Вспышки

Шесть чертовых лет. На самом деле, сейчас не было ни слова — только до боли знакомый силуэт в контровом свете, такой темный — а сзади слепящий свет. Она даже не поняла, от чего слезятся глаза. Свет? — Тетя Кэрол! Я знала, я знала, что ты жива, ты вернёшься! — Моника бросается к ней, обнимает. Нет слов. — Я не совсем та, кого вы знаете, — у нее такое напряжённое лицо, что физически больно. Марии кажется, что жизнь только что рухнула, после того, как она шесть лет собирала ее из осколков. Снова. *** Кошмары. Кошмары стали вторым я, впитались в кожу, во влажные простыни. Кошмары, которые начинаются с лучей солнечного света, рвущиеся навстречу сквозь двери ангара. Мария научилась просыпаться в последний момент — на взлете, потому что она больше не может смотреть это на повторе. Как вся ее жизнь, ее славная девочка, ее боевая подруга… Ее жена уходит в свой последний вылет. *** — Совершенно секретно. Штамп на деле, архивы, ряды бесконечных полок, которым нет дела до боли. — Мы дадим вам психотерапевта. Никаких подробностей, преследуется по закону. Сухие слова, ни имени, ни звания, ни жизни. Обгорелый кусок жетона и вещи, вещи, вещи, которые окружают, раздирая сердце. — Мам, — она держит себя ровно, как будто ничего не случилось. — Мам, пожалуйста, можешь взять Монику на неделю? У меня работа. Ложь удается. Моника уезжает, а Мария не может сказать ей, что Кэрол уже не вернётся. Она напивается. Дома, одна, и наконец позволяет себе разрыдаться, уткнувшись в куртку. Куртку, которая пахнет Кэрол, которую она так часто носила. Кажется, одной этой куртки достаточно, чтобы разорвать ее сердце на клочки. *** Шесть лет. Выцветших и безнадежных. Вылеты, команда, боль. Вы шли в армию, в армии погибают. Боль. Каждый взлетающий самолёт означает боль, и ее дело жизни стало ее наказанием. Все состоит из боли, а потом из небытия, единственный свет в котором — Моника. Моника слишком мала, чтобы понять, что такое смерть. Иногда Мария малодушно рада, что не было похорон. Что тело не нашли. Это даёт ребенку надежду, это позволяет верить, что тетя Кэрол улетела далеко, что она вернётся. Мария не знает, смогла бы она смотреть на тело. Каждая надежда Моники — это боль. *** Она даже не может ничего сказать. — Это самое сумасшедшее дерьмо, которое я когда-либо слышала. Кэрол смотрит на нее, как будто она никто. Кэрол ее не знает, как и всего остального о своей жизни. Марии хочется проснуться из этого, как из очередного кошмара, но она не может. Мир сошел с ума. Ее любовь сошла с ума, и этот агент — из ФБР? — кажется, тоже поехал крышей. Чайник вскипает в секунду. Нет, уже ничто из этого не кажется странным теперь. Мария отправляет Монику наверх, Кэрол спроваживает агента. Они остаются. — Ничего не помнишь? — Только вспышки. Вся ее жизнь — только вспышки. Когда они шли в ВВС, они были молодые и глупые — две великолепные талантливые дурочки, счастливые, упертые, беззаботные. Когда они пошли служить, смерть была вокруг, и это только задорило. Когда ты идёшь к самолёту, ты думаешь про небо, про безумную свободу. Ты не думаешь про то, как ты заживо сгоришь в нем. Или как ты останешься за много километров, не имея никакой возможности помочь. Мария пересказывает свой самый страшный кошмар, подробно и обстоятельно. И в тот момент, когда она всегда просыпается, она морщится. Но говорит дальше. *** На нее нападает странное отупение, от которого все кажется нереальным. Как будто Моника, Кэрол, все эти фотографии — она видит и слышит их через толщу воды, пол под ногами зыбкий. Оно ненастоящее. Все ненастоящее, и внутри от него ворочается что-то очень больное. То, на что она так долго пыталась не смотреть. — Ты — Кэрол Денверс. Она говорит это, как будто идёт через бурю. Как будто собирает обломки. Как будто из этого мусора можно построить новый самолёт. — Ты самая дурная и самая сильная из всех, кого я когда-либо знала. Ты — моя любовь, пытается сказать она. Ты — мое сердце. Ты — то, что держало меня здесь, даже после твоей смерти. Ты — женщина, с которой я хотела умереть в один день, ты — женщина, с которой я хотела прожить свою жизнь. Ты — больше, чем… Больше. Кажется, Кэрол слышит. Потому что она начинает плакать, и боже, она снова почти похожа на себя саму. На ту Кэрол, которую Мария знает и любит. И обнимать ее лучше, чем все на этой планете.