Несказанные слова.

Сколько же прошло времени с тех пор? Бакуго не особо помнит как это случилось. Кажется, в тот момент, именно в тот, он испытывал страх. Действительно страх, самый настоящий и это было так странно. Он окутывал его каждый раз, стоило лишь подумать об этом. Сначала Кацуки недоумевал, почему какие-то чувства пугают больше, чем толпа злодеев про, окруживших тебя со всех сторон? После это начало изрядно бесить, но так как не поддавалось его объяснению, то и поделать он толком ничего не мог. Просто не понимал, что за хрень с ним творится. Почему вдруг при взгляде на эту крашенную бошку, внутри одновременно расцветал букет совершенно неописуемых эмоций и сковывающее, режущее ощущение, будто колючей проволокой стянули. Он даже не помнил, когда это началось. Они стали друзьями ещё на первом году обучения, Бакуго даже это принял. Почти спокойно. Почти не сопротивляясь. И даже сумел смириться и привыкнуть к наклонностям Киришимы, вроде нелепых объятий или плоских шуток в его сторону. Просто в какой-то момент он понял, что это стало частью его жизни. Такой же обыденной, как кофе по утрам. И что по этой дурацкой улыбке он способен заскучать. — О ком ты сейчас думаешь? Первое слово, пришедшее на ум после осознания, было коротким, но емким. «Охуеть.» Не то чтобы Бакуго волновало кто кого любит и с кем встречается. Его в принципе не волновала сама любовь. Казалась ему лишним грузом на пути к цели, обременяющей тяжестью на шее, лишающей свободы действий и так далее. Так ему казалось. И казалось бы дальше, но было слишком навязчивой мыслью, чтобы не задуматься о ней всерьез. Ещё год ушел чисто чтобы разобраться в своих чувствах. Большинство людей принимали симпатию как нечто простое, вполне нормальное и легко объяснимое. Но это же Бакуго. Ему только три месяца понадобилось, чтобы выдавить из себя это самое «нравится». Самому себе. Перед зеркалом. Кололо язык и блевать тянуло, но все же пришлось смириться. И так бы все и осталось, «нравится» бы летало в пределах его комнаты и никогда бы за неё не выходило, если бы не одно «но». Чувства не могли остаться там же. Они всегда оставались с ним и плохо сказывались на его жизни. — Твою, мать, дерьмоволосый, ты что, подохнуть решил?! — Прости-и, Бакубро, я случайно, правда. Спасибо, что помог, в следующий раз буду осторожней! — Тц. Он думал. Очень много. Чертовски много и не о ком-то там, а именно об этом тупом идиоте, с не менее тупыми кроксами и извечной акульей улыбкой. О том, что он слишком много напрягается, не бережет свою задницу, постоянно необдуманно рвется в бой и вообще тот ещё придурок. И из-за этого Кацуки, чёрт возьми, постоянно следил за ним, чтобы тот не натворил лишнего. А он мог. И это, мгхммх, волнение сказывалось на продуктивности самого Бакуго. И тогда он взорвался, почти буквально. — О, бро, ты мне тоже нравишься. — Да, блять, не в этом смыс.. А, да забей, ты слишком тупой, чтобы понять. — М? В каком смысле? — Ни в каком, забудь. — П-постой, Бакуго.. Погоди, ты имеешь ввиду... Это случилось легче, чем Кацуки думал. Он боялся признаться, до последнего боялся, но все же высказался. Стало легче. Куда легче, но вместе с тем, на место постоянному беспокойству, пришли другие мысли, которые блондин рьяно отгонял. Ещё больше он боялся реакции Киришимы. То, как он поведёт себя, узнав о его чувствах, ведь все же они оба парни и это не очень-то мужественно. Последний раз сердце заходилось так, когда все узнали, что случилось с Деку. — Скажи мне, Каччан. Но как ни странно, Эйджиро ничего не сказал. Ничего того, чего бы боялся Бакуго. Сказал, что он польщён, но все же все понимает и в любом случае будет рядом с ним. Сказал, что в способности любить нет ничего немужественного и в тот момент Кацуки понял, что ошибочно считал его столь тупым. После того дня почти ничего не изменилось, Киришима не стал избегать Бакуго, всё было также, только теперь парня не мучал груз на душе. Какое-то время всё было как всегда, Бакуго даже успел смириться, начал надеяться, что, возможно, это подростковое и его отпустит. Но не отпускало. Только сильнее разгоралось. Так тепло, всецело, всепоглощающе. И как только блондин вынес себе приговор «помешанный», Эйджиро сказал то, о чем парень даже не мечтал. — Слушай, если это из жалости, то вали к херам. — Нет, нет, Бакуго, не из жалости, клянусь! Я долго думал над этим и знаешь, я раньше это успешно подавлял, но после твоих слов всё вновь вытекло наружу. Я, думаю, ну, всё же да. Ты тоже мне нравишься. Очень. — Охуеть. Бакуго бы никогда не подумал, что может быть так. Никогда бы не подумал, что объятья это настолько охренительная вещь. Что на самом деле чужие волосы можно лапать бесконечно и это просто нереально доставляет. Что спать в обнимку с кем-то это так чертовски приятно. Что что-то на этом свете может быть важнее и слаще победы. Их отношения развивались и правда очень долго, дольше положенного. Но Киришима всё понимал, принимал Кацуки