***
— …Семейное положение? Ричард вздрагивает и отвлекается от огромной голограммы Hooli, украшающей огромный холл здания и виднеющейся из огромного окна не такого огромного кабинета сотрудника по работе с персоналом, возвращая своё внимание улыбающемуся молодому человеку. — Холост, — сипло выдавливает он, прочищая горло. Мужчина кивает, и его улыбка становится чуть более напряженной, когда он уточняет, не глядя на Хендрикса: — Находитесь в поиске родственной души? Ричард поджимает губы, вспоминая откровения устроившегося сюда за пару месяцев до него Башки о том, что «ищущие» в Hooli автоматически попадают в группу риска и либо подвергаются гиперопеке с прилагающимися визитами к штатному психологу, либо теряют свои места, становясь «неприкасаемыми». «Ищущие» здесь — балласт, что-то вроде инвалидов или умалишённых, которых не уволить из соображений этики, но и в штате держать как-то нерентабельно. И не только здесь. Хендрикс моргает и качает головой, выдавливая улыбку. – Нет. Мужчина напротив заметно расслабляется. Ручка, зависшая над бумагой на бесконечно долгое мгновение, опускается и ставит прочерк. – Что ж, поздравляю с официальным трудоустройством! Почувствуйте себя частью Hooli! Как ни странно, Ричард почему-то чувствует себя предателем.***
«Именно! Я имею в виду, как люди могут говорить, что родственных душ не существует, потому что ты не можешь быть со своей и это теряет всякий смысл, но при этом верить в бога? Разве в этом есть смысл?» Ричард фыркает и расплывается в улыбке, нервно щёлкая пальцами и глядя в монитор лэптопа. Он до сих пор не может поверить, что пошёл на эту авантюру, но дурацкая иконка форума слишком долго мозолила ему глаза и Башка, который больше недели хвастался тем, что почти уговорил свою собеседницу на свидание, только подливал масло в огонь… Окей, не то чтобы Хендрикс сильно сопротивлялся. Он чувствует себя на удивление спокойно благодаря анонимности и настройкам плавающего IP-адреса, поэтому расслабляется и оглядывает кафетерий, раздумывая над ответом. «Тогда что насчёт жестокости вселенной? Зачем создавать для каждого идеально подходящего ему человека и лишать их возможности быть вместе?» Он кусает губы, глядя на точки набираемого ответного текста. Это продолжается уже около часа и скоро у него закончится ланч, но чёрта с два он вот так просто упустит возможность наконец-то обсудить проблему, из-за которой он «слишком парится», с кем-то, кто, кажется, разделяет его точку зрения. «Может, дело в недостижимости пресловутого идеала? Что-то вроде «довольствуйся тем, что есть, и не претендуй на большее». Это действительно жестоко, как-то беспощадно даже, как если бы картину твоего идеального будущего установили на вершине эскалатора, идущего вниз». У Ричарда сдавливает в груди, и он беглым взглядом осматривает обедающих, на мгновение задерживая взгляд на широкой худой спине сидящего в нескольких ярдах от него мужчины, прежде чем ответить. «…или как сказать, что рай существует». Он вздрагивает, когда слышит смех — смех из-за того самого стола, смех, сотрясающий худую широкую спину, — и почему-то смеётся тоже. Возможно, где-то смеётся и его собеседник. Возможно, кому-то ещё сейчас чуть менее тошно, чем обычно, и от этой мысли у Хендрикса потеют ладони. Ему вдруг становится по-настоящему легко, а ещё у него звенит будильник, оповещающий об окончании перерыва, и он, ощущая несвойственную ему смелость, быстро печатает: «Может, выпьем как-нибудь пива?» Он прикусывает язык, потому что думает, что это было грубо и глупо, а ещё как-то опрометчиво и… Звук входящего сообщения и короткое «я за!» заставляют Ричарда шумно выдохнуть. Его пальцы трясутся, когда он набирает «как мне тебя найти?», и слово «как» выходит с двумя «а», но это неважно; он следит за мелькающими точками и ждёт, ждёт… Его отвлекает звук падения, и он видит девушку, неудачно опрокинувшую свой поднос на стол недавно смеявшегося мужчины. Она с ужасом прикрывает руками рот, когда он приподнимает свой ноутбук, из которого тонкой струйкой вытекает оранжевое нечто, бывшее когда-то томатным супом. Хендрикс почти чувствует эту боль и сочувственно поджимает губы, а потом вдруг понимает, что пялится, и решает отвернуться. Он наклоняется к собственному монитору и замирает, видя улыбки случайных счастливо улыбающихся людей. Если Вы чувствуете себя ненужным и одиноким, подумайте хорошенько: действительно ли дело в родственной душе? По статистике, восемьдесят процентов заключённых браков не заканчиваются разводом по причине отсутствия мотивации в поиске идеала. Люди воспитывают себя и друг друга так, как им того хочется, и обретают счастье вне зависимости от своей настоящей половинки, образовывая крепкие взаимовыгодные союзы. Если эти доводы Вас не убедили, для входа в анонимный корпоративный чат Hooli кликните здесь: Ричард ощущает холод в конечностях и обновляет начальную страницу, но это не помогает. Он щёлкает по ссылке, и перед ним открывается пустой чат с чересчур жизнерадостным «Привет!» от нового собеседника. Никаких «родственные души, конечно, тот ещё отстой, но они хотя бы существуют», никаких «знаешь, в чём разница между ищущим и верующим?» — ничего. Его собеседник пропал. Ричард поднимает расфокусированный взгляд на опустевший стол, украшаемый одинокой оранжевой лужей, и чувствует себя примерно таким же — кислотно-оранжевым, остывшим и склизким.***
