Никто. Никому. Ничего.

Когда-то, еще ребенком, Измаил подслушал разговор матери с ханым, ведавшей их казной. "Все упрекают меня, что я не люблю султана, не люблю сына... но, Михри-хатун, разве я хотела становиться наложницей? Разве я хотела этого ребенка?..". Мать еще долго изливала душу единственной подруге, жалея о том, что ради отца и младших сестер пожертвовала собственными мечтами, оставила дом, приехала в чужую страну, отдала последние деньги свахе, искавшей жен для султана Озана. Измаил и не запомнил всего... ему было лет восемь, многое из того, что обсуждали мать и Михри-хатун, было ему совсем не интересно. Но с того самого дня, он уже знал, почему он так редко видит отца, почему мать с ним так строга и почему родители смотрят друг на друга, как на чужих людей. Никто - никому - не - нужен. Вот как всё просто. Измаил сидел на низкой скамье в своем любимом уголке сада - в беседке, так тесно оплетенной плющом, что даже днем здесь было полутемно. Обхватив плечи руками, будто ему было холодно - хоть день был солнечный и теплый - он раз за разом вспоминал тот разговор, ту отстраненность, с которой мать говорила: "Ну что ты, Михри-хатун, конечно, я желаю своему ребенку лучшего. Если он займет трон, я буду носить диадему валиде. А так и может быть, мой мальчик очень умный. Но я не люблю Измаила... и не любила никогда". Ему хотелось плакать. Никто его не любит. Братья далеко, они намного старше, зачем им восьмилетний мальчишка, который, когда вырастет, тоже станет их соперником? Друзья? У принцев нет друзей, есть только государственные интересы - так твердят наставники. Горькие, жгучие слёзы текли по лицу. Мать запрещала Измаилу плакать, и он боялся ее ослушаться, но теперь не выдержал... и глаза обжигало болью. Ненавижу. Ненавижу их всех!.. Он вытер лицо рукавом, глубоко вдохнул и выдохнул. Не любят? Ну и пусть. Настанет время, когда бейолу Измаил больше не будет беспомощным ребенком, и тогда станет уже не важно, кто его любит, а кто нет. Бояться будут все.