Грехи отцов

      Бескрайний Божий мир сузился до спальни, кухни и недолгих прогулок во дворе. Полтора десятка шагов — и он начинал задыхаться, перед глазами плыли круги, и Мэгги или Гленн, с привычной страдальчески-заботливой гримасой, вели его под руку к подъезду. В одиночку Хершел Грин давно уже не выходил из дома.       Ему повезло, так говорили врачи. Боли не было — лишь слабость, одышка и давящая тяжесть в груди. Иногда он думал: уж лучше бы было больно.       Даже небо стало другим — серым, низким, постоянно пасмурным; и, молясь, Хершел уже не чувствовал прежней радости. Словно давящая серая хмарь, опустившись ему на голову и на сердце, раз и навсегда отделила от Бога.       Синий шатер небес превратился в застиранную серую тряпку; от семьи Грин, большой и дружной, осталась выцветшая фотография на прикроватном столике. Подолгу рассматривал он этот снимок, вглядывался в лица жены и детей, словно пытался в них найти разгадку.       Аннет, его любовь, веселая и шумная хлопотунья Аннет, над которой, казалось, время было не властно, теперь в могиле. Сын Шон на базе ВВС на Филиппинах, изредка звонит и обещает прилететь на Рождество… вот только вряд ли Хершел доживет до следующего Рождества. Старшую дочь упрекнуть не в чем — грех Бога гневить, она добра и заботлива, навещает больного отца почти каждый день; но во встречах их чувствуется что-то принужденное, вымученное, чему ни Мэгги, ни сам Хершел не могут подобрать названия. Как будто при их разговорах молчаливым свидетелем присутствует кто-то третий — и оба стараются об этом не вспоминать, но помнят.       И младшая дочь — его ангел, его сокровище, драгоценный дар Господень. Чистая, светлая девочка. Его Бет…       Нет больше и фермы — фермы, которую Хершел унаследовал от отца, а тот от деда. Земля досталась по дешевке соседям; дом вместе с флигелем и амбарами купили какие-то городские, муж и жена. Прежде Хершел содрогнулся бы при мысли, что в его доме будут жить чужие люди; теперь даже не захотел с ними встретиться, все переговоры и распоряжения оставил Мэгги и Гленну. Дом опротивел ему, как и все остальное.       Невыносимо медленно тянулись дни, неотличимые друг от друга. Он пробовал читать и скользил глазами по страницам, но не понимал ни слова; пересматривал любимые старые фильмы, однако мелькание черно-белых кадров и театральные голоса актеров казались теперь какой-то дьявольской насмешкой над реальностью. Открывал наугад Библию, но всякий раз в глаза ему бросались странные и тревожные строки. Снова пытался молиться — и молитва не приносила облегчения.       Взяв со стола фотографию, снова и снова всматривался он в лицо младшей дочери. Здесь ей пятнадцать лет. Нежное, почти детское личико с мелкими чертами, не красивое, но дышащее неизъяснимой прелестью. Водопад непокорных золотистых волос, мечтательная улыбка. Огромные, широко распахнутые глаза, словно эта юная девушка, едва вступающая в жизнь, с восторгом смотрит на мир и никак не может насмотреться… Бет, родная, ненаглядная Бет! Ради нее он, не колеблясь, отдал бы и жизнь, и душу. Почему же теперь она не приходит даже во сне?       — Ты же знаешь, — шептал он, гладя дрожащими старческими пальцами фотографию, — это ради тебя. Только ради тебя. Я должен был тебя спасти!       Но серая хмарь за окном и серая хмарь в груди отвечала ему только молчанием.

***

      Шурша шинами по гравию, автомобиль преодолел горбатый мостик через ручей, въехал в открытые ворота и, проехав по аллее с аккуратно подстриженными кустами, мимо флигеля и небольшого искусственного пруда, остановился у крыльца большого дома.       Не дожидаясь, пока Филип выйдет и откроет ей дверь, Андреа распахнула дверцу сама и выскочила из машины — после долгой поездки ей не терпелось размять ноги. Прошла несколько шагов, с наслаждением потянулась. Огляделась кругом.       Двухэтажный дом с двускатной красной крышей — их новый дом — высился перед ней на пригорке, освещенный ласковым предзакатным светом. Солнечные лучи, играя на беленых стенах, придавали им теплый розовато-золотистый отсвет. Блестели чисто вымытые окна — как видно, миссис Пелетье не пожалела сил, наводя здесь порядок к приезду новых хозяев. Глубокую, непривычную для городских жителей тишину нарушало лишь отдаленное тарахтенье трактора.       Даже воздух здесь был совсем не такой, как в Атланте: чистый и сладкий, напоенный ароматами земли и молодой травы, воздух, который хочется вдыхать полной грудью.       — Как же здесь хорошо! — вырвалось у Андреа.       Позади послышался щелчок открываемого багажника. Филип неслышно подошел сзади, опустил на траву тяжелые чемоданы. С сияющей улыбкой Андреа обернулась к мужу — и тот медленно, словно вопреки какому-то внутреннему сопротивлению, улыбнулся в ответ; но улыбка не разгладила горькую складку в углу рта, и взгляд темных глаз остался холодным, непроницаемым.       Как мечтала Андреа навсегда стереть с его лица эту тень! Разгладить следы утрат поцелуями, зажечь свет в глазах! Быть может, здесь, на новом месте, где ничто не будет напоминать ему о прошлом…       — Не пожалеешь? — спросил он, переводя взгляд на дом. — Не скажешь потом, что я вырвал тебя из привычной жизни и запер в глуши, в каком-то замке Синей Бороды?       — Что-то не вижу у тебя никакой бороды! — протянула она, шагнув к нему. — Хотя… дай-ка потрогать…       А через несколько секунд, когда они оторвались друг от друга, ответила всерьез:       — Нет, едва ли. Конечно, здесь непривычно, но… только посмотри на этот дом! Красная крыша, труба, ставни, как в сказке. Мне кажется, в таком месте просто нельзя быть несчастными! Как ты думаешь?       — Верно, милая, — словно эхо, откликнулся он. — Мы будем здесь очень счастливы.       Рука об руку подошли они к дому — высокий темноволосый мужчина и белокурая женщина. Андреа первой взбежала на крыльцо, обернулась в поисках ключа.       — Под ковриком, — подсказал ей Филип.       Андреа нагнулась и нашарила под ковриком металлический стерженек. Ключ, зажатый между пальцами, показался ей очень холодным, почти ледяным — странно для жаркого летнего дня; и, поворачивая его в замочной скважине, Андреа вдруг ощутила, что и ей становится холодно.       Тревожно.       Что, если она… они совершили ошибку?       — Подожди-ка! — окликнул ее муж.       В два широких шага оказался рядом — Андреа все никак не могла привыкнуть к тому, как быстро и бесшумно он ходит — и подхватил ее на руки. Андреа взвизгнула, но в следующий миг рассмеялась и, обняв его за шею, уткнулась лицом в грудь.       — Добро пожаловать домой, миссис Блейк!       Он толкнул дверь плечом и, со смеющейся женой на руках, перешагнул порог. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за ними.