Нет выхода к морю

— Копыта Зверя! — воскликнул Вальбрендур, мусоля мундштук трубки. — Ватнир предупреждал, что настают последние времена, но что-то я даже не оделся подобающе. Резкий ветер с воем ворвался в открытую дверь трактира, «Верхушки айсберга», и нанёс внутрь снега. Вальбрендур обнял себя, так плотно закутавшись в тяжёлую медвежью шубу, что почти утонул в ней. Холод пробрал его до костей, напоминая о том, о чём он совсем не хотел думать. Когда в последний раз его гарпун пронзал кого-то шустрее раненого белого медведя? Когда его от природы белая борода стала совсем бесцветной? Когда он успел так безбожно постареть? Скоро трактирщику придётся поднять стулья на столы, вымести всю грязь, загасить очаг и закрыть за собой двери перед уходом из этой жизни. А пока у него оставалось ещё полбочонка белолиста. Он выменял резные рога тура на эту роскошь и сомневался, что в ближайшее время к Мёртвой льдине пристанет корабль из Дирвуда — пополнить запасы не получится. Пока Вальбрендур не доберётся до дна бочонка, забвение может и подождать. — Римрганд, — прошептал Вальбрендур, — если ты позволишь мне продержаться столько, то я сочту твой долг оплаченным. — Он сомневался, что Зверь слышит его, но в Оплоте Вести никогда нельзя было быть уверенным. Эта метель была пшиком по сравнению с проповедями Высочайшего Вестника Ватнира. Мальчик говорил о нескончаемой зиме, полностью укрытом льдом мире и предсказывал явление чужаков, несущих с собой перемены. Вальбрендур ничего особенно не смыслил в знамениях, но путешественники всегда ищут место для отдыха, и его наскоро сколоченный трактир как раз был таким тёплым убежищем. И гораздо больше, чем исполнения какого-то там пророчества, он просто хотел компании. Всё лучше тишины. Он уже было решил, что никто не придёт, но тут вдали показались фигуры, семенящие вверх по южной тропе. Вальбрендур широко улыбнулся и высоко поднял руку с трубкой, окрикнув их во всё горло: — Гоутфаттур! Добро пожаловать на Льдину! Длинный дом Вальбрендура окружала узкая дорога, которая затем вилась дальше, очерчивая изломанные улицы Оплота Вести. Наскоро сколоченные хибары теснились у подножья ледяной горы, возвышающейся над северной границей поселения. Трактир Вальбрендура был скромным маяком на холме, указующим на эту высоту. Скитальцы застопорились, а затем с удвоенным рвением зашагали к нему. Вальбрендур насчитал восьмерых — судя по виду, все они были моряками, в том числе высоченная женщина. Смуглое лицо, цветастая роскошная одежда и треуголка выдавали в ней вайлианского капитана. Завидев её, Вальбрендур сглотнул тревожный ком в горле. Он хотел бы быть гостеприимным хозяином, но, глядя, как она выходит из бури, вдруг ощутил, что растерял хватку. Остальные моряки были одеты не менее богато, хоть и выглядели обтрёпаннее. Вальбрендур подозревал, что их одежды больше подходили ко двору Сонгретты, чем здешней суровой погоде, но не то чтобы он успел повидать мир — и не знал наверняка. Когда-то их сюртуки были цветными и даже элегантными, но сейчас свисали с плеч обледенелыми лохмотьями, будто их стащили из гробницы. — Сьентере, амико, — высокая капитан представилась отрывистым кивком. Она положила правую ладонь на рукоять рапиры, тихонько звякнувшей в ножнах. У метели не вышло умалить её дух, а такой сдержанной уверенности Вальбрендур не ожидал от человека средних лет. — Мы с командой сбились с курса. Что это за место? Вальбрендур замешкался, не в силах подобрать слова. Затем он шагнул вперёд и глубоко поклонился капитану: — Оплот Вести, — ответил он. — Приют для паломников и детей Земли, но здесь мы рады всем. Даже если места мало, мы потеснимся, йа? — он улыбнулся