Нынче ночью я приходил к тебе, Но тебя не было дома, И дома твоего не было в городе, И города не было нигде на земле.
Солнце скрылось за линией горизонта, но затянутый облаками небосвод на западе за его спиной ещё долго играл багрово-оранжевыми сполохами. Гьяччо ловил взглядом отблески этого небесного пожара в зеркале заднего вида, куда смотрел периодически, следуя глубоко въевшейся привычке. Никто не гнался за ним. Волосы на затылке взмокли, медленные капли пота текли за воротник — раздражающее ощущение, и Гьяччо собирал всю оставшуюся силу воли, чтобы не обращать на него внимание. Сумерки сгущались, уступая место ночной темноте, времени оставалось мало, и он не мог расходовать его на вспышки злости, как раньше. Мимо пролетали мерцающие золотистыми пайетками города — он огибал их по шоссе широкими кругами, чтобы не застревать в вечерних пробках и не попадаться на глаза полиции. В багажнике лежала канистра с бензином — заезжать на заправку в данной ситуации также было бы не самым лучшим решением. Негустой лес по обе стороны от дороги казался стенами туннеля. Параллельно трассе в нескольких местах шла железная дорога, и временами скоростные поезда с грохотом обгоняли его. Можно было сесть на один из таких в Риме, раз уж его последняя поездка началась как раз на железнодорожном вокзале; но даже если бы Гьяччо ехал один, он не мог себе представить, как вынес бы присутствие людей рядом, досужие разговоры, плач детей, смех. Какая-нибудь раздражающая мелочь стала бы последней каплей, и всё закончилось бы полным провалом, на который у него не было права. После полуночи, когда половина пути уже осталась позади, Гьяччо прибавил скорости, заставляя мотор тачки реветь как разъярённое животное, а всё вокруг — превращаться в ещё более смазанный фон, чем обычно. Цветные пятна. Неразборчивый шум. Очертания. Всё это быстро утопало в тени, уносилось назад, исчезало за его спиной и теряло всякую значимость. Он привык видеть мир именно так. Чем дольше Гьяччо ехал, тем больше успокаивался. Когда взгляд падал на приборную панель, которой немало досталось за последние пару дней, острое желание разбить её окончательно всё ещё накатывало, но с каждым разом всё слабее и меньше. На смену бешенству вперемешку с паникой приходило чувство более осознанное и имеющее конкретную точку приложения. Оно аккумулировалось внутри, словно пузырьки газа под пробкой в бутылке, готовясь вырваться в нужный момент. Который, если его расчеты верны и если он не будет сбавлять скорость, настанет на рассвете, прямо на подъезде к Венеции. Город был связан с материком длинной тонкой перемычкой — мостом Свободы — где в это время не будет других машин, что упростит погоню и расправу над врагами. Всё под контролем. Гьяччо поморщился — от осознания, что последняя мысль была не более чем жалкой попыткой успокоить себя, прибавить себе уверенности, что всё получится. Ментальная уловка, призванная укрепить иллюзию, что жизнь, которую он знал до этого, идёт своим чередом. Что его нынешняя цель похожа на те, что были раньше. Что его излюбленные приёмы сработают, а если нет, то в рукавах есть парочка козырных тузов. Что он доведёт всё до конца и сможет оценить результат в денежном эквиваленте, как привык. Но правда состояла в том, что ничто не было под контролем с самого начала. С момента гибели Формадджо происходящее напоминало, скорее, крушение поезда — взрывы, пламя, скрежет покорёженного металла, вопли отчаяния и боли да реки крови. И растущая гора трупов, к которой они присоединялись, один за другим. …Он позвонил капо из телефонной будки в зале ожидания и доложил об их полном провале. Ризотто молчал в трубку. Приказы к тому времени потеряли всякий смысл. Конечно, всё изменилось раньше, полгода назад, если быть точным, — когда