Опасные связи

Все начинается со взгляда. Чужой взгляд Лея чувствует спиной — поначалу только изредка и на улице. Поначалу она не придает этому значения. Она — одна из героев Республики, сестра Люка, она, в конце концов, сенатор. Мало ли, кто может на нее смотреть. На Люка, думает Лея, смотрят куда больше. Облизывают взглядами. Оценивают. Брат не обращает внимания, он привык, она тоже привыкнет. Позже — позже взгляд перестает пропадать. Лея ощущает его спиной, затылком, всей кожей, но засечь наблюдателя не выходит. Некто смотрит ей в спину, когда она летит в спидере, но кабина пуста; сверлит взглядом, когда она выступает в Сенате, и дважды Лея прерывается на полуслове — от взгляда зудит кожа, хочется распрямить спину как можно сильнее, как будто в ожидании выстрела. — Ты переутомилась, — сочувственно говорит Мон после заседания. — Тебе нужно как следует отдохнуть. — Непременно, — соглашается Лея, едва удерживаясь от непростительной резкости. Ей совершенно не до отдыха, нужно, хотя бы вчерне, закончить два проекта и понять, наконец, откуда взялась такая дыра в бюджете Корусанта… Она бы сделала все это уже давно, но проклятый взгляд… Ее сознания касается легчайшее, одним намеком, чувство вины и приязни — и ощущение взгляда наконец проходит. Лея чувствует себя пьяной от счастья. Какое, оказывается, счастье — когда никто не смотрит тебе в спину! Слаще победы, ярче оргазма. В эту ночь она спит спокойно, впервые за несколько месяцев. На следующее утро к взгляду добавляется улыбка. *** Еще месяц Лея старательно игнорирует и взгляд, и улыбку, и молчаливое, но не менее явственное осуждение — последнее, следует признать, она чувствует крайне редко, но всегда оказывается, что осуждают ее за дело. Как, например, в тот день, когда она, вымотавшись до крайности, почти подписывает, не читая, запрос на субсидию для альдераанцев. Неодобрение столь сильно, что Лея почти отшатывается от стола, отдергивает руки, перечитывает запрос — выплаты пострадавшим от Империи, ничего особенного — в чем же дело? Нужно выяснить, думает Лея. Наверное — наверняка! — она просто устала. Работа начинается с раннего утра и не заканчивается вечером, даже во сне Лея разбирает документы и планирует бюджет. Она давно забыла об отдыхе, а с мужем проводила вечер… уже и не вспомнить, когда. Несомненно, все дело в усталости. Проверить запрос, тем не менее, все же следует. Улыбку и волну довольства, пришедшую из ниоткуда, Лея чувствует затылком. *** Когда Лея получает результаты проверки — долгой и осторожной проверки! — она не верит собственным глазам. Ее, оказывается, пытались подставить, обвинив в финансовых махинациях, и Лее тошно думать о том, как просто это было бы сделать. Если бы не пришедшее из-за спины осуждение… Информацию обнародовали бы в самый неожиданный момент, думает Лея, и — конец карьере. Всему конец. Но зачем кому-то понадобилось от нее избавиться? Лея держится в стороне от интриг и работает больше, чем — наверняка — любой другой сенатор… — …А еще неподкупна и чудовищно мешаешь некоторым коллегам зарабатывать не очень законными способами, — почти слышит она странный беззвучный голос. Лея оглядывается, точно зная, что никого не увидит. И не видит. — Я схожу с ума, — бросает она в пространство. Сжимает ладонями виски. Как ни странно, эта мысль совершенно не пугает. В отличие от мысли о сенаторах-коррупционерах. *** Сжиться с собственным сумасшествием — совсем просто. Здраво рассуждать оно, неожиданно, не мешает. Часто подсказывает решения. Иногда совсем