ей, задрав голову. — Вы, должно быть, прибыли совсем издалека. — Ак, мы точно не собирались сюда, — капитан положила ладонь на сердце: — Касита Фрима. Мой корабль сел на мель во льдах — иначе мы бы плыли к Республикам, в тёплые воды. Ты первый живой на нашем пути. — Давайте убедимся, что не последний, — Вальбренудр вытряхнул трубку и приоткрыл дверь. — Внутрь, быстро, пока вы все не околели. Вальбрендур отступил в сторону и придержал дверь для семерых моряков. Он мог бы поклясться, что ранее насчитал восьмерых, но решил, что это холод вновь играет с его рассудком. *** Тепло было, пожалуй, единственным удобством трактира, но команде Фримы этого было достаточно — они сразу расселись вокруг очага в углу. Вальбрендур подложил в него полено из дровницы и для верности подкинул высушенную навозную лепёшку. Моряки сгрудились вокруг огня в безмолвном облегчении. По полу были раскиданы груды шкур-курганов, а кровати, отставленные в стороны, предназначались для больных или богатых. Лишь капитан Фрима удержалась от искушения тепла и отвела Вальбрендура в сторону: — Когда я спросила тебя, что это за место, — зашептала она, — то не желала узнать название твоей деревни. Я спрашивала, где мы. — На юге, — ответил Вальбрендур. — Если вы направлялись в колонии Архипелага Мёртвого огня, то вам предстоит проплыть ещё очень много. Если вы направлялись куда-то ещё, то явно сбились с курса. Она кивнула. — Мы точно сбились с курса. Нужно скорее снять «Вульпинет» с мели, пока он не вмёрз в океан. Скажи, где тут у вас корабельный плотник, и я найму ваших самых сильных рабочих для остального, ак? Возможно, мне не хватит суолей оплатить вашу работу, но мой счёт в банке Бардатто должен с лихвой покрыть разницу. Затем нужно набить кладовую провизией. Даже если команде придётся есть мороженых миксин — мне всё равно, подойдёт что угодно, — она пристально посмотрела на него, ожидая ответа. — Ак? Я начну работу, как только ты расскажешь. Вальбрендур улыбнулся и указал на грубо сколоченные стол и стулья. — Садись, и мы всё обговорим. Замешкавшись, Фрима подошла к столу. Она оглянулась на команду: матросы благодарно стягивали сапоги и стаскивали сюртуки, а затем уютно устраивались в шкурах, как будто делали так всю жизнь. Смирившись, она сняла шляпу и тряхнула выпавшей длинной косой. — Я не понимаю, что тут ещё обговаривать, — сказала она, опускаясь на стул. — Укажи мне, куда идти, а дальше я сама. Вальбрендур откупорил бутылку эккевита и наполнил кружку гостьи, а затем свою. — В моём клане обычно пили эккевит перед принятием важных решений, — сказал он. — Он прорастит семечко тепла в твоём животе. Откроет путь ясным мыслям. Давай, за рога Зверя. Он стукнул своей кружкой о её, но Фриму, казалось, смутил смысл тоста. — А ещё мы пили, чтобы подсластить плохие вести, — Вальбрендур обхватил кружку обеими ладонями и наклонился к Фриме через стол. — Наш корабельный плотник едва ли тебе поможет. Она моргнула. — Почему? — Потому. Он всего лишь любитель. Уже несколько месяцев возится с одним деревянным каркасом. — Вальбрендур кивнул головой на восток. — Если не веришь мне, то просто оглянись. В Оплоте Вести нет строителей судов — только зодчие. Фрима с опозданием поняла, о чём он. Стены трактира сгибались под странными углами, а на деревянных балках виднелись красноречивые следы соляных брызг и колонии балянусов. Остальные длинные дома и хижины в деревне строили так же — из разбитых и сколоченных заново деталей кораблей, теперь похожих на неправильно сросшиеся кости. Фрима и её команда наверняка не разглядели этого из-за метели. — Основателям поселения больше нужна была древесина, а не возможность выбраться с