они обнаружили тело Джелато. Когда первая посылка с останками Сорбета, завёрнутая в упаковочную бумагу и аккуратно перевязанная бечёвкой, оказалась под дверью штаба, то, чем все они занимались, перестало быть просто работой. И всё же у них было подобие конкретной цели, некое видение того, как всё будет, если они доберутся до босса. Формадджо наверняка представлял себе победу просто как возможность переехать в квартиру получше и купить тачку подороже, но Ризотто с Прошутто строили более серьёзные и масштабные планы. Которые теперь можно было засунуть в задницу просто потому, что переть на дона Пассионе вдвоём значило повторить ошибку Джелато и Сорбета. Ничего у них не выйдет... Хотя Ризотто, конечно, всё равно попытается, даже если останется один. Но ирония ситуации заключалась в том, что выгода не имела значения. Размер добычи, власть — будь всё ради них, Джелато с лёгкостью бы сбежал, оставив Сорбета умирать, когда их схватили, Иллюзо не сорвался бы в Помпеи, никого не предупредив, Пеши не присоединился бы к Прошутто , чтобы сесть на этот проклятый поезд, а сам Гьяччо не выжимал бы сейчас из машины максимум скорости — для того, чтобы перед рассветом у него была хотя бы пара часов в запасе. Чтобы закончить всё как надо. Каждый из них мог бы отступить, они могли бы перегруппироваться, продумать свои действия лучше. Они все уже давно вышли из того возраста, когда юношеский максимализм толкает тебя на опасные глупости, вынуждает куражиться, пытаться кому-то что-то доказать. Быть заказным убийцей и быть наивным — два взаимоисключающих состояния; ты можешь быть благородным бандитом, современным Робин Гудом, но если твоё благополучие прямо пропорционально количеству людей, которых ты отправил на стол судмедэксперта, сантименты очень быстро отодвигаются в сторону. Если ты не способен избавиться от них, как и от иллюзии справедливого мира, то карьера твоя на данном поприще оказывается весьма недолгой. Но даже такая работа не избавляет тебя от того, что в конечном итоге губит всех. От привязанностей. Битва была проиграна на перроне римского вокзала — окончательно и бесповоротно. Без помощи Baby Face они не смогут безопасно выйти на босса, преимущество дистанционного устранения было потеряно, и даже если они победят в ближнем бою, скорее всего, это будет стоить им с Ризотто жизни. Но они уже не могли остановиться, чтобы спасти хотя бы свои шкуры, вся эта хрень давно вышла из-под контроля, можно было лишь отдаться в её власть и наслаждаться зрелищем того, как всё катится под откос, сходя с рельсов и вспарывая с разгона мягкую землю. Слова не могли ничего изменить или исправить. Никого не могли вернуть. Поэтому Ризотто молчал в трубку. Но Гьяччо и так знал, что должен был сделать, — без всяких приказов. Когда волна отчаяния схлынула, он глубоко вздохнул и вышел из телефонной будки, чувствуя, как замерзают на щеках слёзы. В каждом движении ощущалась необыкновенная лёгкость — так бывает, когда после ошибок и раздумий наконец-то принимаешь правильное решение. Мелкие докучливые мыслишки о последствиях и собственном благополучии смело резким порывом ледяного воздуха в душном каменно-стеклянном мешке римского вокзала. Пока зеваки, копы и коронеры пялились на внезапно замёрзший в начале апреля фонтан, он незамеченным пробрался к машине и сбежал… Кажется, разрушительные импульсы, которые заставляли его мысленно превращать машину в груду металлолома с помощью кулаков, иссякли окончательно, когда часа в два ночи из-за облаков выглянула луна. Недавно засеянные поля по обе стороны от дороги казались серебряным морем, в волнах которого рябью блуждал ветер. Пахло землёй. Сутки без сна и часы, проведённые за рулём, начинали сказываться на восприятии, мозг пытался перераспределить энергию, чтобы