простые, именно от простоты неочевидные. Иногда — внезапные. Дважды — сложные многоходовки, благодаря которым удается не только уличить в злоупотреблениях делегата от Мон-Каламари, но и отстранить его без малейшего шума. Хан бывает дома налетами — иногда на несколько дней, самое большее — на неделю, и снова улетает, Люк только изредка выходит на связь — он занят совершенно безумным проектом по восстановлению Ордена, и Лее иногда кажется, что если бы не ее личное сумасшествие — беззвучный голос, бесплотный взгляд, улыбка-без-лица — она давно свихнулась бы от усталости и одиночества. Осознав эту мысль, она смеется взахлеб, как над лучшей из шуток, и совсем не удивляется тому, что голос ее безумия тоже хохочет за спиной. *** — Как тебя зовут? — спрашивает Лея однажды. Глупый вопрос, на самом деле. Но она ведь уже слушает сумасшествие, так почему бы с ним не поговорить? Голос-за-спиной долго молчит. — Ты не хочешь этого знать, — говорит он тогда, когда Лея уже перестает ждать ответа. — Не на самом деле. Лея злится. Если бы голос хотел ее разозлить, то не нашел бы способа вернее. Пожалуй, решить за Лею, чего она хочет — лучший способ вызвать в ней ярость. Она давно научилась справляться со злостью, но… Ее плеча касается почти неощутимая рука. По волосам веет теплом, словно ветер погладил. — Не сердись, — говорит голос примирительно. — Просто… ты ведь не захочешь, чтобы я был рядом, если узнаешь мое имя. Лее почти смешно. Почти. Прекрасная идея — сказать сумасшествию: «Уйди, я не хочу, чтобы ты было!» И, конечно же, оно немедленно пройдет. Жаль, психиатры об этом не знают, состояние бы сделали! — Я, — говорит Лея. — И без имени могу не желать, чтобы ты был рядом. И вообще — был. — Можешь, — соглашается совершенно обесцветившийся голос. И молчит. Лее становится интересно. Завтра ее ждет очередное заседание Сената, до него неплохо бы просмотреть проект бюджета — денег просят кореллианские верфи, просят столько, что, думает Лея, на них можно построить новую Звезду Смерти… Но она откладывает датапад, подпирает голову руками и смотрит в стену. Если ты узнаешь мое имя. Если узнаешь… Значит, думает Лея, это имя мне знакомо. И ненавистно, надо полагать?.. Ну и кто же ты, мое безумие? Гранд-мофф Таркин? Император Палпатин? Дарт Вейдер? Она почти слышит за спиной тихий вдох. — Гранд-мофф Таркин, — говорит Лея вслух, без выражения. — Император Палпатин. Дарт Вейдер. — …Энакин, — слышит она тень голоса. Энакин, отдается в ушах, мечется в мыслях. Энакин. Энакин… — Убирайся, — говорит Лея ровно. — Не хочу тебя слышать. Не хочу знать. Убирайся. Прислушивается. Но вокруг — только тишина. *** В тишине проходит, наверное, месяц. Или около того. Лея много работает — еще больше, чем обычно, часто засыпает за столом, уронив голову на датапад, в лучшем случае — откинувшись в кресло. Разогнуться утром — целая история, но так лучше. Так она не видит снов. Голос не возвращается, чему Лея должна радоваться — и радуется. А то, что она вслушивается в тишину, то оставаясь одна дома, то прерывая на полуфразе разговор с Мон, то во время сеанса связи с Люком — простая предосторожность. Совершенно безобидная причуда, разве не так? В середине месяца прилетает Хан и остается дома целую неделю. Мон даже предлагает Лее небольшой отпуск. — Найдется, кому тебя подменить, — говорит она и глядит понимающе. Найдется, несомненно. И все же… Этого кого-то придется вводить в курс всех дел, неважно, что всего на неделю, придется непременно — и вдруг тот, кто ее заменит, окажется… неблагонадежен? Еще