острова, — пояснил Вальбрендур. — Можно назвать это традицией, но мы давно бросили мореходство. — Быть не может, — проговорила Фрима. — Тогда дай мне материалы, а я сама залатаю корпус. — И тут у тебя есть ещё одна проблема, — сказал Вальбрендур. — Лёд. — Выкладывай, — Фрима сощурилась. — Высочайший Вестник Ватнир говорит, что будет всё холоднее и холоднее. У меня нет причин сомневаться в его словах. Ты не поверишь, как быстро лёд распространяется в этих краях, особенно когда есть, что сожрать. Если твой корабль застрял в проруби, то теперь он уже никогда оттуда не выберется, — ради неё Вальбрендур пытался звучать бодро. — И что мне, просто смириться? — Фрима покачала головой. — Мы можем застрять здесь на месяцы, — она стянула перчатки и бросила их на пол. А затем укусила — сильно — костяшки пальцев. Вальбрендур опорожнил свою кружку. — А то и дольше, — сказал он. Фрима вновь заговорила лишь через несколько минут. Вальбрендур был рад подождать. Её матросы уютно раскинулись на шкурах, напоминая покойников, оставленных после резни. Отзвуки их дыхания сливались в умиротворяющую мелодию, заполняющую комнату. Вальбрендур поднялся со своего места лишь раз, чтобы бросить в огонь ещё одну навозную лепёшку. Всё это время Фрима сидела неподвижно, обдумывая свою судьбу и борясь с усталостью, которая тяжестью давила на её веки. — Мы вложили в Архипелаг всё, — прошептала она, склонившись над кружкой. — Но когда добрались сюда, от пиратов нас не защитили даже патрульные корабли Валера. В начале года под моим командованием было три галеона. Шестьсот ящиков очищенной адры. А теперь содержимого моего трюма едва хватает на прокорм команды. Она тяжело вздохнула. — По возвращении в Республики меня вынудят выступить в суде и ответить за ошибки. Если я не явлюсь, то на меня могут без следствия наложить опалу. Мадикко, уже сейчас может быть слишком поздно. Наконец она подняла взгляд на Вальбрендура. — И почему я объясняюсь с трактирщиком? — Возможно, тебе просто нужно поделиться этой историей, — он поудобнее устроился на стуле, скрестив лодыжки и сплетя пальцы. — В этом мы похожи. Мы оба прибыли из других краёв, а здесь остались не вполне по своей воле. — Ак, я так и думала, что ты не местный, — смирившись, Фрима навалилась на стол и положила подбородок на сложенные руки. — Ну что, утомишь меня историей о том, как нашёл своего бога на краю света? — Только если ты того желаешь, — Вальбрендур улыбнулся. *** За их беседой солнце завершило путешествие по серому небу и скрылось в ночи. Капитан Фрима стойко отгоняла сон, слушая Вальбрендура. Трактирщик рассказывал истории о Движущейся Белизне — или «Земле», как говорили в его клане, — как мог увлекательно, и она ни разу его не перебила. Он поведал об обряде посвящения, «Шествии раздробленных костей»: те, кто надумал завести семью, отправлялись по следам своих предков. Вальбрендур был из клана кочевников, поэтому путь становился всё длиннее с каждым поколением, но зато каждое поколение получало превосходных ходоков из тех, кто пережил испытание. — Как-то замороченно, если всего лишь хочешь соединиться с возлюбленным, — задумчиво произнесла Фрима. — А разве тебе бы не было приятно знать, что кто-то пересёк весь континент ради тебя? Особенно, если ты уже сделала это же сама, — Вальбрендур вскинул брови, и Фрима не стала упорствовать. С его собственного обряда посвящения прошла уже сотня лет, хотя иногда казалось, что все две. Вальбрендур покинул клан ужасающе самоуверенным и совсем неподготовленным. Он ожидал голода и травм — они всегда были частью испытания, но во вторую неделю путешествия на Вальбрендура напал белый медведь, и вскоре его раны загноились. — А