О смехе и клоунах

Шанкс всегда был тем, кто громче всех смеялся над носом Багги. Вообще-то, Шанкс никогда не отличался злословием и едва ли получал удовольствие от мелких издевок — Багги понимал это и все равно неимоверно злился каждый раз, когда видел на его лице усмешку — пусть сколько угодно добродушную. Конечно, почему бы не улыбаться, когда тебя называют самым многообещающим юнгой в команде Роджера. Багги же обычно называли красноносым, это было его главное, нет, пожалуй, даже единственное прозвище — где бы он ни очутился, чтобы бы он ни делал, как бы ни старался. Он поколотил уже двоих из тех, кто смеялся над ним — это принесло долю облегчения, но вместе с этим принесло и проблем: Роджер всегда следил за дисциплиной, а Багги не слишком-то хотелось прослыть еще большим неудачником, с позором изгнанным из команды. Кроме того, Шанкса, к большому сожалению, не оказалось в числе побитых. Это было странно — больше всех Багги почему-то ненавидел Шанкса, хоть тот и причинял ему меньше всего проблем, но именно его смех — негромкий смех уверенного в себе человека, чья слава, несмотря на юность, уже шла впереди него — задевал сильнее всего. — Чего ты смеешься? — однажды он все-таки не выдержал и спросил как можно более угрожающе, хотя Шанкс и не смеялся даже — так, улыбался, причем улыбался, кажется, собственным мыслям, потому что посмотрел с искренним удивлением. — Я уже давно не смеялся над тобой, — отозвался он как ни в чем не бывало. — Наоборот, теперь мне нравится, что ты сам умеешь над собой посмеяться. «Мне нравится» — всего два слова, которые вызвали целую бурю. Впрочем, Шанкс всего лишь имел в виду клоунский костюм Багги, и был в корне неправ: Багги не просто не терпел чужого смеха, но и сам никогда над собой не смеялся, и идиотский костюм клоуна был вовсе не попыткой самоиронии, а всего-навсего желанием соответствовать, чтобы избавиться от чужого смеха. Это помогло, и благословенные времена продлились почти полгода. А потом Багги умудрился съесть проклятый дьявольский фрукт. Вовсе он не хотел этого! Просто отрезал дольку и прикоснулся к ней языком, чтобы проверить, правда ли эти плоды такие отвратительные на вкус, а потом кто-то толкнул его в спину — кажется, это был Шанкс, опять чертов Шанкс! — и Багги поперхнулся и проглотил этот кусочек — совсем крохотный, но и его оказалось достаточно. Кажется, корабль чудом не затонул от всеобщего хохота, когда у Багги ноги вдруг оторвались и зашагали по палубе, а руки отделились следом и полетели за ними, как парочка безумных птиц. Шанкс тоже смеялся — опять. У человека конечности начали жить своей жизнью — что во всем этом могло быть смешного? Но Шанкс прямо-таки хохотал, запрокидывая голову и сдвигая соломенную шляпу на лицо, утирая выступившие на глазах слезы. У самого Багги тоже едва слезы не закапали от злости и досады — он удержался одним лишь чудом. Все равно при нем больше не было рук, чтобы их вытирать. В конце концов, руки все-таки вернулись к нему. В конце концов, все — даже проклятый Шанкс — перестали смеяться, но это была лишь очередная временная передышка. На третий день после того, как Багги съел злосчастный дьявольский фрукт, он упал за борт. Такое и раньше с ним случалось — он, конечно же, не испугался, пока не понял, что идет на дно — как он мог забыть? Теперь он не мог плыть, тело казалось неимоверно тяжелым, и очень скоро его голова скрылась под водой. Все будут смеяться. Какая дурацкая последняя мысль. Все будут смеяться над ним. Пират с корабля самого Роджера, юнга, который слишком много о себе возомнил, утонул, и от него остались только пузыри на воде. Багги отчаянно молотил руками и ногами, которые больше не пытались покинуть его тело, но это нисколько не замедляло его погружение. Он знал, что выдержит не больше минуты и вдохнет, и ему настанет конец. Чья-то рука схватила его за шкирку. Ему не нужно было даже гадать — какое-то шестое, седьмое, восьмое и прочие чувства, родившиеся на границе со скоропостижной гибелью, безошибочно подсказали, кому принадлежала эта рука. Лежа на мокрой палубе, отдуваясь и сплевывая соленую воду, он смутно видел рыжую голову, склонившуюся над ним. Багги отчаянно заморгал, концентрируясь на знакомом лице, силясь разглядеть улыбку. Но Шанкс не улыбался. — Ты в порядке? — Все превосходно, — прохрипел Багги, и новая порция воды потекла у него из носа. Из дурацкого, смешного, красного носа. — Можете начинать смеяться. — Я не собираюсь смеяться, — сказал Шанкс невозмутимо и очень серьезно, и уголки его губ так ни разу и не дрогнули. — Это было вовсе не смешно. Багги собирался сказать в ответ какую-нибудь колкую тираду, но фигуральный словесный фонтан прервал фонтан буквальный, новая порция воды, вырвавшаяся из его рта. Силуэт Шанкса помутнел и закачался перед — кажется, Багги потерял сознание и уже не мог знать, смеялся ли кто-то над его слабостью.

---

Он ни на йоту не изменился к тому времени, когда их дороги разошлись. Шанкс стал Йонко, его имя заставляло трепетать от уважения; Багги же с трудом сколотил команду и все так же носил костюм клоуна, ненавидевшего смеяться — вернее, смеяться он очень даже любил, но исключительно над еще большими неудачниками, чем он сам. Если кто-то смел смеяться над ним, Багги немедленно представлял, как отрубает его голову — а из всех людей в мире только Багги мог отделить голову от тела и остаться живехоньким. Это было то немногое, что грело время от времени его душу. Оставалось, правда, еще одно оружие, почти тяжелая артиллерия; и в самых редких случаях, когда ему по-настоящему не везло, он вспоминал, как Шанкс вытаскивал его из воды, и держал почти бережно, и после помог дойти до каюты, и повторял, что «никогда не будет над этим смеяться»; и думая об этом, Багги, вопреки самому себе, почему-то начинал улыбаться.