таким, давал ему время и ничего не просил взамен. Он всегда всегда был рядом, что бы ни случилось. Понимал, как Бакуго тяжело с этим смириться, оставался прежним, со своими «Бакубро» и «Цуки» и никто даже не догадывался, что они встречаются. Кацуки молчал, но.. Он был благодарен. Безмерно. Не мог сказать «спасибо» вслух, но всегда говорил это глазами. И Киришима его понимал. Понимал и улыбался, так чертовски солнечно, что блондин едва ли не улыбался в ответ. Он слишком часто говорил как его любит, но Кацуки не мог сказать в ответ того же просто потому что он — это он. Но Киришима никогда не обижался, ведь блондин выражал любовь действиями, и Эйджиро это ценил. Бакуго мог смотреть на него вечно. На такого милого, теплого, невероятного. Он правда считал его невероятным, потому что отношения просто не могут быть такими лёгкими и приятными. Такими до ужаса поглощающими, обволакивающими с ног до головы в теплое и нежное одеяло по утрам. Когда он так очаровательно сопит у него под боком, бурча во сне что-то колючих волосах и таком же характере. Бакуго был уверен, что он умер и попал в рай, ибо по другому это назвать не находилось слов. — О ком? Бакуго резко втягивает воздух, и всё тело тут же пронзает резкой болью. Перед глазами всё плывет, и даже такие, широко распахнутые, они плохо фокусируются на окружении. В уши будто набили ваты, слышен лишь какой-то противный скрип и этот мерзкий, мерзкий голос. — Я недостаточно тебе подхожу, чтобы мне отвечать? — Сто- Кацуки захлёбывается собственной слюной, когда его опрокидывают назад, ударяется головой обо что-то твердое, и разум немного проясняется. Но недостаточно, чтобы осознать всю степень пиздеца. Он не знает, что за дрянь ему вкололи, но причуда не работает, все тело постепенно слабеет, и тянет блевать. От всего. От противного холода под спиной, от зелёной макушки прямо над ним, от этой ухмылки, от осознания собственной беспомощности, зашедшей так далеко. Как все так вообще обернулось? Бакуго не помнит, а если бы и помнил, то это бы ничего не дало. Воспоминания слишком смутные, город, атака, все застигнуты врасплох, обвал, Киришима... От мысли о Эйджиро у Кацуки резко перехватывает дыхание. Зрачки сужаются и начинает охватывать паника, парень начинает полностью осознавать происходящее и.. от этого тошнит ещё сильнее. — Знаешь, ты в чем-то был прав. Деку, который ни на что не годен. Пыль у дороги, — рука в черной перчатке ведёт вдоль по бедру, больно сжимая у основания, и парень приближается к уху блондина, — Беспричудный отброс, который ничего не добьётся. На глаза наворачиваются слёзы. Внизу всё прошивает резкой режущей болью, но крик застревает в горле, последнее плотно сдавливают. Кацуки пытается свести ноги, отстраниться, сделать хоть что-то, но тело не слушается. Чертов Деку ухмыляется, отстраняется и входит снова, выбивая из Бакуго хрип. Так больно, что хочется кричать, и это в кровь разрывает горло, а пальцы на нем сдавливают лишь сильнее. — Стой.. Но Деку не останавливается. Входит снова и снова, вызывая резкие судороги по всему телу и столько боли, что эта пытка достигает своего апогея. У Бакуго текут слёзы, воздуха не хватает настолько, что закладывает уши и он начинает задыхаться в собственной крови. Так больно. Так чертовски больно. Между ног, на шее, но в первую очередь в груди. — Это ведь Киришима, да? Упоминание его имени только сильнее сдавливает грудную клетку, разрывая ее изнутри. Ради него. Ради него он должен остановить этот пиздец. Ради него он должен оттолкнуть этого ублюдка и выбраться отсюда, потому что он волнуется. Он надеется. Он любит. Там, один, весь такой милый и домашний, с самыми тёплыми объятьями в мире. Самыми лучшими словами, которые только можно услышать. Самым преданным взглядом. С самой красивой, самой солнечной улыбкой. Ведь именно с ним должен быть его первый раз, а не таким. Не таким. Не таким, не таким, не таким. — Каччан. Взгляд едва фокусируется на склонившемся лице. Губы обволакивает что-то скользкое и мягкое и от осознания, что это, хочется завыть. Тело не реагирует, отстраниться не получается и последние потоки воздуха перекрывает самым отвратительным, тошнотворным и мерзким поцелуем. Тошнит ещё сильнее, ненависть прожигает его внутренности так, что боль внизу становится попросту несравнимой. Не сможет... Наверняка, он больше не сможет касаться Киришимы этими губами. Если сможет вообще. Сможет же? — Скажи, что любишь меня, — в губы произносит Деку и Бакуго на мгновение поражается его наивности, — Скажи. Толчки начинают набирать темп, рука у горла сдавливает ещё сильнее, вызывая хриплый стон. — Скажи это. Тело слабеет и конечности немеют, колит будто иголками. Картинка постепенно теряет фокус, расходясь двойными кадрами от непрерывных толчков. Я люблю тебя. — Скажи! В шее что-то хрустит, раздается едва слышимый хрип. Он так и не сказал ему этого. Не успел. Он бы жалел об этом, но.. мертвецы не жалеют. Я люблю тебя, Киришима.