя заходит на второй круг, раздаётся звонок в дверь, и, сказать по правде, Федя согласен даже на свидетелей Иеговы, лишь бы разбить гнетущее одиночество. Но на пороге оказывается Тоша. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу, и Федя так ошарашен его появлением, что даже не знает, что сказать. Первый порыв — обнять, прижать к себе как можно крепче и молить о прощении, пока не услышат, — воплотить в жизнь не удаётся, потому что Тоша мгновенно отходит назад и дёргает плечом. — Я пришёл извиниться. — Что? Тоша, ты не должен, это я… — Я пришёл извиниться за то, что тогда мы так резко выгнали тебя. — Надежда распускается в груди Феди алой розой, но её шипы тут же впиваются прямо в сердце, когда Тоша продолжает. — Мы даже не позволили тебе забрать вещи. Это было очень грубо. Возьми. Федя следит за взглядом Тоши и только теперь замечает у его ног забитую до отказа потрёпанную спортивную сумку с символикой Краснодара — так и не смог выкинуть, забрал с собой, а в итоге ещё давным-давно оставил в квартире братьев, когда перевёз им нехитрый скарб на случай незапланированной ночёвки. — Так значит, это всё? — Ты и сам знаешь, когда наступило это всё. Мне пора, Лёша скоро проснётся. — Он не знает, что ты здесь? — Разумеется знает, мы вместе собирали вещи. Но ему нечего тут делать. Увидимся на тренировке. Тоша кивает самому себе и разворачивается, чтобы уйти — теперь уже насовсем. И всё же Федя не выдерживает, не может сдержать чёртову натуру. — И что, даже не попросишь вернуть ключи? — Мы ещё неделю назад поменяли замки, — не сбившись с шага отбивает Тоша и спускается по лестнице, игнорируя лифт. Федя так и стоит, пока окончательно не затихают шаги, а затем пинает ни в чём не повинную сумку.***
— Слушай, ты чего-то про своего колумбийца давно не рассказывал. Всё нормально? Тоша, который до этого почти не участвовал в разговоре, заинтересованно прислушивается. Вообще как-то так вышло, что он с Сашкой общался меньше брата, но тут уходить не хотелось совершенно, потому что за весёлой и порой бессмысленной болтовнёй с другом Лёша наконец-то расслабился. — Да мы вроде как разбежались. — Вроде как? — Ну, если точнее, я ушёл. Этот тигр несчастный начал проявлять совсем собственнические замашки, руки распускать, — Сашка на экране пожимает плечами, будто в этом нет ничего такого. — А я так-то никогда не считал его любовью всей своей жизни, так что вообще недолго думал. Не сильно упало терпеть такое отношение, да и было бы ради чего. Эй, всё порядке? Лёш? — Да, в полном. — Побледневший Лёша слабо улыбается и с силой вцепляется в протянутую ладонь Антона. — Всё правильно сделал. Было бы ради чего. — Что-то не похоже, что ты в норме. Так, ладно, надеюсь, что мы на сборах увидимся все, и ты мне всё расскажешь, идёт? Ты же не против со мной заселиться, если вас всех троих вызовут? А Антон с Федей, верно? Вам же всё равно втроём не дадут. Эй, парни? — Сань, ты прости, но мы вдвоём хотели. С Тошей. Но ты к нам приходи, мы всегда тебе рады. Саня слишком пристально разглядывает их обоих, будто сейчас на матче и пытается предугадать, где окажется мяч через мгновение. Проблема в том, что он проницателен не только на поле. К счастью, Саша, очевидно, что-то для себя решает, потому что снова улыбается и возвращается к своему беззаботному тону. — Ну и ладно, я к Феде завалюсь, уж его должны точно вызвать. К своему