недавно Лея и не усомнилась бы, доверила передачу дел Мон и была бы твердо уверена, что волноваться незачем — ведь речь идет о какой-то неделе! Сейчас смешно от собственной наивности. Сейчас очевидно — половина делегатов в Сенате коррумпирована, и Лея может только надеяться, что хотя бы треть не сотрудничает с якобы мирными остатками Империи. Сейчас Лея знает — доверять нельзя никому. — Отпуск не требуется, — говорит она, и Мон вздыхает. Кажется, осуждающе. Лея стискивает зубы. Энакин бы понял, думает она впервые. Наверняка понял. Интересно, была ли коррупция в Империи? Как с ней боролись?.. Лея прислушивается, но тишину не разбивает ни голос, ни смех. Лее хочется кричать. *** — Ребенок? Сейчас? — спрашивает Лея почти по слогам и смотрит на Хана выразительно. Хочется надеяться — достаточно выразительно, чтобы он понял — предложение неразумно. Во всяком случае, сейчас. Республика победила всего пять лет назад, эйфория победы угасает, вскоре — уже вот-вот — встанет вопрос: чего мы добились? Лея задает его себе уже давно, и ответ не утешает: враги Республики сильны и опасны, Ордена Джедаев нет и не будет еще долго (даже если у Люка и получится что-то с его Академией — в чем Лея в последнее время все больше сомневается), делегаты в Сенате куда больше заняты воровством из бюджета, чем реальными проблемами. На «помощь жертвам Империи» уходит едва ли не треть поступлений — надо бы, кстати, проверить, в какой конкретно помощи нуждаются эти жертвы… Заводить ребенка сейчас — худшее из возможных решений! Ребенок — слабость, а у Леи слишком много недоброжелателей, чтобы она могла позволить себе быть слабой. Ребенок заставит ее отойти от политики, а Мон не справится с этими сенатскими падальщиками одна! Неужели Хан этого не понимает?! …Или понимает? У мысли неприятный, гнилостный привкус и Лея торопливо ее отгоняет. Не понимает. Бывает. Совсем даже не редкость. Мужчины часто думают как-то совсем иначе… — Принцесса, — начинает Хан, всматривается в ее лицо и умолкает. Опускает плечи. Безнадежно машет рукой. Лея молчит. — Надеюсь, ты еще видишь разницу между карьерой и жизнью, принцесса, — говорит муж тихо. И уходит из дома. Лея слышит, как за ним захлопывается дверь, и не двигается с места. Я же не прошу выбирать между семьей и «Соколом», думает она. Кусает губы. Внутри смерзается ледяная глыба. — Вернись, — говорит она тихо. Не Хану. Лея знает, что ее не услышат. Проходит вечность — и бесплотная рука гладит ее по волосам. Лея плачет. *** Их отношения меняются. Энакин начинает с ней разговаривать. Звезды, космос, дроиды. Корабли. Байки Имперского флота. Лея слушает с интересом, его рассказы — лучший, на самом деле, отдых. Иногда расспрашивает его сама. Обычно — о сложном, спорном, о чем он никогда не говорит первым. Иногда он отвечает сразу, подробно и спокойно, иногда — надолго умолкает, а отвечает нехотя и кратко, и тогда, когда Лея уже перестает ждать ответа. — …А как в Империи боролись с коррупцией? — Расстреливали! — фыркает Энакин. Вздыхает. — Увы. По моему опыту — единственный достаточно действенный метод. И то длительный. Каждый же надеется, что именно его не поймают. Или пожалеют. Лея задумывается. Возможно, метод действенный. Чудовищный, без сомнения. Но сколько вреда могут принести продажные политики — она знает, как мало кто. Чудовищно, думает она про себя. Но уверенность в безнаказанности, пожалуй, куда страшнее. Насколько же хрупкая вещь — власть, думает она. Механизм кажется отлаженным, пока в него не попадает… (взгляд