***
Спустя пару недель они оба уже вполне привыкли к такой жизни. Способности Soft Machine вполне хватало, чтобы добывать пропитание и небольшие суммы денег на бензин. Кочевая жизнь на грани нищеты была для них не в новинку. Пару раз они выезжали прямо к морю, затем снова направлялись вглубь страны, возвращались на юг, после чего ехали на запад — лишь бы впереди была какая-нибудь дорога. Таблички с названиями городов уже давно не представляли для Сале какой-либо информационной ценности. Не точки на карте, не пункты назначения, не вехи продуманного маршрута. Имело значение лишь то, можно ли там переночевать и угнать новую машину, еще не примелькавшуюся объективам дорожных видеорегистраторов. Впрочем, спать можно было и под открытым небом, если погода позволяла, — прямо на теплом капоте. Хотя Марио чаще все же уступал ему заднее сиденье. Жалел, быть может. Раньше Сале посчитал ниже своего достоинства принимать чьи бы то ни было подачки, но кому теперь дело до того, насколько ревностно он соблюдает неписаные правила из Кодекса чести гангстера? Всем плевать. Цуккеро нравилось глазеть на звезды и курить, а Сале с его гудящей головой и правда лучше было ночевать на чем-то мягком и горизонтальном. Они больше ни разу не заговаривали про Босса, Пассионе и побег из Италии — даже как-то неловко было обсуждать это все всерьез, на трезвую голову. Констатация фактов, переливание из пустого в порожнее. Бессмысленное трепыхание, которое отсрочило бы их бесславную кончину на пару месяцев — в лучшем случае. Впрочем, бездумное наворачивание кругов по проселочным дорогам едва ли выглядело как более осознанное действие. В нем не было логики и расчета, но, с другой стороны, сказать, что их захлестнула паника и они ведут себя, как зайцы, которых настигает стая гончих, Сале тоже не мог. Этот бесцельный бег, скорее, походил на какую-то извращенную разновидность азартной игры. Сколько они протянут, прежде чем псы загонят их в угол и разорвут на части? Интересно, успеет ли закончиться лето? Они с Цуккеро почему-то больше не ссорились, как раньше, из-за любого пустяка. Не сговариваясь, делали то, что нужно для выживания, строя планы не дальше, чем на день вперед. Страх все время маячил где-то на заднем плане, но его можно было заглушить этим новым странным подобием рутины. Смотреть на то, как без следа исчезает прежняя жизнь, как одно за другим рушатся былые представления о важном, обо всем, что раньше заставляло волноваться, злиться, карабкаться вверх по чужим головам, чувствовалось до неприличия хорошо и спокойно. Прямо как свобода. А потом у Сале закончился Викодин. От машины до каменного двухэтажного дома на окраине очередного захолустного городка, в комнату, которую экстренно пришлось снять по такому случаю, Цуккеро тащил его практически волоком. До кровати Сале добрался сам — правда, можно сказать, на четвереньках; боялся, что если встанет прямо, то его вырвет прямо на ковер. Или напарника. Да, он слышал про синдром отмены, но последствия всегда последнее, о чем думаешь, когда получаешь возможность не страдать каждую долбанную секунду своего существования. Теперь боль вернулась, а слабенький ибупрофен ни черта не помогал. Сале упал на покрывало, перевернулся на спину, не глядя притянул к себе подушку и подложил под шею, чтобы звенящая, как гонг, голова чуть запрокинулась назад. Все, лимит движений на сегодня был исчерпан; даже моргание, казалось, отдавало болезненным пульсированием в висках, поэтому Сале закрыл глаза. Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем он очнулся, пытаясь сообразить первые пару секунд, где находится, — будто выпал из реальности. В комнате было жарко и тихо, в окно лился желтый свет от стоящего возле дома фонаря, расчертив стены и пол на ровные квадраты. Сале попробовал поднять голову, за что тут же пришлось расплатиться прострелившей висок болью, такой сильной, что он прикусил наволочку зубами, чтобы не заорать. Пока пытался прийти в себя, тяжело дыша и считая скачущие перед глазами искры, рядом с ним вдруг что-то зашевелилось, затем придвинулось ближе, обдавая шею сонным дыханием. Когда теплая рука прикоснулась к нему и начала гладить по голове — медленно, аккуратно пропуская через пальцы пряди волос, — словно пыталась успокоить, — Сале замер от неожиданности. Что, черт возьми, происходит?.. Чужая ладонь тем временем переместилась на плечо, несильно сжала его и после небольшой паузы изучающе и нерешительно двинулась вниз по открытому боку, к животу... что будило в теле странные ощущения, которые нельзя было однозначно назвать неприятными. Может, у него галлюцинации? Спустя минуту рука снова скользнула вверх и легла на грудь — уже смелее, притянула вплотную, заключая в полуобъятия, дыхание стало еще ближе, и когда чужие губы коснулись его кожи, по спине побежали мурашки. Нет, на приход это вовсе не походило — слишком реальными были ощущения. Еще один поцелуй, и в темноту вырвался невольный судорожный выдох, который, похоже, был воспринят как приглашение к действию. Пружины кровати натужно скрипнули под весом двух тел. Прошла минута или две, прежде чем Сале окончательно пришел в себя и осознал, что происходит. Раньше, чем все это зашло слишком далеко. Но достаточно для того, чтобы самому поддаться возбуждению, распаляясь от настойчивых ласк, чувствуя мягкие губы и язык на своей шее — в контраст грубоватым касаниям мозолистых ладоней, которые трогали его везде. Когда между ног оказалось твердое колено, бесстыдно потираясь о джинсы, внезапно ставшие ощутимо тесными в паху, Сале собрал волю и злость в кулак и с силой оттолкнул от себя мерзавца. Цуккеро смотрел на него растерянно, будто его разбудили после крепкого сна и попросили решить интегральное уравнение. Словно он действительно, черт возьми, не понимал, что сделал не так. — Вот, значит, ради чего ты меня потащил с собой, — почти беззвучно прошипел Сале, чувствуя, как руки самопроизвольно сжимаются в кулаки от ярости, и тяжело дыша. — Раз не срослось с Монако и девками, сойдет и приятель в отключке, да? Губы Цуккеро дернулись, словно он хотел возразить, но Сале было плевать на все, что тот собирался сказать. Пара хороших тумаков вполне сойдет за напоминание, что он не собирается терпеть подобного обращения — несмотря на то, что переживает не лучшие времена. Вот же сволочь. Но решимость устроить воспитательный мордобой улетучивалась с каждой секундой — он слишком паршиво чувствовал себя для драки, его лихорадило, по шее катился пот, а сжатые кулаки совсем не устрашающе дрожали. По правде говоря, все, чего Сале на самом деле хотелось, — просто снова заснуть, чтобы перенести все последствия отходняка во сне. Конечно, он был взбешен и точно собирался не раз припомнить Цуккеро эту выходку, но с другой стороны... он хорошо знал своего напарника. Временами тот мог быть просто невероятным придурком, чрезмерно самоуверенным, назойливым и банально неприятным в целом, и все же вряд ли за его действиями стоял настолько подлый расчет. Цуккеро был для этого слишком импульсивным и несобранным. Растерянное выражение на его лице сменилось виноватым, и Сале сдался. Уронил руки на колени, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Чтобы в следующее мгновение услышать: — Думал, это поможет тебе отвлечься от боли. Сале уставился на напарника с плохо скрываемым возмущением: — О, то есть, ты не для себя старался? Засунь свой альтруизм себе в задницу, Марио! Скулы Цуккеро подернулись алым: — Почему же? Мне тоже понравилось. Сале уже почти решил все-таки врезать ему за это "тоже" — черт возьми, неужели было так заметно?! Но он был слишком вымотан, чтобы себя обманывать, — злость ушла безвозвратно. Бросив его один на один с остаточным возбуждением, которое теплым узелком сконцентрировалось внизу живота, усталостью и парой неудобных вопросов. — Тебе ведь просто нужна разрядка?.. — Не стоило продолжать и спрашивать, нравится ли он Цуккеро. Это было ни к чему — Сале знал, что нравится. Они никогда не касались этой щекотливой