* * *
Новый мир оказывается совершенно непохожим на его собственный. Он большой, живой, шумный, чудной, будто наполненный магией и пока еще совсем неизвестной ему наукой, и, хотя Эрик совершенно не представляет, как его познать, как сопоставить незабытую жизнь и эту слепую новую, привыкает он к нему на удивление быстро… в отличие от окружающих. Едва по Академии прошел слух, что Эрик не только помнит свою прошлую жизнь, но и в целом «ты знаешь, а ведь его убили, представь себе, умер от чужой руки, но стал одним из нас, что же за монстром он был, раз его так наказали», прочие жнецы стали его сторониться так, словно он был прокаженным, шептались за спиной, провожали испуганными взглядами, будто он вот-вот обратится в чудище и сожрет их. Слингби никогда не было дела до чужих сплетен, а в этой жизни и подавно, но иногда остро ощущалось одиночество, особенно в те моменты, когда старшие жнецы нет-нет да бросали задумчивые взгляды, словно пытались прочесть, что же в нем не так. И только один странный жнец - смешной и болтливый, с длинными волосами цвета жидкого серебра – Эрик сам лил такое, когда в детстве помогал отцу в кузне, - в по уставу наглухо закрытом пальто и не по уставу игнорирующий правила - однажды появляется рядом за пустым обеденным столом, протянув чашку с напитком, который в этом мире называли «кофе», и совершенно бестактно спрашивает: - Значит, это ты тот недодемон? – и в голосе его были чистейшее любопытство, искрящийся незнанием интерес и не было ни капли презрения, которого Слингби уже хлебнул сполна. – Дефектный жнец, который помнит свою прошлую жизнь? – Эрик почти кривится от такой беспардонности, но что-то живо отзывается в груди благодарностью. - А ты, видно, из тех придурков, что не умеют держать язык за зубами? – в ответ незнакомец смеется, убирая челку, упавшую на глаза, хитро сверкает линзами очков, улыбается почти заговорщически. - А ты мне нравишься, - и протягивает ему ладонь. – Альберт. Но можешь звать меня Гробовщик, - в последующие годы Гробовщик не раз представлялся разными именами, словно развлекаясь, придумывая все новые и новые, и Эрик задавался вопросом: а было ли хоть единожды среди сотен имен настоящее? – Мне как раз нужен стажер. И с тобой явно не будет скучно. Ты любопытный экземпляр. А я люблю все любопытное. И экземпляры, к слову, тоже. Эрик Слингби фыркает, но все-таки руку пожимает и никогда не жалеет об этом, потому что медленно, ступенька за ступенькой, день за днем, все постепенно начинает меняться – и не последнюю роль в этом играет его провожатый, ставший ему и наставником, и напарником в одном лице. Гробовщик помогает смириться новому миру с Эриком – неправильным и нелогичным жнецом, и постепенно вокруг него начинают появляться и другие жнецы, а после, узнав получше, остаются с ним сами. Гробовщик любит повторять: «Связи - это всё, никогда не игнорируй хорошие связи, это может однажды очень понадобиться. А с твоим характером обязательно понадобится», но Эрику по большей части все равно. Ведь он больше не собирается позволять себе привязываться к кому бы то ни было. Ему нравится его новая жизнь, ему нравится то, кто - или что - он есть. И хотя неизвестно, что ждет его дальше, сейчас он абсолютно счастлив и совершенно не собирается с этим расставаться. Мир жнецов оказывается самым подходящим для него из миров – местом, где можно быть дружелюбным для всех и все равно оставаться поодаль, не разрешая никому оказаться непозволительно близко. И за этот урок Эрик безмерно благодарен Гробовщику. Наверное, даже больше, чем за все остальное.* * *
После прохождения стажировки в Департаменте и назначения Эрика в Третий Лондонский отдел Гробовщик, лично подписавший указ, утягивает его на первый этаж. - Ну и как оно? Как эта новая жизнь? Что скажешь теперь? – лукаво спрашивает он, поглядывая поверх очков, и садится напротив, протягивая кофе и пододвинув поближе пепельницу. Эрик долго крутит чашку в руках, прежде чем медленно затянуться сигаретным дымом, выпуская его колечками, мысленно складывает в памяти последние годы, которые пролетели для него за один миг, думает о том, что осталось прежним, что пришлось принять, что – выучить, а с чем, стиснув зубы, смириться. Ведь изменилось абсолютно все – мир буквально стал совсем иным, и ему это… - Мне нравится этот второй шанс, - наконец говорит он, гипнотизируя свою тень на молочной пенке. Слингби не любит кофе с молоком, но в этот раз угощал сам Гробовщик – а это редкость, не откажешь даже. - Второй шанс? – Гробовщик смотрит на него с любопытством, но в глубине ядовитых глаз Эрик уже не в первый раз видит темную тень. Темную, глухую, безумную. Ту