for my fallen angel

У Бокуто есть ангел. Самый настоящий ангел — тот, который на отвратительную шутку-подкат «А ты не с небес такой красивый свалился?» серьёзнеет, опускает взгляд и отвечает, что, вообще-то, да, так и есть. Ангела зовут Акааши, и если в мире существует конкурс, в котором соревнуются на скорость в любви с первого взгляда, то Бокуто берёт в нём первое место, получает приз зрительских симпатий и овации жюри. Потому что подать руку парню, который всего лишь споткнулся посреди проезжей части в тёмную дождливую ночь, правда ведь, да, взглянуть ему в глаза, толком их даже не видя, и тут же влюбиться — Бокуто не считал себя таким романтиком. Но вот он здесь. Смотрит на Акааши и умирает. …в ту ночь он вёл продрогшего ангела с мокрыми насквозь крыльями, по которым стекала вода, под зонтом, слишком маленьким для них двоих. Вёл сквозь тусклый свет фонарей, с болью глядя на то, как он ступает своими босыми пятками по испещрённому лужами и пылью асфальту, и от всей души надеялся, что ангелы просто невосприимчивы к человеческой грязи. Когда Бокуто показал Акааши свой дом и в гостиной тот впервые нерешительно раскрыл крылья, обнажая кожу, оказалось, что надежда умирает последней. Падать не так уж и больно, говорил Акааши много дней спустя, синяки, ссадины, царапины, всё совсем как у людей — это проходит. Ломать крылья больнее. Они ломаются не навсегда, но — больнее. Бокуто выхаживал раненого ангела много дней, ночей и недель. Бокуто выхаживал падшего ангела, ревниво охраняя его от чужих глаз, благодаря бога (который ведь есть, точно есть, иначе откуда ангел?) за то, что до ангелов, оказывается, никому нет дела. Бокуто не задавал вопросов, но охотно на них отвечал, дожидаясь того дня, когда Акааши объяснит ему, почему. И однажды Акааши ему даже сказал. «Бокуто-сан, не спрашивайте глупости. Ангелы падают не потому, что разозлили кого-то наверху или повели себя так, как ангелам запрещено. Ангелы падают, потому что задирают головы слишком высоко и не замечают, когда под их ногами кончается небо». У Акааши красивый голос. У Акааши будто бы очаровательный акцент, для которого ни один лингвист в мире не определил бы точное происхождение. Бокуто не знает, как звучит ангельская музыка — переливами арф и лир, журчанием флейт и свирелей или плачем скрипок и виолончелей, но у Акааши голос будто вбирает в себя все музыкальные инструменты разом и сливает их в безупречную девятую симфонию. Бокуто готов слушать его бесконечно, пусть даже он болтает обо всякой чепухе; поймать такой момент трудно, разговорить Акааши почти невозможно, но Бокуто старается. Чтобы эгоистично чувствовать, что этот голос принадлежит ему — и никому больше. У Бокуто есть ангел. Ангела зовут Акааши, и он говорит, что он не чья-то собственность, но если люди называют тех, кто живёт у них дома, своими, — пускай. Ещё Акааши говорит, что с ним Бокуто нечего рассчитывать на ангела-хранителя. «Взгляните на мои крылья, Бокуто-сан, и скажите, кого я могу охранять, если даже себя не сумел». Крылья у Акааши красивые. Бокуто так и не может понять, чьи они ему напоминают — белой голубки, чайки, лебедя, ворона-альбиноса, полярной совы? Таких крыльев, как у Акааши, не видел ни один орнитолог. Белее снега, мягче пуха, острее ножа, величественнее любого царского трона. Когда Бокуто получает разрешение прикоснуться к ним в первый раз — что-то в нём ломается и больше никогда не чинится. Потому что вытягивать руку и зарываться пальцами в почти невесомые перья одновременно страшно и до зуда потом хочется ещё. Потому что просить снова и получать согласие — это как будто спрашивать о разрешении на первый поцелуй. Акааши каждый раз улыбается, когда Бокуто гладит пальцами его перья. Улыбается так, будто ему действительно это нравится. И Бокуто чувствует себя так, будто дотрагивается до скульптуры Микеланджело, не меньше. До сотни скульптур одновременно, и все они давно утрачены, а любые музеи выложили бы за них ценники с двадцатью нулями, настолько они дорогие и ценные. Акааши сам — как скульптура. Но не холодная, как бездушный мрамор, и не твёрдая. Тёплая, живая. В тысячи раз красивее любой статуи и любой фрески на потолке Сикстинской капеллы, Бокуто в этом уверен. Контраст поразителен. Бокуто смотрит на лицо Акааши — острое, правильное, точёное лицо с резкими штрихами скул, высоким лбом, миндалями глубоких синих, как небо перед грозой, глаз и плавным изгибом лука Амура — и не может понять, что такой, как он, делает на его кухне за чашкой