падает на дроида-уборщика) скажем, песчинка. Пылинка. Продажный чиновник. Попадает между зубцами — и безупречный до того механизм портится. Хорошо еще, если подлежит ремонту! Но ведь все зависит от того, куда именно попадет эта проклятая песчинка! Если присмотреться, думает она, то это ведь не убийство. Просто своевременная уборка. *** На связь выходит Люк. Рассказывает об учениках. Рассказывает об Академии. Академии не хватает всего: инструкторов, оборудования, медикаментов, финансирования. Избыток только учеников. — На самом деле, — ерошит волосы Люк-на-экране. — И учеников недостаточно. Но в нынешних условиях даже десяток — чудовищно много. Но я справляюсь, веришь? — Верю, — кивает Лея. И лжет. Люк выглядит плохо. Осунулся, устал, глаза у него совершенно красные — еще немного, и чиссы за своего примут. Лея думает, что брата жаль, что ему, вероятно, нужна помощь, ищет в себе сочувствие — и не находит. Ни капли. Ей тоже тяжело, куда тяжелее, чем Люку: десять, всего десять Одаренных! Которые, к тому же, не пытаются его подсидеть, или украсть лекарства из медпункта, или выжить из так называемой Академии инструкторов… Да это же настоящий курорт. Предложить, что ли, поменяться, думает Лея. Она бы предложила, если бы была обученной Одаренной. Ненадолго, конечно — дня на три. На пять. Не больше. Чтобы не успело случиться ничего… непоправимого. Люк прощается, обещает выйти на связь снова так быстро, как только сможет — Лея безучастно кивает и долго смотрит в погасший экран. Насколько проще было бы, будь она обученной Одаренной… *** — Тебе нужно учиться, — говорит Энакин. Лея поднимает бровь. И чему же, думает она. Собирать дроидов? Строить корабли? Чему он хочет научить? — Ты Одаренная, — говорит Энакин. — Сила у тебя в крови. И повторяет: — Тебе нужно учиться. Лея изумляется настолько, что это наверняка заметно. — Мне слишком много лет, — говорит она веско. — Ни один одаренный не возьмется меня учить. — Я, — возражает Энакин. — Я возьмусь. Лея замирает. Она никогда не думала…. учиться в ее возрасте? Учиться — у Энакина? Довериться ему? Нет, она доверяет. Конечно, доверяет. И все же — настолько? Искушение сильно. Говорят, обученные Одаренные даже видят мир иначе… Нужно отказаться, нужно. Но ведь никто другой не предлагал Лее ничего подобного и не предложит впредь. Нужно отказаться, думает Лея. — Я ничего не знаю об этом… обучении, — говорит она вслух. — Даже этих ваших… джедайских правил. Энакин искренне смеется. — Разберемся в процессе, — обещает он. — Если ты решишься попробовать. Лея молча отворачивается. Она думает весь день. И ночь. И следующий день. Она смотрит в проект перевооружения армии и не видит ни символа. Мон смотрит на нее, кажется, обеспокоенно. О чем-то спрашивает. Лея сосредотачивается: нужно понять, что ей говорят. Ах да, что-то о ее здоровье. — Не стоит беспокойства, — говорит Лея. — Все в порядке. Я немного задумалась. Мон кивает, Лея снова пытается сосредоточиться на проекте, и снова — безнадежно. «Сила в твоей крови. Тебе нужно учиться». Слова Энакина — занозой в памяти. *** — Допустим, — говорит Лея, глядя в стену. — Допустим, я соглашусь. Что мне нужно делать? — Сущие мелочи, — говорит Энакин за левым плечом. В его голосе — почти ощутимая улыбка. — Сесть удобно, отпустить мысли. Лея пожимает плечами. Что она теряет, в конце концов. Отпустить мысли — сложнее, чем она думала. В голову лезет… всякое. Так и не прочитанный проект, обеспокоенное лицо Мон. Завтрашнее совещание. Энакин за плечом вздыхает. — Так не