не выключиться от перенапряжения. Реальность сжалась для него в крошечный клочок пространства, где остался лишь ярко-жёлтый автомобиль, короткий отрезок дорожного полотна и небо с застывшей в одном месте бледной луной. Всё это неслось куда-то в пустоте, где таких понятий, как время и точка назначения, просто не существовало. Не существовало других людей, городов и морей, улиц и машин. Не существовало смерти, боли и крови. Только он, его молчаливый пассажир и полное отсутствие всего. Несколько раз ему снились такие сны, ещё в детстве... Гьяччо покосился на занятое сиденье рядом — лунный свет делал кожу Мелоне почти белой, волосы падали на его лицо, и это было хорошо. Так легче было поверить, что в этом кошмаре он не один.***
Одинокий фонарь на пустынной автостоянке надсадно гудел, свет моргал от перепадов напряжения. Гьяччо стоял возле машины и смотрел на запад — туда, где сияние города поднималось золотым заревом на полнеба. Венеция. Мелоне как-то упоминал, что он родом из этих мест, — давно, когда они только начинали работать вместе. Что ж, хотя бы один из них должен упокоиться рядом с домом; если Мелоне, конечно, не лгал тогда — он относился к личной информации более ревностно, чем остальные. Даже Гьяччо практически ничего не знал — как того на самом деле звали, была ли жива его семья и что вынудило его присоединиться к Пассионе. Получил ли он стэнд после удачно пройденного собеседования у Польпо или родился с ним, как сам Гьяччо. У Ризотто наверняка хранилось более полное досье, но к настоящему моменту оно, скорее всего, уже было уничтожено, как и весь архив Ла Сквадры: списки информаторов, личные дела целей, дорожные карты, отчеты, чеки. Невидимки должны исчезать бесследно. Бесшумно. …Они похоронили Джелато и Сорбета на окраине кладбища за грядой тонких молодых деревьев, ранним утром, когда не было других погребений, — чтобы не привлекать ненужного внимания. В одной могиле под одним надгробием, на котором не было ни имён, ни дат. Без пафосных речей священника и цитат из Библии — если бог и существовал, вряд ли он был безумно рад принять в свои объятия пропащие души двух наёмных убийц. Прошутто свирепо молчал, выкуривая одну сигарету за другой, от пошатывающегося Формадджо за пять метров несло перегаром, Иллюзо и Пеши растерянно жались к ограде, словно напуганные дети. Только Мелоне выглядел безразличным. Ризотто и Гьяччо играли на этой маленькой церемонии роль гробовщиков, работая лопатами, — к тому моменту все они уже стали для Пассионе предателями, и любая лишняя пара глаз им была ни к чему. Стояла поздняя осень, земля начинала подмерзать по ночам и с трудом поддавалась, но Гьяччо был рад, что взялся за эту тяжёлую и грязную работу, — движение помогало удерживать бушевавшие внутри чувства под контролем. Под контролем, чёрт возьми. Все остальные в их шайке вряд ли могли рассчитывать на подобную роскошь; кто бы ни победил в заварушке — Буччеллати, босс или ещё кто-нибудь — он точно не станет устраивать поверженным врагам пышные похороны. Гнить им в пронумерованных, щедро пересыпанных извёсткой могилах, где находят последнее пристанище безымянные бомжи, опустившиеся на самое дно шлюхи и наркоманы, подыхающие на улице от переохлаждения, передоза и вирусного гепатита — или от всего сразу. У Гьяччо на свете не осталось никого, кого могло волновать, как именно он сдохнет и где будет похоронен, а ему самому было плевать на такие несущественные детали. Он мог только догадываться, что думал на этот счёт Мелоне, но подозревал, что их мнение по данному вопросу совпадало — прагматизм блондина по отношению не только к целям, но и к себе смущал каждого, с кем ему приходилось работать в паре. Вот только… что ещё Гьяччо мог для него сделать?.. Он нёс свою ношу бережно. Будто