Вспоминал и думал

— Это всё из-за тебя. Ты выгнал меня из моего дома, — шипит маньяк, и Дейви чувствует его дыхание на лице, видит злобу в глазах. — Простите.       Говорить трудно, в горло словно напихали опилок, режущих слизистую при каждом вдохе, и дрожь сотрясает всё тело, ему так страшно, господи, и так тяжело дышать. — Нет, извинений недостаточно, — мужчина усмехается, прижимаясь своим лбом к его, покачав головой. — Недостаточно. Мне нужно больше. — Что?       Макки отстраняется, толкая его на землю, нависая сверху чем-то ужасающим и неотвратимым. Дейви непонимающе смотрит, не осмеливаясь шевелиться, и под хищным взглядом страх превращает его кости в камень, а мышцы в дерево. Он не понимает, что с ним хотят сделать, но чтобы это ни было, это будет больно.       Убийца проводит пальцем по его губам, вниз по шее, груди, забираясь горячей ладонью под футболку, и отвращение наполняет рот кислым привкусом тошноты — неправильно, всё неправильно, почему его касаются вот так? Почему взрослый мужчина касается его так, как должен касаться женщины, почему его глаза горят тёмной жаждой, почему ему плохо, почему ужас стучит в висках так громко, почему глаза печёт от наворачивающихся слёз?       Его запястья в капкане сильной большой ладони, не вырваться, и косточки больно давят друг на друга, и, наверное, совсем скоро кисти вовсе онемеют, но это мелочь — вторая рука гладит его живот, отпечатываясь жаром, поднимается выше, напротив заполошно бьющегося сердца, и на мгновение Дейви кажется, что Макки проломит ему грудину и вырвет сердце, брезгливо отшвырнув в грязь. Но, конечно, этого не происходит, лишь мозолистые пальцы неприятно щиплют сосок, а влажные губы противно целуют, от чего в животе сворачивается тугой клубок. Он молится, чтобы его не стошнило, иначе его изобьют до полусмерти и бросят подыхать в лесу, рядом с трупом друга.       Иисусе, почему никто не приходит?       Дейви протестующе мычит, слабо дёргается, но понимает, что все попытки тщетны — Макки гораздо сильнее его. — Не рыпайся, или будет больнее, — тяжело дыша, предупреждает маньяк, стаскивая с него штаны с трусами и разводя коленом ноги. — Пожалуйста, не н-надо, — он умоляет и слёзы всё-таки проливаются, щекоча уши. — Твои мольбы заводят меня ещё сильнее, — скалится Уэйн, переворачивая его на живот, заставляя приподнять задницу, раскрываясь. — Вот так. Нам нужна смазка. Думаю, это подойдёт.       Дейви дрожит, колени и щека неприятно упираются в жёсткую землю. Макки касается раны, смачивая пальцы в крови, и он глухо стонет от тупой боли, комкая в ладони землю и травинки, кусая губу и плача от ужаса осознания того, что будет дальше. И почему это должен быть он? Чем он заслужил это?       Дейви задушенно пищит, дёргаясь в бесплодной попытке избежать проникновения, и надрывно ревёт от острого ощущения распирания, а Макки, хохотнув, вводит второй палец, разводя их в стороны, поворачивая. Брякает пряжка ремня, и Дейви рефлекторно сжимается, пытаясь отползти, но мощная ладонь ложится на спину и придавливает к месту. — Это будет твой первый раз, не так ли? — с мрачным торжеством спрашивает убийца, заменяя пальцы членом, не дождавшись ответа. Он ему и не нужен.       Дейви хочет, но не может кричать, лишь беззвучно открывать рот и плакать, широко распахнув глаза, и задыхаясь от боли, паники и ужаса, чувствуя внутри себя что-то, как оно проникает глубже, и он знает, как это называется, знает, что с ним делают, и не представляет, как сможет пережить это, как сможет забыть это чудовищное ощущение чужого члена внутри.       Макки резко толкается внутрь, заполняя его, и довольно выдыхает, крепко сжимая его бёдра. Он двигается, и с каждым толчком член входит легче, и Дейви уверен, что это потому, что его порвали, и теперь там кровь, и всё хуже и хуже, и он раскрывается всё больше и больше, и как врачи сумеют его зашить? Щека елозит по земле, и где-то на периферии сознания мелькает мысль, что останется ссадина, как появятся синяки на запястьях и бёдрах.       Боль притупляется, трансформируется в горячую пульсацию, и делается будто бы легче, и он просто тупо смотрит перед собой, ничего не видя сквозь слёзы, дрожит и тихо всхлипывает, мечтая просто умереть, ведь как, как будет жить дальше, как будет встречаться с девушкой, как будет выходить из дома, как будет общаться со взрослыми мужчинами?       Пожалуй, лучше всего — умереть здесь.       Он теряет счёт времени, молясь, чтобы всё поскорее закончилось. Дейви думает, что даже рад тому, что находится в такой, пусть и унизительной, позе. Он не уверен, что выдержал бы вид довольного лица насильника.       Спустя, кажется, целую вечность, Макки входит особенно глубоко, сдавленно стонет и кончает. Когда он отстраняется, тяжело дыша, Дейви чувствует, как по ногам что-то течёт. Не что-то — кровь и сперма. Потому что его только что изнасиловал его сосед, который убил множество подростков и яростно ненавидит его, потому что им воспользовались, гнусно и мерзко, потому что он может заразиться чем-то и заболеть, потому что это был его первый раз, потому что Вуди валяется остывающим трупом всего за несколько метров от него.       Тошнота разворачивается и его рвёт, он захлёбывается рыданиями и истерикой, а Макки позади издаёт смешок и вжикает молнией, одеваясь, но для Дейви этот звук подобен рыку зверя, он замирает и обнимает себя, трясясь от озноба. — Похоже, теперь ты не такой смелый, — насмешливо тянет Макки, грубо хватая его за подбородок, разворачивая к себе лицом. — Знаешь, зачем я это сделал? — З-зачем? — покорно переспрашивает Дейви, не решаясь ни грубить, ни молчать. — Потому что я хочу, чтобы ты думал обо мне. Вспоминал, что я сделал с тобой и думал о том, что сделаю, когда вернусь, — жутко скалится маньяк, и торжество в его кажущихся чёрными глазах напоминает адскую бездну. — А за тобой я вернусь.       Дейви ничего не говорит, лишь продолжает плакать, осознавая, на какую ужасную жизнь его обрекают, в одиночестве, с кучей таблеток и ночными кошмарами. И он ничего не сможет исправить.       Макки швыряет его обратно на землю и поднимается, отряхивая штаны, а Дейви сворачивается в комок и закрывает глаза. Он слышит, как хлопает дверь и шумит мотор отъезжающей машины, но не поднимает головы и не двигается даже когда тишину нарушает только стрёкот насекомых. Он лежит и лежит, холод пеленает его всё туже, но под кожей, в груди всё горит и плавится, и растекается магмой, и он просто хочет домой, в свою постель, услышать голоса родителей, говорящие, что всё обязательно будет хорошо и что он поправится.       Насекомые затихают и сознание поглощает темнота.