Феде, разумеется. Придётся, конечно, круглосуточно слушать про Кучая, но я и по нему порой скучаю, — Санька подмигивает, и Лёша снова расслабляется. На мгновение. — А теперь посмотри на меня и скажи, что глаз тебе так на матче разукрасили. — Ага, Антон. — Лёша. — Не, я серьёзно, его правда Антон зовут. Только это фамилия. — Я в курсе, мы играли. Лёш. — Саш. Всё нормально. Тебе не о чем беспокоиться, — Лёша весь напрягается, но затем, решившись, смотрит прямо в камеру, прежде чем добавить. — Мы тоже недолго думали. — Если что, я всегда тут, если нужно будет выговориться. У меня правда почти не было с этим проблем, потому что, ну… Что тут говорить. И у вас., — Саша поджимает губы и чуть ли не яростно ерошит свой ёжик. — Будь на связи, ладно? — Конечно. Береги себя тоже.***
— Смолов, ну где ты там возишься? Нам выходить пора! Фе-е-е-е-е-дя! — Да тут я, тут, ты чего, потерял что ли? Тут всего три комнаты, Лёш! Куда торопимся? — В смысле куда? Мы же билеты в кино взяли. Федь, ну чем ты слушаешь? — Стоп, вы же на вечер брали? Я точно помню ваши идиотские шутки про последний сеанс и последний ряд. — Во-первых, за идиотские ты ещё ответишь, мистер стендап-критик, а во-вторых, на вечер не было трёх мест рядом, так что на четыре взяли. Федь, ты же даже кивнул! Слушай, ты ведь одетый уже, погнали, как раз дойдём спокойно. Тошу внизу поймаем, он мне с перекрёстка сейчас писал. Федь, не висни, по дороге додумаешь свои гениальные мысли. — Лёш, вы… идите без меня. Я не могу сейчас. — У нас же выходной. И мы ведь договаривались! Смол, ну у тебя же ещё вечером никаких планов не было? — Не было, но мне сейчас написали, что сегодня можно к Саше зайти. Меня ждут через час, потом у них опять какая-то не то проверка, не то смотр. — Ну конечно, снова Кокорин. — Лёша, не начинай, пожалуйста. — Да тут скорее заканчивать надо, чем начинать. У меня такое чувство, что мы вчетвером живём, потому что я только и слышу, что Саша то, Саша это, у Саши адвокат, у Саши колено, у Саши Чочиев! — Ты вообще представляешь, как ему там тяжело? — А ты вообще представляешь, что у тебя и кроме него жизнь есть? Или уже и нет? А что, Дзюба же вон только сейчас понял, что любит этого идиота не просто как друга. Может и ты вдруг понял, что он был упущенной любовью всей твоей жизни? — Ты сам себя слышишь? Лёш, давай мы сейчас оба успокоимся и нормально поговорим, идёт? — После того, как ты вернёшься из Бутырки, ты это хотел сказать? Давай, иди, ты же опаздываешь, Федь. Саше большой привет. Можешь даже поцеловать от нас, если он не будет против. Артём, наверное, будет против, но это ж мелочи, верно? Ну, мы с Тошей его поддержим, что уж тут. И не надо на меня так смотреть. Лучше бы вчера на Крылья так смотрел, я чудом без фингала остался. А то даже Сэм чуть на своего не бросился, пока ты угорал над чем-то на лавке. — Лёш, я… — Что тут происходит? Лёш, ты чего лежишь? Федя? — Я не знаю, как… Оно само. Лёш, прости, я… — Не подходи. — Лёш, послушай… — Федя, тебе лучше уйти. — Тоша, я… — Убирайся!***
На кухне снова собачий холод, на завтрак — остатки ужина, который вчера чуть не выронил узнавший его и аж трясущийся от восторга курьер. Сам Федя при взгляде на своё отражение трясётся разве что от еле сдерживаемого омерзения. Костяшки правой руки снова саднят и жутко чешутся. Федя грубо сдирает бинты и разглядывает вновь выступившую сукровицу. Недолго думая, он со всей силы бьёт кулаком о стену.