Что ты еще можешь?

Альбус, сосредоточенно закусив губу, наставляет палочку на свою левую ладонь. Геллерт с некоторым усилием отвлекается от его лица и переводит взгляд — чтобы увидеть, как плоть тает, плывет и переплавляется в когтистую орлиную лапу. — Это больно? — спрашивает зачарованно. — Нет, — Альбус поспешно возвращает руке нормальный вид и выдыхает с облегчением, — просто чужеродно. Может, потому, что я решил взять птицу? Нити прямо ускользают из рук, совсем не то, что при превращении в другого человека... — А в человека, — Геллерт щурится, — но другого пола? Сможешь? — Я разонравился тебе мужчиной? — неловко шутит Альбус, но в его глазах что-то быстро мелькает. — Нет, — ладонь на его запястье, погладить и сжать, — ты бы мне нравился в любом облике. — Геллерт делает шаг ближе, выдыхает это почти в лицо, Геллерт верит самому себе, когда говорит это, потому что это и есть правда. Геллерт любит не облик Альбуса, а совсем другое. Альбус тоже ему верит, улыбается в губы. — Я могу попробовать. Вечером. И лучше у тебя дома. — Альбус слегка запинается, и в этой запинке — все. Они занимаются любовью дома у Геллерта — или на улице, прикрывшись чарами. Потому что у Альбуса — брат и сестра, и они не поймут, если он запрет дверь, и Геллерта это ужасно раздражает, вынуждая закусывать губу и заставлять себя молчать. Ему кажется, что Альбус не одобрит его слов. А Геллерту важно, чтобы Альбус его одобрил. Ничье больше одобрение — ничье в целом мире — не важно. Только его. — И откуда же ты знаешь такие подробности? — Геллерт дразнит, касаясь кончиками пальцев белых бедер. — Учебники по анатомии. — Альбус шепчет, лицо его заливает краска, он смущен, но чар не прерывает. Под плавным движением палочки меняется все тело, и Геллерт глядит, глядит неотрывно, дыхание захватывает от такой мощи, такого умения. Меняется лицо — более тонкие черты, другие губы и ресницы, переплавляются шея и плечи, потом рисунок мышц на груди исчезает, превращаясь в плавные линии и небольшую, мягкую женскую грудь с темными сосками, вырисовывается талия, округляются бедра, а руки становятся тоньше и изящнее — еще тоньше и еще изящнее... Уже почти все тело изменилось — остались только половые органы. Они, видимо, даются Альбусу чуть сложнее — он даже забывает смущаться оттого, что сидит расставив ноги и позволяет Геллерту почти утыкаться головой ему в пах. Получившееся очень достоверно. Аккуратные складки, между которым проглядывает более темная кожа, рыжеватые волоски вокруг... Геллерт ведет пальцами по бедру ближе, желая потрогать. — Ты сделал так, чтобы они работали, да? — запинается его восхищенный шепот. Альбус кивает в ответ, и Геллерт видит это, когда все-таки поднимает глаза. Сначала они все же целуются. Губы Альбуса чуть более пухлые и мягкие, он словно ощущает себя менее уверенно в новом теле и позволяет перехватить инициативу. В разуме Геллерта желание плотское борется с желанием понять, как именно Альбус это все проделал, потом оба желания сливаются воедино: чем такое испытание этого тела — не изучение? Грудь в ладонях Геллерта мягкая и гладкая, и чувствительная — он слышит и видит, как срывается дыхание Альбуса, если дразнить пальцами соски. Геллерт наклоняется, лижет оба, по очереди, потом касается зубами — слегка: он помнит, что Альбус не любит грубее, он не будет груб, никогда, не с ним. — Работает? — Он скорее дразнит, чем действительно не понимает. Пальцы следуют вниз, от груди по животу, на бедра, ощущения абсолютно достоверны, до последнего мягкого волоска и плавного изгиба. — Сам