пойдет, — говорит он сокрушенно — и оказывается напротив Леи. Впервые — видимый. Он похож на Люка. И не похож. Энакин садится на пол, скрестив ноги. — Дыши медленно. Глубоко. Смотри мне в глаза. Слушай Корусант. Его глаза притягивают. Меняют цвет. Вокруг зрачка вспыхивает золото, заливает радужку. Лее кажется, что она стоит над золотой бездной. Бездна завораживает, притягивает, манит. Бездна зовет. Лея делает шаг. Кипящее золото смыкается вокруг нее. Золото обволакивает. Пронизывает. Растворяет. Золото прорастает в ее костях, струится по жилам. Ужасно. И прекрасно. Золото поет, и Лее кажется — еще немного, и она услышит слова. Через вечность она начинает их слышать. «Покой — это ложь, — поет золото. — Есть только страсть» Лея не знает ни одного правила. Но золото в ее крови шепчет: через страсть я получаю силу. Золото смеется, Лея летит сквозь него — и падает в реальность. Тело ощущается смятым, тяжелым и неуклюжим, реальность невыносима. Чувство потери так сильно, что Лея кричит. Ей на плечо ложится ладонь Энакина. Впервые — по настоящему ощутимая. Тяжелая. Горячая, как кипящее золото. — Тише, — говорит он, улыбаясь. — Ты ничего не потеряла. Сила в твоей крови, Лея. *** Одаренные видят мир иначе, думает Лея. Золотой свет беспощаден. Беспомощность, злоупотребления, глупая доверчивость — под ним видны, как на ладони. Доверчивость — это Мон. Она все еще верит, что Республика сильна. Между тем не видеть, как шатко равновесие, может только слепец. Все чаще Лее кажется, что Мон устала — чудовищно устала от войн, политики, заседаний и вечной грызни. Может, даже больше, чем сама Лея. Усталость заставляет ее закрывать глаза на очевидное. Идти на компромиссы. Одергивать Лею, когда та предлагает действенные и быстрые решения. Гуманность, говорит Мон. Права разумных, говорит Мон. Лея злится. Но пока молчит. Пока. — Неужели история ничему ее не научила? — спрашивает она как-то у Энакина. — Еще немного, и Республика развалится на части. Уже совсем скоро. Так было не раз. Энакин вздыхает. — У государства должна быть одна голова, — рубит Лея воздух ребром ладони. — А не сто жадных глупых головенок на одной шее. Я права? — Ты права, — говорит он после долгой паузы. — Но тебя не поддержат. Никто добровольно не откажется от кормушки. — Поддержат! — обещает Лея, не зная точно — ему обещает, или себе. — Я найду слова, я… …Скоро прилетит Хан, думает Лея. Нужно поговорить с ним. Он поймет. Поддержит. Кто, если не он. *** Хан уходит из дома на рассвете. Накануне они снова ругаются — точнее, ругается Хан. Ты стала жестокой, принцесса, говорит Хан. Я не узнаю тебя, принцесса, кричит Хан. Лея молчит. Ты бываешь дома раз в месяц, хочет сказать она. Ты предпочитаешь летать с вуки, а не работать со мной, хочет сказать она. Если бы я не контролировала все финансовые потоки, у нас не осталось бы флота, хочет сказать она. И молчит. О чем говорить с тем, кто не хочет слушать. Этой ночью они спят порознь. Хан уходит на рассвете, так тихо, что Лея не проснулась бы. Если бы спала. Она не спит. Лея смотрит в окно — как Хан садится в спидер. Как спидер берет резкий старт. — Он меня больше не любит, — говорит она. Слова должны горчить, но Лея не помнит — почему. Горечи нет. Просто очередной факт. — Ты ошибаешься, — говорят за спиной старательно-убедительно, и Лея не сдерживает улыбки. Он совершенно не умеет врать. Ложь в его голосе ощущается почти физически. Но он так старается ее поддержать. — Наш брак был ошибкой, — говорит Лея, и на этот раз Энакин молчит. — Ты можешь все