тут у вас водятся белые медведи? — спросила Фрима. — Я бы завалила одного и принесла тебе как трофей. — Есть несколько, — ответил Вальбрендур, — но этот был гораздо страшнее. Он возвышался надо мной горой, а сквозь дыры на его шерсти виднелась гнилая плоть и оголённые кости. Наконечник моего копья застрял между рёбрами, и оно надломилось. В конце концов зверь сбежал — или же я сам. — Трусливый мишка, — сказала Фрима. — Наверняка его напугало твоё лицо, — она осеклась. — Компланка, я не хотела… — О, капитан, я не в обиде, — Вальбрендур потрогал кожу над глазом, где в уродливом узоре сложились шрамы от старого ожога. Он пожал плечами, будто здесь не было ничего особенного. — Может, вернёшься завтра, и я поведаю тебе историю об этих шрамах? — Ш-ш-ш, — она махнула на него рукой. — Постенаго, сотни ухажеров в Республиках старались куда больше твоего, — она не смогла сдержать улыбку. Они оба радовались перемене к легкомысленному тону разговора. — Ты вроде бы говорил о том, как оказался здесь? — Пытаюсь, — Вальбрендур откинулся на спинку стула и продолжил рассказ. В день, когда одиночество долгого обряда посвящения стало нестерпимым, он во весь голос запел поэмы своего клана, не сразу осознав, что делает. Он пел не для того, чтобы убыстрить ход времени или забыть о голоде — в пении была отчаянная нужда нарушить тишину. Старейшины говорили, что именно тишина может убить в снежной пустыне. Ты можешь охотиться, рыбачить, плавить снег на воду, но всё равно умрёшь без музыки или доброго слова. Либо ты заполняешь тишину словами, либо сходишь с ума. Его улыбка угасла от воспоминания. Вальбрендур прервал рассказ и отвернулся, но Фрима ещё ближе наклонилась над столом. — Поэтому ты открыл этот трактир, — сказала она, — куда люди приходят, чтобы отогреться и заполнить тишину рассказами, ак? — Йа. Йа, можно считать это причиной. — Вальбрендур прочистил горло. Времена года сменяли друг друга в его долгом путешествии, всё сужая и сужая зазор между днём и ночью, и вскоре солнце высилось над горизонтом лишь час в день. Вальбрендур нечаянно пропускал сон или забывал о нём. Он потерял чувство времени, расстояния, а в конце концов и рассудок. Поэтому сначала он решил, что ему лишь мерещится глубокое ущелье во льду и следы лагеря гламфеллен. Его клан никогда бы не забрёл так глубоко в белизну Земли. Другие оказались более склонны к риску, и, видимо, ничто не смогло остановить их перед роковым выбором. Вальбрендур спустился по выщербленному каменистому склону к лагерю, но никто из эльфов не вышел навстречу. Все они сжались вокруг затухшего кострища, прежде чем пасть жертвами холода. Прижавшись друг к другу, они замёрзли насмерть, сгрудившись в единую массу. Все, кроме одного. — Выживший? — спросила Фрима. — И самый неподходящий на эту роль, — сказал Вальбрендур. — Дитя. Истощённый, почти скелет, и глаз на нём слишком много. Он оказался ребёнком тура — богоподобным, которого коснулся Зверь Зимы. Чудо, что он вообще пережил роды. Фрима наморщила нос. — Какой ужас. — Возможно, — Вальбрендур отвернулся, задумавшись. Как только он взял младенца из рук матери, та свалилась на землю горкой костей. Вскоре за ней последовал и остальной клан, рассыпавшись в прах. Вальбрендур редко придавал значение знамениям, но тогда перед ним было дитя, объединявшее свой клан даже в посмертии. Невозможно закрыть глаза на такой знак. Твёрдо решив принять эту новую ношу, Вальбрендур скрутил караман-переноску и продолжил путь с младенцем. Его люди признают ребёнка тура особенным и вырастят, как своего. — Так и произошло, — сказал он. — Когда я вернулся в клан, завершив испытание, старейшины оказали мне… совсем другую