пытаясь наверстать то, что не мог сделать раньше. Не мог, не хотел, не умел. Не знал, как заставить слова, прикосновения, взгляды, жесты значить что-то — то, что чувствовал. Раньше это казалось чем-то неуместным, непозволительным, глупым. Опасным. Хотя вариант, что он просто трусливо убегал от всего, что в его картине мира было связано с проявлением романтической привязанности, тоже неплохо всё объяснял. У него была работа, ему было не до телячьих нежностей, он должен был оставаться серьёзным и собранным… что значило лишь то, что он был резким и злым большую часть времени. Местность перед мостом Свободы с трудом можно было назвать живописной. Чёрная с серебряным отливом вода, серый бетон, лодочная стоянка, громада склада, сжирающая почти половину ночного неба. Металлический замок под действием White Album раскрошился, как графит, хорошо смазанные металлические ворота ни разу не скрипнули. Гьяччо окинул взглядом стоянку, пытаясь отыскать хотя бы одну гондолу, но здесь, похоже, были только моторки. Аккуратно уложив Мелоне на дно одной из них, он медленно повёл лодку в сторону открытой воды залива, используя найденное там же весло и стараясь не шуметь слишком сильно. Охранников нигде было не видно, и, конечно, он расправился бы с ними легко, но сегодня хотелось обойтись без этого. Чтобы не портить всё криками и задушенными предсмертными хрипами. Чтобы не тратить зря хорошую ярость — его беспечные цели полным ходом двигались в сторону Венеции и будут на подъезде к мосту через полтора часа максимум. Метрах в пятистах от берега из воды выступал небольшой островок — просто груда валунов, голая и блестящая от накатывающих волн. Гьяччо подогнал к нему лодку, металл с резким скрежетом встретился с камнем. От толчка рука Мелоне, лежащая на груди, соскользнула вниз, на доски — с неживым, деревянным звуком. Пахло болотом, рыбой и бензином. Гьяччо выбросил весло за борт, следом на глубину отправился мотор — погрузился в воду с хлюпаньем, на поверхность всплыло, лопнув, несколько больших пузырей. Гьяччо неуклюже перебрался поближе к носу лодки, цепляясь одной рукой за борт. Опустился на колени для большей устойчивости, вернул соскользнувшую руку Мелоне тому на грудь, машинально отметив, что тело уже начало коченеть. Тронул пальцами прядь светлых волос, открывая лунному свету лицо…***
Гьяччо с детства до жути боялся врачей. Родителям приходилось краснеть за него каждый раз, когда они оказывались в больнице. Его громкий рёв заставлял других детей в приёмном покое хныкать и капризничать, а взрослых — бледнеть и думать о том, каким ужасным процедурам нужно подвергать бедного ребёнка, чтобы он так орал. В действительности врачам и медсёстрам в накрахмаленных халатах приходилось неслабо попотеть только ради того, чтобы взять у него каплю крови для анализа. К счастью, природа наградила Гьяччо крепким здоровьем, и после того, как беззаботное детство закончилось вместе со смертью родителей, он больше ни разу не переступал порога больницы. Задания не всегда проходили гладко, даже если ты был владельцем стэнда, а твоя цель — нет, но Ризотто всё равно приходилось в буквальном смысле вырубать его, чтобы позаботиться о ранах. А однажды Ризотто привёл новенького. Такого прежде никогда не случалось, за рекрутинг отвечал Прошутто, все знали правила, поэтому, естественно, никак не могли заткнуться, обсуждая новость, — к этому сводился буквально каждый разговор. Гьяччо в то время находился в Швейцарии, преследуя политика, который наивно полагал, что лапы Пассионе не дотянутся до него за пределами страны. Ночами он выходил на связь с кем-нибудь в штаб-квартире — для передачи информации и подтверждения статуса, и с кем бы он ни разговаривал, собеседник считал своим долгом поделиться впечатлениями о