Лови момент

По скромному мнению Клауса — Боже, ты же ничего в этом не понимаешь, — Пятый очень туго воспринимает саму концепцию будущего, а от фразы Лови момент четко очерченная темная бровь младшего начинает дергаться. Не сказать, что это слишком уж волнует, но когда после очередной временной петли Апокалипсис таки удается отменить - они остаются в старом доме вдвоем. Не считая, конечно, Диего, который пропадал бесконечно в благородном порыве стать лучше ради доброй памяти детектива. И Бэна, да. Клаус вообще по натуре стал мало волнительным, как он свято убеждал каждого, провожая из дома Академии в новую жизнь. В это время Пятый стоял чуть позади, игнорируя настоящий момент самым показушным образом. На каждое я в порядке от Четвертого он едва слышно вздыхал. Они не были в порядке оба, но Клаус скромно считал, что хотя бы во временных формах слова «быть» он больше не терялся, в отличие от некоторых. Ну, как и не трогал больше ни единого чемодана. Клаус трезвел с каждым днем уверенней, потому что возможность контролировать условно умерших хорошо почесала брюшко самооценке. Одно дело бояться того, что не потрогать, а вот совсем другое слышать, как Бэн занимается ремонтом наверху. Ясное дело, кошмары на дне пустой бутылки никуда не исчезли, никуда не пропал страх кладбищ и больших захоронений, страх одиночества и комплекс эмоциональной неполноценности на почве сложной истории семьи. Пропали розовые перья и подтекшие стрелки синей тушью, а ещё несколько бутылок из тайной заначки со времен отцовских похорон. Пятый пропал вместе с бутылками, и найти этот поплавок в течении времени и пространства Клаус был обязан. Не знал почему, - не мог себе в этом признаться, - но его планы на «сейчас» и «потом» как-то невольно включили в себя имя помолодевшего пятидесяти восьмилетнего старшего-младшего брата. Пятый спрятался хорошо, а потому Клаус не брезговал в этот раз помощью духов. Они вообще были хорошими ребятами, если не материться на них, не обращать внимания на «симптомы» смерти и дать возможность кому-то врезать в рожу, написать письмо или покурить. — Значит, сто лет не прошло, как ты уже вкусил сочный ломтик своей силы, — Пятый ужасно знакомо вонял перегаром, блевотиной и плохо переваренным Апокалипсисом, который застрял у него, похоже, под кожей в худощавой заднице. — Нравится, правда? Даже кажется, что ты в порядке. Что теперь не нужно валяться где-то на обочине, можно даже поучаствовать в жизни. Как только обычные люди живут без сил, интересно? Пятый был бесстыдно пьян и неловок, но даже в таком состоянии ему хватило ума заметить сплошную тишину со стороны Клауса. Потому что если Ваня вправду могла обидеть не только комарика, но и выбросить няню из окна, то вправду просто помолчать Клаус не мог никогда. Очень важное правило на том же уровне, что слова отца о времени и желуде. Одному из них, — по некоторым меркам властителю времени, — хочется спросить который сейчас год, потому что перед ним либо призрак, либо заблудшая частичка прошлого в глазах Четвертого. Клаус был болтливым и таким, наверное, будет до последнего вздоха, но по-настоящему он обиду показывал одним только взглядом. Тусклым и глубоким, словно обычная лужа после дождя, в которой можно утонуть со всеми потрохами. Таким взглядом не смотрят, таким взглядом откровенно говорят, что сложить обратно человека, как конструктор, после резкого удара так просто нельзя. Нельзя вовсе, на самом деле. Клаус смотрел на него молча, пока Пятого от накатывающего холодного пота снова не вырвало в угол старой комнатушки. Они остались вдвоем с половинкой, потому как Бэна едва ли можно было засчитать за полноценного жителя дома в привычном понимании термина. Пятый ровно на двенадцать минут погрузился в такие привычные чертоги разума, вычисляя возможность нового Апокалипсиса в лице