темы в редких разговорах по душам, которые между ними случались, но какие-то вещи становятся довольно очевидными для всех, даже если упорно молчать о них. Сале не выпячивал, но и не скрывал свои не очень традиционные предпочтения слишком старательно. Цуккеро же без перерыва трепался про девушек, что не мешало ему иногда пялиться на задницу напарника — не предпринимая, впрочем, никаких активных действий. Так что Сале никогда не рассматривал такой вариант развития событий всерьез, считая, что при любом раскладе получится ходячая катастрофа. Нравился ли ему Цуккеро? Месяца три назад, еще до их фееричного провала в качестве искателей чужих сокровищ, Сале сказал бы, что у него другие вкусы, в которые бестолковый напарник, мягко говоря, совершенно не вписывался. Но прошлая жизнь закончилась. Сейчас у него было только настоящее — игра в пятнашки со смертью, разламывающаяся на куски голова, тесная комнатушка посреди нигде. И возбужденно сопящий Марио на другой половине скрипучей двуспальной кровати, которому уже было не обязательно отвечать на вопрос. Все и так ясно. Черт. Обреченно вздохнув, Сале ухватил его рукой за ворот майки и притянул к себе. Ему самому разрядка тоже не помешает. Наутро он выпутался из жарких и тесных объятий, отодвинулся к краю кровати, пораженно уставившись на валяющуюся вокруг одежду, смятые простыни и довольного, как только что накормленный кот, Цуккеро, бормотавшего сквозь сон бессвязные нежности. Сале почувствовал, как лицо медленно заливается краской. Неужели он действительно позволил этому случиться? О чем он вообще думал? Не то чтобы все прошло плохо — скорее, наоборот… к его удивлению и раздражению. Но самое невероятное — голова почти не болела. Сале аккуратно пощупал ее с разных сторон, осторожно надавил на виски, попробовал наклонить влево, затем вправо, вперед-назад. Отсутствие боли ощущалось непривычно, настолько, что он боялся в него поверить. Цуккеро шевельнулся, зашуршал простыней, от чего Сале вздрогнул и слепо зашарил по кровати в поисках своей одежды. Что же, глупости совершают все, ничего с этим не поделаешь. Он поддался на топорную провокацию, но и сам в проигрыше не остался… вроде как. Вообще, учитывая обстоятельства, даже не удивительно, что все закончилось этим. Когда ты вынужден все время проводить рядом с одним человеком, осознавая, что вам обоим конец, происходит одно из двух: вы либо начинаете ненавидеть друг друга до алой пелены перед глазами, либо с размаху падаете в спонтанно вспыхнувшую на пустом месте страсть. Шансы пятьдесят на пятьдесят. И то, и другое лишь попытка сбежать от реальности. Торопливая сделка с судьбой. Сале замер, просунув голову в ворот майки. Нет. Выигрыш, сделка, выгода… ему хотелось так думать, он к этому привык, правила рынка хорошо работали во всех сферах жизни, начиная с работы и заканчивая сексом. Так было проще. Раньше. Но не прошлой ночью и не с Цуккеро. Чем дольше Сале об этом думал, тем сильнее горели уши и тем меньше ему нравилось то, куда ведут эти мысли. От них несло отчаянием. И еще чем-то, что пробирало сильнее, чем невысказанный вслух страх смерти. Может, дело было в том, что, несмотря на кажущееся безразличие, он не мог так просто проститься с прошлой жизнью, оставить те крохи контроля, которые еще принадлежали им, пока они продолжали движение. Что-то подсказывало Сале, что пойти второй дорогой означало бы наконец признаться себе — все кончено. Никакого контроля на самом деле нет и не было с самого начала. Можно было никуда не бежать. Можно было просто плюнуть на все прямо сейчас, остаться здесь, в этом захолустье, и исступленно трахаться каждую ночь, как молодожены, на этой самой кровати, пока их не найдут. Сале пугало то, насколько привлекательной ему показалась эта мысль, пусть даже на сущее мгновение. Мысль остановиться. Одевшись, он встал с кровати и уже хотел грубо толкнуть Цуккеро в бок, чтобы разбудить. Чтобы выместить на нем свое недовольство. Чтобы не видеть его счастливой сонной физиономии. Но взгляд упал на короткий росчерк шрама на правом веке, прямо над подрагивающими ресницами, и рука Сале замерла в воздухе.***