новичке. Никто, кроме Ризотто, не считал, что тот протянет долго. Формадджо описал его как «тощего пацана с длинными патлами и пухлыми губками». Матёрые гангстеры едят таких на обед… или делают что похуже. Слишком мудрёный стэнд, да ещё к тому же удалённого действия — впечатления Иллюзо. Не самый лучший вариант для работы. Как ты можешь быть уверен, что заказ выполнен, если не находишься рядом с целью, если не делаешь всё сам? Прошутто бросил, что не станет тратить усилия на того, кто, очевидно, не стоит таковых, он что, похож на долбанную няньку? Очень смешно, Прошутто. Но дни шли, новичок не только оставался жив и невредим, но и успешно справлялся с заданиями, так что к моменту, когда настала пора возвращаться домой, Гьяччо вынужден был признать, что слегка заинтригован. Их первая встреча отпечаталась в его памяти звоном в ушах и тошнотворным ощущением слабости в коленях. В заброшенном здании на краю города, которое служило им штабом, не было ни души. Флуоресцентные лампы гудели над пустыми столами, на факсовом аппарате в тёмном углу возле окна мигала красная лампочка. Гьяччо отправил сообщение полтора часа назад и сейчас явился в штаб посреди ночи злой как чёрт из-за того, что никто не удосужился ответить. Они условились, что кто-нибудь из них всегда будет дежурить на месте — на случай непредвиденных обстоятельств. Да и босс отправлял информацию о «заказах» именно сюда. Сейчас Гьяччо найдёт идиота, который решил вздремнуть на посту, и выбьет из него всё дерьмо. Дверь, ведущая в подвал, была открыта, в конце лестницы горел свет. Для чего кому-то понадобилось туда спускаться? Насколько Гьяччо знал, там внизу не было ничего, кроме крыс и паутины. Деревянные ступеньки скрипели под его тяжёлыми шагами, но к злости прибавилась настороженность, дыхание вырывалось туманными облаками в резко похолодевший воздух — White Album был наготове. В центре подвального помещения – вычищенного от пыли и строительного мусора — стоял стол. По полу змеились провода, часть из них тянулась к двухстворчатому шкафу с металлическими дверцами — скорее всего, это был какой-то промышленный холодильник. Один шёл от мощного светильника, который возвышался над столом и топил его поверхность в слепящем белом свете. Из дальнего угла доносилось мерное тарахтение — от работающего генератора. Там же, судя по всему, находился ещё один стол — Гьяччо видел синеватое свечение монитора компьютера в темноте. Из полумрака слева вынырнула высокая фигура, и Гьяччо напрягся и сжал зубы, готовый атаковать, но незнакомец, выйдя в круг света возле стола, улыбнулся и поднял правую руку в приветственном жесте. — Ты ведь… Гьяччо, да? Все байки, что ему пришлось выслушать за прошедшую неделю, оказались правдой. Новичок выглядел как кто-то, кто попал в банду наёмных убийц по ошибке. Впрочем, очевидно было и то, что все остальные поторопились с выводами. Купились на первое впечатление, за которым скрывалось что-то ещё. Что-то, что можно было с выгодой использовать для работы. Что-то опасное. Ризотто не был тем, кто поддается мимолётным порывам. Раз он привёл этого странного парня в Ла Сквадру и даже разрешил ему притащить свое барахло в штаб, причина должна быть веской. — Ты здесь один? Парень опустил руку, но улыбаться не перестал. Гьяччо решил пока не обращать на это внимания. — Прошутто пошёл за кофе. Жаль, что вы разминулись. Голос у него был очень мягкий и спокойный, такой, который никак не вязался с обтягивающими кожаными шмотками под кристально-белым медицинским халатом и резким, внимательным, будто бы сканирующим взглядом голубых глаз. — Почему жаль? Парень снял с уха петлю марлевой повязки и положил её в карман халата. Гьяччо заметил, что на руках у него синие латексные перчатки. — Ну… тогда бы он купил кофе и для