проверь, — выдыхают сверху, и Альбус разводит бедра, позволяя опуститься между ними на колени. Геллерт видит блеск выступившей влаги, набухшую, налитую кровью плоть, слышит тяжелое дыхание Альбуса — и все это реакция на него, да, именно на него, и его почти уносит, когда он поднимает руку, проводит пальцем сверху вниз прямо посередине, собирая влагу — а Альбус едва не задыхается, реагируя даже более бурно, чем в мужском теле. — Полная чувствительность? И все остальное... — Геллерт надавливает пальцами, разводит в сторону складки, изучает. Вот здесь, почти скрытый за влажной розовой плотью, вход, узкий и нераскрытый... Альбусу ведь не пришло в голову сделать себя девственницей? На всякий случай Геллерт, облизав пальцы, действует медленно и так, чтобы Альбус видел происходящее. Он настолько увлечен, что тяжелый требовательный жар от собственного стоящего члена, натягивающего ткань — словно где-то далеко. Не девственница. Пальцы проходят легко, куда как легче, чем когда он брал Альбуса-мужчину (или Альбус — его); вокруг горячо, и совсем не так тесно и туго, можно двигаться и скользить свободно... Поначалу движения Геллерта осторожны, но Альбус сильно дергает бедрами вперед и, кажется, почти кричит между стонами. — Хорошая... чувствительность, — он говорит слегка с трудом, — Гел, продолжай, да, пожалуйста, умоляю... Геллерт сам не уверен, что сумел бы сейчас оторваться. Он трогает изнутри, гладит пальцами стенки, щупает — влажные, шершавые и ребристые. Особенно громко Альбус стонет, если надавить на вот этот плотный участок, и можно даже не спешить его взять, наслаждаясь тем, каков Альбус сейчас, с ним, всем собой в его власти, пойманный удовольствием и ни о чем больше не думающий... Геллерт пробует и на вкус — приятно, а его Альбус просто заходится. Он заходился лишь чуть меньше, когда Геллерт взял в рот его член впервые. Возможно, дело в этом ощущении — чего-то необычного, странного, чуждого, и поэтому настолько притягательного? Или... Геллерт отодвигается, чтобы Альбус мог его услышать. — Ты нарочно создал себе настолько чувствительное тело, да? Все предусмотрел? — Дух захватывает от такой тонкой работы. — Нарочно, но сейчас об этом пожалею. — Голос, кстати, тоже чужой — женский. — Гел, если ты сейчас меня не трахнешь, то я не выдержу, Гел... Ах! Он не хочет выполнять просьбу сразу. Он снова приникает ртом, лижет, находит нужное место и дразнит языком ощутимо пульсирующий бугорок, пока Альбус почти воет и сжимается на его пальцах. И не прекращает — наоборот, вталкивает пальцы резче, глубже, сильнее, вылизывает Альбуса в нужном ритме, пока тот не выгибается всем телом с хриплыми выдохами, в которых наполовину — имя Геллерта, а наполовину — звук без слов. Альбуса выгибает совсем уж судорогой, если и после не вытаскивать пальцы, а надавить изнутри, развести в стороны, подразнить ставшее еще более чувствительным тело... Геллерт замечает, что на глазах Альбуса выступают слезы, и внутри непрошенным огоньком вспыхивает тревога: он перестарался? его оттолкнут? — Альбус? Все хорошо? — Слишком, но ты можешь продолжать, — отзывается тот тихо, раздвигает ноги в явном приглашении и — ох — чуть насаживается. Геллерт впивается зубами в собственную губу так, что придется залечивать, но это единственный способ удержать дикое вожделение. Его Альбус лежит под ним, мокрый, тяжело дышащий, заходящийся от ощущений, обнимает его руками и ногами, позволяет в себя проникнуть, стонет в ухо. Геллерт сам себя трижды проклянет, если позволит себе закончить все слишком рано. Поэтому