честь, не ту, за которой я отправлялся. Ватнир слишком важен. Его воспитание поручили тому, кто его нашёл, кто должен был посвятить всю жизнь этой единственной богоданной задаче. — Вальбрендур помедлил, глубоко вздыхая. — Тебе назначали новую судьбу, — сказала Фрима, — но ты потерял судьбу желанную. Семью, о которой ты мечтал. — Она почти безотчётно стиснула его ладонь, но тут же отпрянула. — Йа, — кивнул Вальбрендур. — Весь мой народ знает эту историю, но только ты знаешь изнанку. Пронёсся ещё один порыв ветра — в этот раз столь сильный, что дверь затрещала, едва удерживаясь на петлях. — Ватнир хороший мальчик, — продолжил Вальбрендур. — Когда он созрел и стал мужчиной, то привёл наш народ к Льдине, к нашему общему концу. Я бы не мог гордиться сильнее даже собственным сыном. Я благодарен, что мне выпала честь вырастить его для высшего призвания. Что я смог дать ему всё, чего когда-либо желал для себя. Он поднял голову и встретился с пронизывающим взглядом Фримы. — То, чего я желал, неосуществимо. Как, ты понимаешь, и защита твоей чести перед Республиками. Фрима медленно кивнула. — Ты хорошо обращался с этим Ватниром? — Мне хочется так думать. Он — сердце сообщества, тень Римрганда над нами, обещание, что когда-нибудь всё это закончится. — Белфетто, — Фрима кивнула и положила голову на сложенные руки. — То есть что-то вроде семьи у тебя всё же появилось. Твоя вера странная, Вальбрендур, но спасибо за историю. Если уж я тут застряла, с компанией будет гораздо лучше. — Именно так, — сказал он. — Спокойной ночи, Фрима. Вальбрендур сидел в тишине, кусая губу и перекручивая в ладонях кружку. Ему казалось, будто из трактира вытянули всё веселье и тепло. Слишком тихо, но эта тишина была знакомой. Нужно либо заполнить её, либо сойти с ума. Он никогда не жалел о том, что стал опекуном Ватнира. Но он никогда не хотел этого. Народ уважал его, но всегда сторонился. Те, кому в других обстоятельствах он мог бы стать любовником, теперь видели в нём скорее святого, а не мужчину. Он бы никогда не выбрал для себя этот путь, но подозревал, что у слишком многих нет даже такого выбора. За перезвоном тостов с крепкой и решительной вайлианкой появился другой Вальбрендур. Старика унесло далеко в море, а вместо него вернулся мужчина, которого он наконец узнавал — тот был полон надежд и пьян от возможностей. Вальбрендур тихо рассмеялся своей глупости. Затем он понял, откуда ему знакома эта тишина. Он испытывал её раньше. Вальбрендур развернулся на стуле и оказался лицом к лицу с ним… с этим. С тем, кого он не досчитался. С тем, кого принял за восьмого моряка из команды Фримы, который исчез, как призрак, чтобы часами наблюдать за их беседой в мрачной, фантасмагорической тишине. — Ты, — вымолвил Вальбрендур. *** Над спящей командой возвышалась одинокая фигура в изодранной робе паломника. Когда она вздохнула, из-под тени капюшона вырвалось морозное облако. — Ты знаешь меня, трактирщик, — сказало это, и каждое слово дребезжало зубной болью. Вальбрендур знал. Холод, охвативший его трактир, не был порождением метели. Он ворвался откуда-то из другого места, откуда-то из-за Границы. Он чувствовал этот холод и раньше, но тогда не смог определить его источник. — Римрганд. Ты пришёл, чтобы вновь забрать её у меня? — Забрать то, что и так принадлежит мне? — фигура двинулась вперёд; тяжесть её шагов сотрясала пыль с потолочных балок. — Разумеется. Порядок моего мира будет изменён. Забвение обязательно насытится, даже если мне придётся скармливать ему души по одной. Вальбрендур обернулся к капитану Фриме. Мёртвые редко узнают живых, но его ношей как Хранителя было узнавать мёртвых. Сколько лет прошло с тех пор, как