исправить, — говорит он, после вечности-другой тишины. Лея смеется. Исправить? Наверное, может. Наверное. Стать другой так просто. Всего лишь немного поглупеть. Настолько, чтобы верить политикам. Немного ослепнуть, совсем немного, всего лишь настолько, чтобы перестать видеть зубы за каждой чужой улыбкой. Совсем, совсем ненамного отойти в сторону — в сторону от политики. И пониже, всего на ступеньку пониже! Скажем, она может летать с Ханом. Станет вторым механиком и будет звать его «мой капитан». И пусть те, в Сенате, развалят Республику, не так ли? Прекрасный рецепт. Лучше и быть не может. Энакин, ты все еще такой романтик… С Люком, думает Лея, не стоит и говорить. Если уж Хан не понял… *** — Меня не поддержат, — говорит Лея. — Никто добровольно не откажется от кормушки. Год-три-пять — Республику разорвут на части. Кому я лгу, думает она. Давно нет никакой Республики. А может, и не было. Республика — мечта. Прекрасная. Возвышенная. Совершенно нежизнеспособная. Никогда не думала, что однажды пойму Палпатина. Энакин молчит. — Меня не поддержат, — повторяет Лея. — Но это не значит, что я буду делать «ничего». Я объединю их всех. Заставлю их работать, а не мериться характерами. Они поймут, что сила — в единстве! — Императрица Органа… Энакин гладит ее по щеке. По плечу. Призраки не могут плакать, но Лее мерещится в его глазах странный блеск. Как дождинки на золоте. — Ты похожа на свою мать, — шепчет Энакин. И совсем другим голосом добавляет. — Тебя возненавидят. Проклянут. — Знаю, — говорит Лея. — Пусть. Но пусть живут. Пусть будут едины. Пусть — сильны. Ей, тем не менее, горько. Было ли так же горько Палпатину? Неважно. Неважно. — Мне нужна поддержка, — говорит Лея. — Люди. Флот. Оружие. — У тебя будет поддержка, — обещает Энакин. Обнимает ее за плечи. — Оружие. Флот. И лучший адмирал, которого я знаю. — Траун, — шепчет Лея. Чувствует плечом, как Энакин кивает. Смотрит в зеркало. Там — две одинаковые улыбки. Две пары глаз медленно заливает золото. С силой я получаю мощь, думает Лея. Мысль ощущается невозможно правильной. *** Лея становится спокойнее. До ближайшего заседания — всего ничего, а после него… После него она, наконец, сможет действовать так, как считает нужным. Конечно, Мон будет обижена. Наверняка. Может быть, оскорбится. Но поймет, что так лучше. Со временем — поймет наверняка. Мон, думает Лея, будет прекрасным спикером. Изумительным. Накануне заседания ей приходит вызов по комму. — Мы ничего не могли сделать, — потерянно говорит ей врач Мон, имя которого почему-то вылетело из памяти напрочь. — Яд в кафе, паралич дыхания. Почти мгновенная смерть. Специалисты уже работают… Дальше Лея не слушает. Неважно, что скажет врач. Все уже неважно. Итак, Мон отравили. У нее же дома. Несмотря на охрану, сигнализацию и степени защиты. Интересно, кто. Впрочем, нет. Неинтересно. Кто бы ни был — он пожалеет. Возможных вариантов — сотня, реальных — не больше пяти, те, кто мог бы претендовать на место канцлера. Что ж. Все они будут на завтрашнем заседании, которое, разумеется, не перенесут. Ну вот и прекрасно. Вы сами, думает Лея. Сами развязали мне руки. Не жалуйтесь. — Сенат нужно брать изнутри, — говорит Энакин. — Мы заблокируем двери, а дальше в дело вступит собственная система безопасности. Тебе будет нужно всего лишь ввести соответствующий код. — Откуда ты его знаешь? — спрашивает Лея, он усмехается и пожимает плечами. — Я его написал. Лея кивает. Прекрасная новость. Лучшая за последнее время. *** Она слышит шум двигателя за окном. Шум — более чем знаком. Хан врывается в дом не медленнее урагана. — Принцесса! — кричит он, и Лея морщится. Зачем возвращаться тому, кто так решительно уходил?.. — Здравствуй, — говорит она ровно. — Что случилось? Что-то случилось, раз ты вернулся? — На Корусант идет имперский флот, — говорит Хан куда тише. Глядя на нее изумленно. — То, что от него осталось. Их возглавляет «Химера». — О, — улыбается Лея. — Превосходно. Прекрасная новость. Значит, Траун вот-вот появится? Лучше и быть не может. Хан смотрит на нее неверяще. Белеет. — Принцесса… — Они убили Мон, — доверительно говорит Лея. — А до того пытались убить меня. Ты же не думаешь, что я оставлю это без ответа? — Лея!.. — Ты мог бы помочь, — вздыхает она. — Или хотя бы не мешай. — Ты сошла с ума, — шепчет Хан. — Я не позволю… Лея вздыхает. С некоторых пор она не расстается с оружием, даже когда спит. Хотя применять его чудовищно не хочется. Чудовищно. — Ты меня вынуждаешь, — говорит она. И легко уворачивается, когда Хан пытается сбить ее с ног. Поднимает руку. В центре его лба горит красное. Как третий глаз. Сквозь прицел это кажется красивым. Прекрасным. — Принцесса, — шепчет Хан. — Прости, — говорит Лея. — Мне жаль, — говорит Лея. И жмет на гашетку. Ни жалости, ни сожаления она, на самом деле, не чувствует. Вместо эпилога. Коррибан, Долина Темных Лордов — Прекрасное место, — усмехается, глядя на темную громаду гробницы, высокий тщедушный мужчина. Оправляет ворот мантии. Мантия — золотая, но вечный коррибанский закат превращает ее в алую. — Прекрасное место, — повторяет мужчина чуть громче. — И прекрасная компания, ты не находишь? Аджанта Полл, Дарт Крайт, Лудо Креш, Нага Сэдоу… Уверен, вам есть о чем поговорить! Он умолкает, будто и в самом деле ждет ответа от гробницы. И улыбается так довольно, словно ответ получает. — Ну бушуй, бушуй, — говорит он снисходительно. — Кому ты теперь нужен, кроме меня. Яснее надо было распоряжаться — что делать с доспехами, что со шлемом… Про меч мог бы отдельно сказать. Глядишь, и затруднил бы мне жизнь. Странный человек — твой сын, — вздыхает он удивленно. — Неужели никогда не слышал, что душа воина — меч? Впрочем, тем лучше. Снова умолкает. Прислушивается. И морщится. — Совсем глупо, — говорит с оттенком неодобрения. — Ты еще скажи — мои потомки за меня отомстят. Придумал бы что-нибудь поубедительнее — я бы, может, и поостерегся. А если не убедительное, то хоть интересное. Вроде — «Кто достанет мой меч из сего камня, тот воистину достоин»… Осекается, словно его прерывали. Склоняет голову набок, прислушивается. — Может, и выберешься, — задумчиво признает мужчина. — Лет через сотню-другую. А вот тогда и поговорим. Дух с духом. Издает скрипучий смешок. Качает головой. — А ведь я с тобой почти сроднился. Прекрасная, знаешь, маска из тебя получилась. Энаки-и-ин, — тянет он. И, словно услышав что-то, настораживается. Отворачивается от гробницы. Из-за ближайшей пирамиды появляется еще один мужчина — явно человек, в темной форме и с военной выправкой. Он почти бежит, но когда останавливается, докладывает ровным, несбивающимся голосом: — Верховный Лидер! Сенатор Органа только что объявила о создании Галактической Империи и приняла титул Императрицы! Долина Темных Лордов почти ощутимо вздрагивает от плеснувшей ниоткуда бессильной ярости. — Прекрасно, Хакс, — улыбается Верховный Лидер. — Прикажите готовиться к взлету, курс на Корусант. И, снова взглянув на гробницу, еле слышно добавляет: — Ну, не скучай тут. Мне пора. Нужно позаботиться о нашей девочке.