тебя. Гьяччо моргнул. — Я тут не кофе распивать пришёл. Почему никто не отвечал на звонки? Тебе что, никто не разъяснил правила? Улыбка наконец сползла с лица новичка, но он не выглядел ни виноватым, ни растерянным. Гьяччо начал медленно закипать. Впрочем, в его случае «медленно» — это впасть в бешенство не за пять секунд, а за десять. — Кажется, Прошутто что-то говорил про телефон… — Парень задумчиво поднял глаза к каменному потолку. — Но пока работала центрифуга, я не мог подняться. Так что извини. Он что, не в своем уме? Какая ещё к черту центрифуга?.. Тут Гьяччо внимательнее присмотрелся к столу — там и правда был какой-то аппарат с пазами для пробирок, на крошечном электронном табло мерцали жёлтые цифры. Штатив с пробирками стоял рядом. В некоторых из них была кровь... Гьяччо почувствовал, как тяжко шевельнулся под диафрагмой желудок, явно намереваясь избавиться от позднего ужина. — Чем ты тут занимаешься? — спросил он, сглотнув, — только чтобы отвлечься от неприятных ощущений. — Проверяю одну гипотезу… Кстати! — Новичок внезапно оживился, всплеснул руками, в глазах заплясали искорки интереса, словно он вспомнил что-то крайне важное и одновременно радостное для себя. — Мне нужен образец твоей ДНК. Это даже отдалённо не походило на вежливую просьбу — скорее, на требование. С тех пор как Гьяччо был принят в Семью, мало кто осмеливался разговаривать с ним в таком тоне. Кроме, разве что, Ризотто. Их молчаливый предводитель заслужил уважение и авторитет годами безупречной работы, неизменной сдержанностью и последовательностью в словах и поступках — на благо Пассионе, на благо их небольшой, но очень опасной компании. Сохранил его, несмотря на переживаемый ими позор… У Гьяччо всегда были сложности с теми, кого нужно слушаться, с самого детства, но Ризотто он был предан беззаветно — за то, что тот вправил ему мозги несколько лет назад, направив в нужное русло избыток его разрушительной энергии, которая плескалась через край, оставляя на земле безжизненные, покрытые льдом проплешины. Заставил сойти с кривой дорожки, по которой Гьяччо, рука об руку с отвратительным характером, невероятно мощной способностью и уже усвоенной безнаказанностью, радостно бежал навстречу глупой, бесполезной и болезненной кончине. Дал так необходимые ему рамки, обучил нехитрым, но строгим правилам, вбитым в его перенасыщенный гормонами незрелый мозг негромким бесцветным голосом, а иногда — жёсткими кулаками. Исключительно в педагогических целях, но как же он тогда бесился... Не ушёл только потому, что из всех, кого Гьяччо встретил после гибели родителей и до вступления в Ла Сквадру, лишь Ризотто, которого за глаза называли монстром, нелюдем, было не наплевать на то, что с ним станет. В кого он превратится... Но этот сопляк — что он о себе возомнил!? Нельзя было оставлять эту выходку без последствий. Гьяччо подумал, что пары ударов будет достаточно, чтобы отрезвить зарвавшегося ублюдка. Куда, интересно, смотрели остальные? У них он тоже требовал ДНК? Гьяччо сжал пальцы в кулак, сощурил глаза, но как всегда слишком отвлекся на собственную злость и не заметил, что новичок не терял времени даром. Расставил на столе пару стеклянных пузырьков с прозрачной жидкостью, достал из ящика чистую пробирку, которая уже заняла своё место в штативе. В нос ударил резкий запах дезинфицирующего средства, и эта досадная мелочь заставила закалённое многочисленными тренировками тело Гьяччо разом капитулировать. На лбу выступили крупные капли пота, колени задрожали, тошнота усилилась, предметы перед глазами поплыли, утопая в зыбком мареве паники. Убить его сейчас было бы проще, чем отобрать у ребёнка конфетку. — Тебе лучше сесть. Вон туда. — Палец в синей перчатке указал на стул возле стола. — Так будет удобнее. Голос, который