Клауса-который-без-перьев. И нет, это совсем не напоминало нагого птенца орущего писклявым голосом. Пятый сделал глоток кофе побольше, пытаясь привыкнуть к тому самому Клаусу, которого он редко видел - обиженного. Не просто потому, что алкоголь в заначке был шикарным, а потому что Пятый пропал в своей нычке на два дня, не сказав ни слова. Потому что в период реабилитации после завязки Клаусу нужно знать, что два его любимых, - А Бэн всегда теперь рядом, - брата рядом с ним хоть как-то. Требовать этого кажется глупым, но Клаус требует и не стесняется обжигать Пятого глухим взглядом своих «болтливых» глаз. От такого даже кофе становится пресным. — Вполне вероятно, что дела несколько хуже, чем я полагал. Было бы неплохо разобраться, пока ещё есть время, — отмахивается Пятый, ведь молчание уже невыносимо. Бэн, воспользовавшись своим статусом «половинки», свалил подальше. Клаус молчал и даже не пил-курил-бил-собой-стену-стол. Клаус молчал, но едва заметно дернулся на слово «время». Пятый, наконец, понятливо прикусил язык. Почему он до сих пор спешит? Куда он спешит? Почему времени мало, если речь не идет о возможности откинуть коньки в естественном цикле судьбы? Пятый нахмурил брови, утопая в молчании Клауса. Не выдержав этой осязаемой тяжести чужого настроения, Пятый бросил диванную подушку в брата — Хватит уже. С каких пор ты у нас такой праведник, что даже выпить нельзя? Клаус ухватил подушку ловко, заметно сжимая ее тонкими пальцами. Руки у него перестали дрожать от ломки, когда он нашел брата в старой пыльной комнате, но дрожь вновь вернулась. — Ты не имеешь права вот так сваливать к хренам и напиваться в одиночестве, маленький психопат! Мне плевать, насколько ты старше: можешь запихнуть каждый свой год гордого одиночества себе в тощую задницу, понятно? - Четвертый не кричал, он сдавленно шипел злющей гиеной и бросил подушку обратно. Сложно быть трезвым, когда в трезвости тебя ждут только мертвые, а не живые. Не менее эффективно разочаровывает то, что даже через силу ты не можешь заставить себя быть полезным - поточу что бесполезного в тебе больше. Потому как винить других в том, что они не слишком сильно старались убедить в обратном — глупо. Потому что ловить настоящий момент дрожащими руками не простая задача — и момент уже ловит тебя самого за горло, отчего совсем не встает. Они, дети в масках, все хромые и кривые, нескладные и в голове у них едва ли не солома, но бросаться из крайности в крайность Клаус больше не хотел. А Пятый смотрел на подушку, вспоминая, который сейчас год. — Ты знаешь, что это не просто. Такое не просчитать формулой, как бы не хотелось, — бедную подушку теперь сминали пальцы Пятого. — Это сложнее времени и пространства вместе взятых. Проще было напиться. Клаус внезапно устыдился своего прежнего молчания, а ещё факта, что они все забыли: их брат прожил целую жизнь в разрушенном мире с безногим манекеном. Вполне может быть, им давно стоило выпить всей семьей и поговорить. — Нажраться, - поправил задумчиво Клаус, сжимая стакан в одной руке. — За кого ты нас принимаешь? — вяло фыркнул Пятый. — Не пей на полу, идиот. — Ты бы уже составил мне компанию, столетний алкоголик. Они могли бы долго ставить друг другу диагнозы и определять сложные головоломки внутренних страхов, но не в тот вечер. Не под треск старого камина, когда Клаус показывал, как же правильно и красиво нужно прогибаться, чтобы пить лежа с особым уточнением насчет очень мягких кроватей. И точно не в момент, когда Пятый впервые начал рассказывать о самых нелепых ситуациях в своей жизни после прыжка в будущее. Им нужно было ловить момент, пока желание закрыться снова в своей темной коморке и засохнуть чуть поубавилось. Дело было не в загадке времени и отце, а всего лишь в обычном разговоре на пыльном ковре с бутылочкой хорошего вина.