он разгрызает губу, чувствует кровь, но зато становится легче сосредоточиться на Альбусе и двигаться, двигаться, плавно вводя член и медленно отстраняясь. Так ощущения тоже другие, чем с мужчиной: все проще, давление не такое сильное, легче подобрать угол. Геллерт бы не сказал, какой вариант ему нравится больше. Альбус вздрагивает от толчков, ресницы мокрые, глаза закрыты. Он доверяет себя, свое тело и свое удовольствие Геллерту, и Геллерт всем собой намерен его не подвести. — Так хорошо, Гел... — слышит он, и эти слова проходят по нервам белой вспышкой. — Еще, сильнее, пожалуйста, — говорит Альбус, говорит вслух, говорит, притягивая к себе и подаваясь сам, и напрягается, сжимаясь, сдавливая. Геллерт всхлипывает. Он жмурится, и перед глазами снова вспышки, и двигается быстрее, вздрагивая от того, как обхватывает член чужая плоть. Вскрики Альбуса говорят ему, что он делает все хорошо. Во рту снова кровь, и Геллерт старается — выбирает угол, при котором Альбус кричит громче всего, гладит бедра, шепчет что-то, берет с полным вниманием — и с полной самоотдачей. И оказывается вознагражден тем, что Альбус снова выгибается под ним, его пальцы давят на плечи до грядущих синяков, на лице выражение даже не удовольствия — экстаза. И когда он открывает глаза, вид у него абсолютно потерянный, словно его смыло, унесло, придавило беспощадным удовольствием. Геллерт торжествующе улыбается. И наконец-то позволяет себе просто наслаждаться, двигаться, вбиваться, пока тело под ним принимает его, пока его тоже не уносит ослепительным, жестоким удовольствием. *** На этот раз сам Геллерт стоит у уже восстановленного окна и смотрит на горы. Прекрасный пейзаж для того, чтобы решать внутреннюю неразбериху. А у него не просто смятение, у него хаос и христианский ад. Геллерт не врал, возвращая имя. Геллерт искренне заблуждался. «Аурелиус Дамблдор» — было записано в документах, наверняка — сын Персиваля, с которым все было не так просто, или иная родня. В самой глубине души Геллерт с ужасной неохотой допускал мысль, что срочно отсылаемый к родне матери ребенок — сын Альбуса от какой-то женщины. «Ты же считаешь его погибшим, верно? Искренне считаешь. Ты бы не сделал своими руками обскура из своего сына, о нет. Не после твоей драгоценной Арианы...» Геллерт медленно вдыхает, разгоняя магию, как тучи, сгущающиеся вокруг. Если даст себе волю — он же сам все разнесет, как бушующий обскур. Как ты это сделал, Альбус? Кажется, Геллерт понимает, почему Альбус ничего не сказал. И почему отослал. Понадеялся, что он не узнает, да? Он слишком... плох для того, чтобы знать — по мнению Альбуса. Перила начинают опасно потрескивать, стекла позвякивают. Приходится снова делать над собой усилие. Это почти позорно — не контролировать силу, даже не как ученик, а как ребенок! Но повод... повод затмевает собою все. Как ты это сделал, Альбус? Ох, десятки лет Геллерт мучился раз за разом, не имея возможности спросить, узнать, обсудить — как, дракон тебя побери, ты сделал это? Только ты способен на такое! Почти все загадки он в итоге разгадал сам и сумел подкинуть ответных, но как же хотелось хоть одну разгадать совместно. Последняя загадка сейчас, по его расчетам, находится в саду. Читает книгу по теории магии в компании феникса и под чутким присмотром домовых эльфов. Что ж, хотя бы относительно одного можно быть уверенным: Аурелиус — не дитя нелюбви, о нет. Он был зачат в любви, равной которой не видел свет. И Альбусу не стоило отказываться. Геллерт закрывает глаза. Альбусу теперь от него никуда не деться.