доносился до Гьяччо будто бы с расстояния пары десятков метров, звучал спокойно, серьёзно и уверенно, словно новичок привык к тому, что его требования выполняются без лишних вопросов и сопротивления. А ещё в нем невольно проступали звенящие нотки возбуждения, азарта, нетерпения, от которых по коже пробегал неприятный холодок. Это штаб Ла Сквадры, одно из немногих мест, где Гьяччо чувствовал себя в относительной безопасности. Сказать «как дома» было бы слишком сентиментальным преувеличением, но всё здесь было знакомо и предсказуемо. А когда Прошутто, закатав рукава рубашки, брался за уборку, то даже вполне уютно. Кстати, странно, почему он не возвращается так долго, — круглосуточная кофейня буквально за углом. Гьяччо осознавал, что паршивое состояние просто подстёгивает его паранойю, заставляя делать из мухи слона, — вряд ли в Пассионе или за её пределами найдется смельчак (или идиот), который решился бы напасть на штаб в одиночку. И тем не менее это он чувствовал себя гостем — гостем в доме милого соседа по улице, который оказался серийным маньяком-убийцей. Гьяччо на всякий случай отодвинулся от стола на полшага и наткнулся ногами на стул, который едва не опрокинулся от толчка. Как и он сам. Движения стали неверными, голова кружилась, словно он перепил в баре. Новичок обернулся на звук с застывшим на лице вопросительным выражением. Ещё можно было воплотить задуманное и съездить по наглой расплывающейся роже, которая маячила перед ним в полумраке, но Гьяччо вдруг почувствовал себя глупо и решил, что лучше и правда сесть, если он не хочет сделать эту ситуацию ещё более унизительной, чем она уже была. Первое впечатление можно оставить только раз. Все в банде знали про его маленький секрет, Иллюзо с Формадджо не упускали шанса от души пройтись по его позорной слабости, что нередко становилось причиной драк с порчей имущества и здоровья всех участников. Но всё-таки они были своими. Семьёй. Что подумает о Ла Сквадре новый человек, если один из профессиональных наёмников вдруг сорвётся с цепи из-за пустячной, по сути, просьбы. Или хлопнется в обморок. Никто и никогда этого не забудет. Нет уж. Едва не промахнувшись, Гьяччо шлёпнулся задницей на гладкую деревянную поверхность стула. — Зачем тебе моя ДНК? — Для начала стоило выяснить, в чём подвох, а потом уже действовать. К тому же, разговор неплохо отвлекал от ощущения беспомощности и дурноты. Новичок снова улыбнулся, явно польщённый интересом собеседника: — Чтобы я мог найти тебя, если ты попадёшь в переплёт. Послышался звук разрываемой бумаги, зрение вдруг некстати прояснилось, и Гьяччо чётко увидел в синей перчатке маленькую металлическую пластину с заострённым зубцом. Как же его… скарификатор! Он сглотнул. Тело словно разом погрузилось в ледяную воду, стало тяжело дышать. — Твой стэнд… может отслеживать местоположение человека? По… крови? — Весьма полезно, правда? — Улыбка стала шире, обнажив некрупные, но острые клыки. — Ризотто сам отдал приказ: капля крови с каждого… Ты в порядке? — В полном... — Гьяччо силой воли заставил себя звучать настолько спокойно и безразлично, насколько мог. — Это кровь всех остальных? Новичок проследил за его взглядом до штатива с пробирками и пожал плечами: — Нет. Ты будешь первым. — И придвинулся ближе. Наверное, Гьяччо задерживал дыхание слишком долго — выдох получился долгим, неровным, судорожным. Он ничего не почувствовал. После паузы всё-таки опустил глаза, чтобы посмотреть на свой палец. Капля. Крови. Просто… красная, и всё. Алую точку на коже накрыл клочок смоченной в спирту вате. А затем чужая рука сжала его собственную возле предплечья, несильно, можно даже сказать… бережно? Гьяччо поражённо уставился в глаза напротив. Любой другой из Ла Сквадры уже давно поднял бы его на