она и её команда впервые выбрели из метели и нашли приют у Вальбрендура, только чтобы сгинуть на следующее утро? Он уже столько раз встречал её. Они всегда рассказывали друг другу одни и те же истории — иногда слово в слово; а потом она уходила — её уносило россыпью снега в ледяной шторм. — Твой мир, должно быть, очень хрупок, мой господин, — сказал Вальбрендур. — Или же её душа испытывает слишком глубокую привязанность, чтобы поддаться волне забвения. Фрима так отличалась от остальных потерянных душ, всегда была такой целеустремлённой. Она никогда не запоминала Вальбрендура, но всё равно всегда возвращалась, кружила по Оплоту, чтобы найти его вновь. В отличие от остальных душ, прибитых к Льдине, которые были всего лишь осколками личностей, едва ли помнящими свои имена. Это резко вдохнуло, и последние угли очага, затрепетав, погасли. — Ты говоришь о привязанности? — сказало это. — Ничто в моём мире не испытывает привязанности, трактирщик. Верно, что стены Здесь тонки на Льдине, но если ты веришь, что какая-то жалкая любовь способна удержать её душу на обрыве перед Пустотой, то ты опьянён тщеславием смертных. — Я люблю надеяться на лучшее, — пожал плечами Вальбрендур. — Ну же, давай. Делай то, за чем пришёл. — Я также желаю переговорить с тобой, — фигура шагнула вперёд, и комната наполнилась едким животным запахом. — Я в долгу перед тобой за то, что ты перенёс Ватнира через море. Я отплачу тебе предупреждением: пришло время начать приготовления к забвению, которое надвигается на тебя даже сейчас. Вальбрендур кивнул. Он не услышал ничего нового, ничего, о чём не подозревал сам — и давно. — Я знаю, что оно грядёт. Так же верно, как чую снег ещё до снегопада. Мне недолго осталось. — Льдина больше не может существовать так, — продолжила фигура. — Обледенелая оболочка между мирами вот-вот разобьётся. Я прослежу, чтобы лёд окреп — иначе, если расколется, он сокрушит и души, и смертных. Когда оболочка окрепнет, мёртвые вспомнят о своём месте и разыщут тщету, ожидающую их в Пустоте. Эти жалкие побеги будут пресечены. Вскоре после этого и тебя настигнет конец. — Благодарю за предупреждение. Не успел он сказать что-то ещё, как дверь в трактир распахнулась с громким хлопком, впуская снег и воющий ветер. Вальбрендур безотчётно бросился закрывать её и тут осознал, что он один. Лишь его стул был отставлен от стола. Две кружки эккевита стояли напротив друга друга, но лишь из одной отпивали. Даже шкуры пустовали. Вздохнув, Вальбрендур вышел на мороз с трубкой и кисетом белолиста. Ветер почти замёл следы копыт, ведущие в затихающую метель. Вниз по тропинке, у входа в деревню, кто-то громко разговаривал. Судя по всему, приветствовал чужака. Вновь предсказания Ватнира сбывались. Вальбрендур сощурился, пытаясь разглядеть происходящее. То ли холод опять играл с его рассудком, то ли за чужаком и правда следовала огромная процессия душ. Интересно. Он затянулся трубкой, и его мысли понеслись вдаль от этого места. Если капитан сумела отринуть смерть и найти путь обратно к нему, то, может быть, и он сам способен на такое путешествие. Много зим прошло с тех пор, как Вальбрендур перешёл континент с копьём в руке, но в его клане всегда рождались превосходные ходоки. В Оплоте Вести могло произойти и не такое. Вальбрендур не понимал и половины того, что Фрима говорила ему по-вайлиански, но однажды она попрощалась с ним на своём языке — и слова застряли в голове. Ему нравилось их звучание, даже с его исковерканным произношением, и поэтому Вальбрендур повторял их вслух время от времени, чтобы успокоиться: — Бон пиакко, амора, — прошептал он ветру. — Корес. Он готов приветствовать тишину, когда та придёт.