Поезд.

Концерт в Саратове был невероятно красочным. Признаюсь, я скучал. Я безумно скучал по своим коллегам. Я скучал по строгости Оксаны. Я скучал по Стасу, по его совсем нелепым претензиям. Я скучал по Диме, который, кстати, перед концертом рассказал нам об интересном случае на хоккее, когда я пойти с ними не смог. Ну, по Сереже мне скучать не приходилось — я видел его кошачью морду чуть ли не каждый день во время моего пребывания в Москве. По Антону я соскучился особенно. Не знаю до сих пор, что чувствую к нему. Мы ведь коллеги, импровизаторы, мужчины, в конце-концов. До сих пор передо мной стоит его образ на сегодняшних «Куклах»: слегка растрёпанная от вечных поправлений челка, глаза бодрые, цвета весенней травы, чертова родинка на кончике носа и розоватые от смущения щеки, — все это находится в невероятной близости. Я всегда замечал, что он смущается, стоя рядом со мной настолько близко, но смущения своего ни в коем случае не выдавал. Об этом знали только мы двое. Это будто был наш секрет. Я не шутил над этим и вопросов никаких не задавал, потому что не хотел. Все, что когда-нибудь происходило на сцене, это лишь образ, роль, но это не настоящая жизнь. Я раньше не замечал за собой лёгкой растерянности при близком контакте на сцене, но сегодня все вдруг стало иначе. После игры я выпил почти половину маленькой бутылочки воды (перед концертом нам ставят такие у кресел). В горле пустыня Сахара. Я жутко недоволен, что мы едем до Самары поездом. Не очень люблю такой путь передвижения, если честно. У меня ноги не влезают, когда я хочу вздремнуть, и приходится все время их подгибать. Даже в купе, ведь там длинные полки, не помещаюсь. Я еду вместе с Димой, Серёгой и Антоном. А остальные спят уже в соседнем вагоне. Перед отправлением мы, все вместе, выкурили по сигарете. — Ничего нового не было, — оповещает Шастун, выпуская из лёгких клуб дыма. Он будто предугадал мой вопрос. Он будто знал, что сейчас меня что-то тревожит. — Концерт хороший был, — послышалось от Оксаны. Больше мы не проронили ни слова. Устали. Или просто не хотели говорить друг с другом. Пока догорала моя сигарета, я пытался сфокусироваться на семафоре. Он был красный, как что-то страшное, но притягивающее к себе. Запрет. Меня с юности запреты притягивают. Если бы я не совал свой нос куда попало и не искал приключений на задницу, то не стоял бы сейчас в окружении этих людей, моих коллег. Глядя в темноту, освещённую слабым оттенком красного, вспоминается Антон. Я стал чаще думать о нем после нашего долгого расставания. Страшно только поймать себя на мысли о том, что я соскучился. Ведь соскучился же, как будто он мой, как будто я имею хоть какое-то право, чтобы называть его своим. Все вокруг расплывалось, а очки валяются где-то в кармане рюкзака. По просьбе проводницы, мы вошли в вагон. Когда я поднялся следом за Оксаной, услышал краем уха, что Антон заговорил с Димой, но прислушиваться не стал. Наверняка о чем-то своем разговаривают. Сережа вырубился сразу. Его храп не давал нам уснуть. Шастун сидел на моей полке, подогнув одну ногу к груди. В окне, через отражение, я мог разглядывать его. Мы шепотом говорили о чем-то неважном. Позов делился моментами из жизни своей маленькой дочки. Я обожаю слушать смешные истории, связанные с ее социализацией. Девочка, действительно, растет такой же веселой и смешной, в хорошем смысле, как ее отец. Я искренне счастлив за семью Позовых. Антон рассказами не блистал. Он совсем уставший после концерта, это видно. Мне было хорошо сейчас, и я почувствовал себя дома. Поезд покачивается из стороны в сторону. Успокаивающий звук его езды действует на меня, словно снотворное, но уснуть все ещё не получается. За окном мелькают маленькие станции, а мне все думается. Я думаю обо всем, что попадется. Думаю о том, что забыл взять из съемной московской квартиры пару красных носков. Только сейчас об этом вспомнил, такая досада. Больше, конечно, мне думается об Антоне. После съёмок мы даже не попрощались. Он быстро укатил со своей девушкой домой, а я почти последним ушел из павильона. Тогда я тоже долго размышлял, смотрел на себя в зеркало и не мог понять, что со мной происходит. Позов вырубился час назад, а я все считал фонари за окном. Поезд встал. Антон, спящий надо мной, свесил длинную руку вниз. Я сначала не решился что-либо сделать. Потом тоже не решился. Стояли мы недолго. Вскоре послышался гудок и поезд неровно тронулся с места. Раздавался гул колес. Мы так и ехали: я и рука Антона. Я уже и посидел, и полежал, и выходил в тамбур. Воздух там пахнет настоящим поездом, тяжестью и лёгкой горькостью. Мимо меня пару раз прошла проводница. Кажется, что ей скоро нужно будить людей, выходящих