смех, называя сосунком и трусишкой, но новичок просто смотрел на него. Без превосходства и насмешки, даже маньячный интерес и восторг куда-то ушли. — Всё хорошо, — сказал он тихим и мягким голосом, и Гьяччо наконец почувствовал укол – словно импульс от тела к мозгу запоздал на пару минут и сбился с пути, к тому же. Кольнуло в сердце. И кололо там каждый раз, когда они оставались с Мелоне наедине. Он ничего не ответил тогда и часто молчал, когда они были вместе… просто не знал, что нужно говорить, как объяснить самому себе, что он чувствует. Такому его Ризотто, увы, не научил. Мелоне и правда использовал их ДНК пару раз, чтобы определить местонахождение попавшего в беду члена банды, но Гьяччо не удивился бы, если кровь применялась и по другому назначению. В качестве эксперимента. Чтобы проверить очередную гипотезу. Интересно, его кровь Мелоне тоже использовал? Что он при этом чувствовал? Чувствовал ли что-нибудь вообще? Значили ли взгляды и прикосновения так же много для него самого, как для Гьяччо? Было ли это что-то серьёзное? Или просто игра? Близко-далеко, тепло-холодно. Нежно и жестоко. Укус и поцелуй. Какое счастье, что любовь слепа.***
На холодную белую кожу упала пара капель. Гьяччо сморгнул с ресниц слёзы, остервенело потёр покрасневшие веки, сжал зубы. Нельзя было раскисать. Не сейчас. У него было дело, требующее полной сосредоточенности и контроля над эмоциями. Он ещё раз посмотрел на чужое лицо, которое словно накрыла полупрозрачная восковая маска — поверх искажённых агонией знакомых черт. Гьяччо закрыл Мелоне глаза там, на вокзале, когда освободил ещё не успевшее остыть тело из чёрного полиэтиленового мешка, но всё равно старался не смотреть в сторону пассажирского сиденья, пока ехал сюда. Он не раз видел смерть от удушья. Видел смерти и пострашнее, недостатка в этом зрелище никто из них не испытывал. Просто тогда было не время для прощания, вот и всё. Оно настало сейчас. Мороз сковал неподвижное тело — быстро, за секунды покрыв изморозью длинные светлые волосы, ресницы, сделав кожу ровной, однотонной и матовой. Одежда и обувь Мелоне стали белыми, как и внутренности моторки. Гьяччо привстал с колен и закрыл глаза — холод побежал дальше, быстрее, быстрее; затрещала насильно превращаемая в лёд тёмная вода, становясь неподвижным айсбергом, срастаясь с грудой валунов в подобие настоящего острова. По камням с тонким звоном расползались ледяные узоры, ажурные кружева, вырастали снежные травинки, поднимались выше тонкие стебли голубоватых цветов, увенчанные раскрывающимися прямо на глазах бутонами. Сквозь полупрозрачные тонкие лепестки проходили отражённые лучи лунного света, расщепляясь, искажаясь, заставляя это место тлеть неровным тускловатым свечением. Ледяное пламя. Хрустальный гроб. Гьяччо открыл глаза и судорожно выпустил воздух из лёгких. Первый раз в своей жизни он использовал стэнд, чтобы сделать что-то красивое... Легче не стало, он на это и не надеялся, не для себя старался. Что-то хрупкое в нём наоборот сломалось, рассыпалось в ледяную пыль, которую разносило теперь кровотоком по всему телу, замедляя сердце, успокаивая неровное дыхание, делая конечности лёгкими. Гьяччо почувствовал, что мёрзнет. Что абсолютно спокоен. Готов. Он выбрался на обочину шоссе без двадцати четыре. Солнце должно было встать через час. Стояла предрассветная тишина. Как он и предполагал, прямая, словно стрела, дорога была пустой. Слева послышался нарастающий звук работающего мотора, по асфальту, ограде моста и фонарным столбам заплясали беспокойные блики дальнего света фар. Гьяччо подождал, пока машина проедет мимо, призвал White Album, с резким скрежетом оттолкнулся лезвиями от полотна дороги, начиная свою последнюю погоню. Всё за его спиной рассыпалось и превращалось в прах.