молока по утрам. Бокуто хорошо изучает Акааши. Бокуто знает, что ангелы пьют только молоко, не может взять в толк, почему, и не хочет спрашивать, потому что не получит вразумительного ответа. Акааши ест фрукты, читает какие-то старые книги на непонятных языках, встаёт с первыми лучами солнца и ложится, когда последние росчерки заката огненными языками вылизывают небо, — и Бокуто в это безнадёжно влюбляется. Акааши ходит по дому босиком, ступая по квадратикам света на холодном полу, — и Бокуто любит это так сильно, что готов встать на колени и целовать тёплые отпечатки. Пробовать губами всё, чего касаются его длинные пальцы, зарываться носом в сбитую после сна постель, слушать его дыхание и голос, чувствовать и знать, что Акааши ему не грезится. А даже если и так — это очень хорошие грёзы. У Бокуто есть ангел, и он в него безнадёжно и слишком сильно влюблён. Это легко признать в первую секунду встречи и намного сложнее сказать себе спустя время. Принимать с распростёртыми объятиями — и осознанно отталкивать. Бокуто знает, Акааши относится к нему так тепло, как ни к кому больше, твердит сам себе, что это всего лишь потому, что у него нет выбора, что это везение, случай, совпадение — что именно Бокуто наткнулся на него в ту дождливую ночь и увёл под зонтом домой, не задавая вопросов о том, почему незнакомец вместо одежды кутается в крылья. Совпадений не бывает, говорит Акааши, когда все эти мысли с трудом обращаются в слова — и Бокуто ему верит, как прописной истине. А после этих слов Акааши его целует. Поцелуй у ангела совсем не похож на то, что успел придумать себе Бокуто. Губы Акааши мягкие и со вкусом молока, обычные, человеческие, только целуют аккуратнее и нежнее любого и любой, с кем Бокуто приходилось целоваться. Акааши не прижмёшь к себе и не перехватишь инициативу, Акааши не толкнёшь к стене и не разведёшь бёдра коленом — позволять ему себя целовать уже всё равно что получать удовольствие от искусства в чистом виде. Так естественно и правильно, как Бокуто ни разу в жизни себя не чувствовал. Потому что если Бокуто видит в Акааши картинные галереи всех народов мира, то Акааши видит в Бокуто то самое небо, с которого он по глупости оступился. Акааши видит в Бокуто смысл собственной жизни — если у ангелов есть жизнь. Акааши отдаёт ему всё, понимает Бокуто, отдаёт в благодарность за приют и заботу, отдаёт, потому что не может по-другому, отдаёт, потому что такие истории всегда заканчиваются так и никак иначе. Акааши подчиняется законам жанра — и так Бокуто узнаёт, что негласные правила писаны и для ангелов тоже. И это редкие правила, которые ему нравятся. В первую ночь, которую они проводят в одной постели, Бокуто узнаёт, что в размахе распростёртые крылья касаются кончиками перьев стен его небольшой спальни. В первую ночь, которую они проводят в одной постели, Бокуто узнаёт, каково это — спать укрытым белыми перьями вместо одеяла, с ангелом, мерно дышащим в шею, в собственных объятиях. А с утра, с брезжащим золотыми каплями рассветом, Акааши прячет крылья, встаёт и своими невесомыми шагами по солнечным квадратам идёт на кухню за кофе для Бокуто и молоком для себя. С утра Бокуто просыпается от холодка по коже и пустоты под боком, бредёт на запах зёрен, без лишних слов утыкается Акааши в шею, разлепляет глаза и спрашивает: — Можно тебя поцеловать? А затем получает пойманную краем глаза улыбку вместо согласия — и сонно ведёт губами по шее. Оглаживает лопатки там, где совсем недавно под его руками раскрывались сильные крылья, которыми много позже Акааши будет играючи щекотать его по носу и с улыбкой наблюдать, как Бокуто чихает; или раскладывать на кровати, позволяя гладить мягкие перья; или укрывать Бокуто, обнимая, в трепетном жесте той заботы, которую он дал ему когда-то давно, в одну дождливую ночь. Много позже Бокуто поймёт, что это не последнее такое утро. Много позже Бокуто перестанет спрашивать разрешения на поцелуи — потому что Акааши начнёт их попросту красть. Но пока Бокуто об этом не знает, ему хватает и лёгких прикосновений губами там, где хочется оставить укус. Хватает тёплого бархата кожи под руками, запаха кофе и собственного шампуня на чужих волосах, хватает того, что Акааши улыбается ему — так, как не будет улыбаться никогда и никому другому. Потому что Акааши не чья-то собственность, но теперь он сам хочет, чтобы Бокуто называл его своим. Итак. У Бокуто есть ангел. И повстречай он его без крыльев — ему всё равно не нужны были бы доказательства, чтобы так думать.