В салоне пахло нагретым пластиком и потом — кондиционер барахлил, и жар от двигателя вкупе с июльским пеклом делали машину не самым приятным для поездки местом. Сале сидел, забросив босые ноги на приборную панель и убрав боковое стекло полностью, чтобы ветер обдувал разгоряченное лицо. Справа от дороги, за холмами, блестело бирюзовое в золотистых бликах море. Можно было свернуть с шоссе, остановиться на пару часов — возле воды переносить жару точно было бы легче. Здорово было бы искупаться и посидеть в тени деревьев на берегу, пока солнце не начнет клониться к закату. Но Сале промолчал. Они с Цуккеро не разговаривали — повздорили с утра из-за этой самой тачки, с первого взгляда на которую было очевидно, что больше двадцати километров она не проедет. Но Марио лень было искать другую, и несмотря на то, что машина ехала, вихляя с одной полосы на другую, а мотор надсадно ревел и чихал, он никогда не признает своей ошибки вслух. Если сейчас эта развалюха заглохнет, и им придется топать до ближайшего населенного пункта пешком по раскаленному асфальту, Сале точно сорвется. На бедро возле колена легла чужая теплая ладонь, и он раздраженно сбросил ее — уже пятый раз за последние два часа. Прекрасно зная, что Цуккеро не оставит попыток и что в конце концов он сдастся. При всех своих многочисленных недостатках упрямства и настойчивости его напарнику было не занимать. К вечеру они помирятся и ожидаемо окажутся в одной постели, жадно целуясь, как озабоченные подростки, и остервенело срывая друг с друга одежду. Чтобы нырнуть друг в друга поглубже, спасаясь от разрывающихся на поверхности бомб и прекрасно осознавая, что рано или поздно придется всплыть. Проснуться. Но пока эта нехитрая стратегия вытесняла страх, вместе с ним сметая все наносное, комплексы, проекции, убирая из их неприлично долгих объятий после секса все подтексты. Наверняка со стороны они выглядели отвратительно. Но у мертвецов нет стыда. В следующий раз рука Цуккеро не стала покушаться на колено, вместо этого обхватив его ладонь и несильно сжав ее. Сале не стал вырываться — может, от неожиданности, а может, уже просто устал изнывать от жары в молчании. Не поворачивая головы, он сжал чужие пальцы в ответ, но боковым зрением увидел, что Цуккеро улыбается. Сале закатил глаза и вспыхнул, когда запястья коснулись мягкие губы. Машина опасно близко подъехала к кювету, и он уже открыл было рот, чтобы произнести свое коронное «Смотри на дорогу!». Но не успел этого сделать. Заднее стекло пробила пуля, пролетела ровнехонько между их голов и разнесла приборную панель. Тачку ощутимо тряхнуло, двигатель закашлялся, в салоне запахло дымом. Сале спустил ноги на пол, вцепившись в ручку на боковой двери, и глянул в зеркало заднего вида. Следующая пуля попала прямо в него, в лицо брызнули острые, как бритва, осколки, но он успел увидеть темно-красную спортивную машину с открытым верхом метрах в пятнадцати позади. Двигатель явно горел, они теряли скорость, но Цуккеро все еще пытался заставить эту груду металлолома слушаться, вжимая педаль газа в пол и выкручивая руль, чтобы вернуться на середину шоссе. Все было напрасно. Грохнул третий выстрел, и что-то под их ногами лязгнуло, хлопнуло, пронзительно завизжали тормоза. Сале чудом успел призвать Kraftwerk перед тем, как они вылетели с дороги, и небо с землей вдруг поменялись местами. Машина перевернулась несколько раз, прежде чем наконец со скрежетом стала на все четыре колеса, как положено. Впрочем, вряд ли она когда-нибудь заведется снова после такого. С волос посыпалось разбитое стекло, из носа хлестала кровь, Сале с минуту или две не мог сфокусировать зрение и вернуть себе ощущение реальности. Едкий и тягучий, как патока, дым заползал в нос и горло, воняло бензином. Кажется, машина, следовавшая за ними, остановилась. Дважды хлопнули двери, и по склону кювета зашуршали