самую, что порождает в знакомом взгляде страшный голодный блеск. Эрик не боится своего наставника, но уверен, что однажды он совершит нечто ужасное. Просто потому, что может себе это позволить. - Ну да, второй шанс. Вопреки вашим законам мне дали еще одну жизнь; не знаю, за какие грехи или заслуги, но дали, - он краем глаза наблюдает за наставником, который никогда и не скрывал, что подошел к Слингби только из-за того, кем он был, но тот, кажется, уже целиком в своих мыслях, - и мне не хочется потерять ее просто так, - «особенно из-за кого-то» - повисает недосказанное между ними в воздухе. Но Гробовщик этого явно не замечает. - Второй шанс, да? – медленно повторяет жнец, игнорируя его, постукивает длинным черным ногтем по нижней губе, так и не притронувшись к кофе, улыбается уголками губ. – Еще одна жизнь? А знаешь, Эрик, мне нравится эта идея. Последняя фраза выходит как-то слишком безумно, и Слингби пожимает плечами. Впервые ему неуютно рядом с наставником от этого разговора, который принимает странный оборот: ему кажется, что он только что стал причиной чего-то страшного, - но он лишь молча утыкается в чашку. Гробовщик смотрит куда-то в окно, Эрик докуривает сигарету, и уютное, привычное молчание, установившееся между ними за долгие годы обучения Слингби, идет трещинами. От глухого выдуманного треска у него звенит в ушах, и он едва слышит: - Ах да, поздравляю тебя, - Гробовщик, словно очнувшись, подбрасывает что-то в воздух. Предмет бликует, сыплет солнечные зайчики на лицо Эрика, мерцает призрачным миражом, но Слингби умудряется поймать его, едва не свалившись со стула. - Что это? – он с любопытством разглядывает круглую брошку с черепом. Она кажется старой, покрытой едва заметными царапинами и прикосновениями времени. Череп довольно скалится, и Эрик не сдерживает ухмылки – как это похоже на Гробовщика. - Подарок на официальное вступление в должность полевого жнеца, - наставник улыбается из-под длинной челки, и его глаза чуть заметно мерцают. – Потом подаришь своему лучшему стажеру. Как и я, – и, прежде чем тронутый такими совершенно непохожими на Гробовщика словами Эрик успевает что-то сказать, внезапно добавляет: – Из тебя получится хороший жнец. И это очень плохо. - Почему? - Такие долго не живут, - невхарактерно горько говорит Гробовщик, и в его взгляде Слингби мерещится легкий оттенок тоски, который быстро пропадает, когда тот грациозно спрыгивает с высокого стула. Полы длинного плаща взлетают в воздух, точно крылья летучей мыши. – Ну, мне пора, у меня еще есть дела. А ты… наслаждайся своим вторым шансом, самый неправильный жнец, - усмехается он напоследок. И уходит. Гробовщик всегда был странным, но это в нем и привлекало. Он не боялся быть собой, не боялся и не сторонился Эрика и научил его быть свободным. Эрик смотрит ему вслед, и ощущение, что они видятся в последний раз, противно скребет в груди. Уже позже он узнает, что был прав. Слингби окажется последним, с кем говорил Гробовщик, прежде чем впервые нарушил главное табу мира жнецов. И это событие окажется настолько ужасным, что для всех резко перестанет иметь значение, как Эрик стал жнецом, – первостепенным останется только то, что он один из лучших и один из тех, кто хорошо знал Отступника. На что Слингби будет лишь ядовито усмехаться, уверенный, что бывший наставник слишком умен и слишком хорош, чтобы не только попасться – даже ему, но и остановиться на достигнутом. Но это будет потом. А пока Эрик сидит в столовой Департамента, бока пузатой кружки уютно греют ладони, а очередная сигарета приятно оттеняет горечь на языке. Он откидывается на спинку стула, смотрит на свое отражение в стекле, расслабляет туго затянутый галстук, расстегивает верхние пуговицы по уставу застегнутой рубашки, мельком подумав, что было бы неплохо сменить прическу, и без зазрения совести притягивает к себе кофе, так и не тронутый Гробовщиком. В конце концов, наставник сам научил его: если уж брать что-то от жизни, то все. И плевать на правила. И хорошо, что научил. Слингби не погибнет так глупо, как в первый раз. Он просто никого больше не подпустит к себе, не позволит стать настолько близким, чтобы снова ранить. Или поставить под угрозу эту замечательную жизнь. …Эрик погибнет через тысячу триста пятьдесят семь лет, пытаясь защитить кого-то столь дорогого, что все выстроенные вековые барьеры перестанут иметь всякое значение, но сейчас он с нежностью цепляет брошку на лацкан пиджака, пьет кофе, смотрит в окно на все еще совершенно новый, удивительный мир, принявший его, и думает, что эта жизнь и правда – данный сверху второй шанс. И что он обязательно должен дать его кому-то еще.