на следующей станции. Мне она лишь сказала, чтобы я не курил в тамбуре. Я не собирался, вообще-то, но за это своеобразное замечание я на нее не обиделся нисколько, она ведь просто предположила, что я могу. Стрелка на часах перешла за цифру три. Я, наконец, принял удобное положение. Представляю, какого там Шастуну с его длиннющими ногами. В волосах запутался аромат свежести, дороги, который я подхватил с собой из тамбура. Через несколько минут я почувствовал толчок, но решил не обращать на это внимание. Копошение не прекращалось. Вскоре я оказался прижатым к стенке. В нос ударил до жути знакомый запах. Так пахнет только один. Антон. Девственная от колец рука оказалась на моей талии. Я со страха дыхание задержал и шевелиться перестал совсем. — Я знаю, что ты не спишь, — прошептал мой коллега на самое ухо. Мое тело непроизвольно вздрогнуло, что вызвало у Антона смешок. Мне было совсем не смешно. — Зачем? — я попытался развернуться лицом к собеседнику, но тот крепко держал меня в своих объятиях. — С тобой что-то не так. Я бы очень хотел сказать встречное Антону. Он, черт возьми, сейчас делает что-то не так. — Все в норме. — Ты смотрел на меня, — настаивал Шастун. — Я на всех смотрел, — я уже порядком начал раздражаться. — Помнишь, как мы с тобой встретились впервые? — резко перескочил на другую тему Антон. Внутри у меня что-то кольнуло в этот момент. Помню. Как вчера все было, помню. — Ты мне тогда показался таким смешным. И друзья твои тоже, а Антон тот низкий мне сразу не понравился. Не хотел его даже видеть рядом. — Потому что в моей жизни может быть только один Антон, — не подумав ляпнул я и тут же поджал губы. Антон замолчал на несколько секунд. Я чувствовал, как бьётся мое собственное сердце и где-то там, сзади, так же быстро стучит сердце Шастуна. — И давно я тебе нравлюсь? — Никогда, — холодно ответил я. Почему Антон такой смелый? Почему он решил поговорить именно сейчас, почему именно так? Я ему тоже нравлюсь? Так много вопросов, но ответов не найти даже среди миллионов звёзд. А я ведь и гороскопы, дурак, смотрел раньше. Воспользовавшись моментом, когда Шастун слегка ослабил хватку, я быстро перевернулся и теперь оказался уткнутым в широкую грудь. Приятный одеколон и запах его тонких сигарет. — Лжешь. Когда сегодня мы стояли близко, я заметил. Знаешь что? — я отрицательно покачал головой. Шастуна я слушал в пол уха. Меня с ума сводил его аромат. Я вдыхал полной грудью, незаметно вжимался носом в теплую ткань сильнее. А Антон продолжал говорить. — Твои глаза… Они горели. Я увидел тот огонь, который видел тогда, когда ты, — Антон сделал небольшую паузу и я почувствовал, как дернулся его кадык. Тоже волнуется не меньше меня. Тогда зачем говорит сейчас это? — Когда мы были вместе в том баре, когда пели эту ебучую песню, пьяные совсем. Я увидел, что твои глаза цвета неба и в нем маленькие сапфировые огонечки блистают, будто стекло кто-то разбил, — я лежал в вакууме. Если бы это произошло там, на платформе или где-нибудь в гримёрке, то я точно бы сознание потерял, честно вам говорю. — И я понял, что тебе не все равно на меня. — Мне никогда не было все равно на тебя, — я прошептал настолько искренне, насколько мог. Потом уткнулся носом в изгиб шеи, прячась от светящего прямо на нас фонаря за окном. Кажется, остановились мы уже несколько минут назад, но я этого совсем не заметил. Я глаза боялся открыть, обвил руками тело Антона, переплел наши ноги и забылся. У Шастуна пальцы холодные, я это даже через ткань наших носков чувствую. Я чувствовал, что должен согреть его тело. Лежал так всю ночь. Не знаю, спал ли Антон, я не смотрел на него. Мне было стыдно за свои чувства. Я влюблен. Влюблен в Антона. Стыжусь, но бегать больше не могу. Я понял. Мои губы невесомо коснулись его шеи и я почувствовал, как рука Антона движется к моей голове, а потом пальцы зарываются в волосы на затылке. Я чувствую ответный поцелуй в макушку. Новое для меня чувство родилось под ребрами. Меня будто ножом кольнуло в районе диафрагмы, как будто я скурил целую пачку сигарет за полчаса. Мне хотелось почувствовать это вновь. После нашей ночи в поезде мы больше не общались на эту тему. Все, что было прошлой ночью, осталось там же. Пару раз Антон зажимал меня в узких проходах за кулисами, целовал мои щеки и шею. А я говорил ему, что влюблен, но ответ получал лишь добрую улыбку. Мне было достаточно и этого, честно! Я просто хочу, чтобы теперь Антон был рядом. Пусть не всегда, но иногда. Мне много не надо. Надеюсь, не было глупой идеей записать это все сюда. Не хочу забывать. Выходит, что теперь у меня есть дневник. Забавно. Сегодня мы вновь в Москве, и я с коллегами иду гулять по городу. 14–17 марта 2019г.