неторопливые шаги. Действительно, куда их преследователям торопиться? Они с Марио уже свое отбегали. Марио… Поморщившись от прострелившей висок боли, Сале повернул голову влево, внезапно осознав, что на плечо давит что-то тяжелое и странно влажное. Конечно же, этот придурок не пристегнулся. Если бы не Kraftwerk, Цуккеро пробил бы своей глупой седой башкой лобовое стекло. Хотя ему и так досталось, конечно. С нижней губы Марио свисала тонкая нитка слюны, окрашенной кровью. Он был без сознания. Сале подумал, что это хорошо. Ну, что он не будет видеть всего того, что сейчас произойдет на дне этого проклятого кювета. Они оба не какие-нибудь сосунки и все это время прекрасно понимали, что их ждет, и выдержали бы все с относительным достоинством. Но после того, что между ними произошло за эти несколько месяцев, было бы слишком паршиво вот так подыхать друг у друга на глазах. Они сидели на краю поля, наблюдая, как догорает машина, выпуская в предзакатное розовое небо высокий столб черного дыма. В кустах неподалеку чирикали птицы, в траве стрекотали кузнечики, где-то над ухом низко гудела невидимая пчела. Будто ничего не произошло, будто все осталось прежним – прямо как утром. Так и было. Море, жара и лето никуда не денутся. В отличие от них… Сале был бы рад, если бы его очередная встреча с Мистой оказалась дурным сном — настолько абсурдным выглядело «задание», которое поручил им Джорно Джованна. Правая рука Босса Пассионе и его напарник, лицо которого не показалось знакомым, терпеливо ждали, пока Сале выкарабкивался из горящей тачки, волоча на спине все-таки пришедшего в себя Цуккеро. Гончие настигли зайца. Но Миста не стал стрелять. Сказал, что они вдвоем еще могут очистить свою репутацию, искупить вину. Дон Пассионе дает им второй шанс, готовый, в своем великодушии, закрыть глаза на подлое предательство. Сале слушал его, пытаясь удержать на ногах пошатывающегося Цуккеро и не вполне понимая, чего конкретно от них хотят. А когда понял, то почувствовал, как его распирает неконтролируемый смех — он рвался наружу вместе с кашлем, громкий и абсолютно не соответствующий серьезной атмосфере их маленькой деловой встречи. Миста смотрел на него как на сумасшедшего, Марио поднял на него встревоженный взгляд, а Сале все хохотал, хлопая себя ладонью по колену, и не мог остановиться, пока из глаз не потекли слезы. Их преследователи уехали почти час назад, и им двоим тоже, по-хорошему, следовало убираться отсюда. Кажется, Марио пришел в себя достаточно для того, чтобы попробовать дойти пешком до ближайшей деревушки, где они смогут привести себя в порядок перед тем, как отправиться на верную смерть. Искупать предательство. Сале криво усмехнулся — далеко пойдет этот Джорно Джованна. Гораздо дальше, чем предыдущий Босс… Он поднялся на ноги, почувствовав, как сразу повело в сторону от головокружения. Цуккеро, все еще сидящий на земле, поймал его за руку, затем глянул вниз. Кеды Сале остались в горящей машине, но это ерунда. Пойдет босиком. — Подожди, дай посмотрю. Марио обхватил его правую лодыжку и поставил себе на колено — Сале пришлось держаться за его плечи, чтобы не навернуться, потеряв равновесие. — Что там? — Осколок стекла, похоже. Сейчас… Послышался треск разрываемой ткани — Цуккеро оторвал от подола майки неширокую полосу, вынул из грязной ступни осколок и принялся забинтовывать ее. Ткань тут же пропиталась красным, Сале поморщился от боли… Неплохо бы, чтобы аптека, которую можно ограбить, оказалась не слишком далеко отсюда. Вряд ли Марио сможет нести его на спине, как тогда, когда они сбежали из больницы. Кажется, будто это было в прошлой жизни. Сале посмотрел вниз: Цуккеро завязал концы ленты в крепкий узел, но почему-то не убирал руку с лодыжки. Его пальцы дрожали. — Может, не все так плохо, Сале? — Он попробовал подмигнуть ему и улыбнуться. Черт, Марио… — Может, мы все-таки выберемся, а? Сале сглотнул, чувствуя во рту привкус соли, смешанной с пеплом, и улыбнулся ему в ответ. — Да. Обязательно выберемся.