У Ричарда сводит челюсти каждый раз, когда Винни щёлкает по клавишам восемь раз вместо одного — сначала бессознательно, в силу привычки, потом — чтобы позлить его. Что ж, ей удаётся, потому что он зол, так зол, что не помнит, как покидает её дом — кажется, весьма болезненно, — и включается лишь посреди пустынной ночной улицы. — Дебильные пробелы, — чертыхается он, пиная траву носком кроссовка. — Кому они нужны, если есть табуляция?! Восемь пробелов! Восемь! Вместо одного та… Он замирает на середине слова, замирает, не коснувшись ногой земли, потому что вдруг понимает. И ему хочется взвыть из-за несправедливости, и он сгибается пополам и смеётся, потому что «восемь вместо одного» — как метафора всей грёбаной жизни, как приказ к подчинению, и он — он не уверен, что сможет с ним бороться. Он даже не уверен, что хочет.***
В следующий раз Ричард видит эту спину спустя две недели. Он чувствует себя как дерьмо, потому что работа отнимает у него все силы, добивая своей рутинностью; потому что брограммеры снова высмеяли его проект из-за одного её названия; потому что Питер Грегори обещал посмотреть его сайт, а потом укатил в закат на своей безумно дорогой эко-тачке; потому что Эрлих снова завёл свою шарманку про «вклад» в жизнь инкубатора и конкретно его, Эрлиха, карман, приводя в пример Башку, который решил исподтишка протестировать свой сисько-радар на девушках из маркетингового отдела, но тот почему-то пока срабатывает только на грёбаных брограммерах; потому что в те редкие часы, когда он может позволить себе заниматься Пегим Дудочником, всё, на что его хватает, — зажать клавишу Caps и какую-нибудь гласную букву и выжимать их до тех пор, пока бесконечная строка его немого крика не отпечатается зелёными буквами на обратной стороне закрытых век. Поэтому, когда он в следующий раз видит эту спину, — он не думает. Он зачем-то несётся вперёд — вперёд по аллее парка, который, скорее всего, тоже является собственностью Hooli, как и весь этот город, как и вся его грёбаная жизнь; туда, где этот мужчина ещё мгновение назад сидел на скамейке, где он спрятал что-то между деревянными рейками — но чёрт с ними, с рейками, и чёрт с ней, с этой скамейкой. Ричард зачем-то мчится вперёд, мчится до тех пор, пока его не сбивает с ног гигантская овчарка, тут же принимающаяся вылизывать его лицо, и пока девушка в костюме для аэробики не начинает извиняться, пытаясь оттянуть пса за поводок. Ричарда тошнит от запаха собачьей слюны и собственной неуклюжести, если не ничтожности; он поднимается на ноги для того, чтобы растечься на ближайшей скамейке, и, когда его пальцы скользят по её поверхности, спотыкаясь об уголок сложенного пополам листка бумаги, он понимает — о. Его тошнит ещё сильнее, но теперь по другой причине. Сердце отчего-то начинает колотиться где-то в горле, и вся эта многонедельная, многомесячная усталость, впитавшаяся в каждую клетку его тела, концентрируется и сжимается в плотный ком для того, чтобы рассыпаться от четырёх слов, выведенных аккуратным почерком. «Я верю в тебя».***
И жизнь начинает нестись на него, словно товарный поезд. Он осознаёт себя целиком и полностью лишь на следующий день, стоя перед самим Гэвином Белсоном, который, улыбаясь сквозь зубы, извиняется перед ним за своего «вечно опаздывающего» ассистента и задвигает что-то про перспективность Пегого Дудочника. Ричард осознаёт себя в этот момент — и ровно на мгновение, потому что потом в холл влетает Эрлих, требующий свои десять процентов, потому что потом ему звонит Питер Грегори и предлагает двести тысяч за двадцатую долю компании, потому что потом Гэвин меняется в лице и назначает цену в десять миллионов, потому что потом дверь за спиной Белсона отворяется и Ричард видит... Ричард почти ничего не видит, потому что перед его глазами в сгущающейся тьме пляшут искры, потому что его внутренности завязываются в узел и начинают прыгать вверх-вниз; он может лишь сказать, что ему нужно время на размышления, и скрыться в лифте от всей этой фантасмагории, мечтая донести содержимое своего желудка до ближайшей урны. Хендрикс осознаёт себя снова лишь спустя час, вжимаясь в кожаную обивку пассажирского сидения в машине Моники, которая везёт его в инкубатор. Её мягкий голос успокаивает и словно даже дарит прохладу разгорячённой, покрытой испариной коже лица. Он почти не вслушивается в то, что она говорит, потому что ему хорошо — как хорошо может быть только что пришедшему в себя без пяти минут утопленнику. — Я позвоню? — Моника смотрит на него с надеждой, и Ричард знает, что это — всего лишь бизнес, но не может не думать о том, что в любое другое время он был бы счастлив услышать подобную фразу от такой девушки, как она. Но сейчас он слишком разбит и запутан. Он молча кивает и старается не дышать до тех пор, пока не вваливается в свою комнату, пока не валится на пол, вжимаясь носом в короткий ворс ковра и проваливаясь в забытьё.***
— Ричард… подожди… остановись. Хендрикс с влажным звуком отстраняется от чужих губ и распахивает глаза. Он заливается краской под наполовину пытливым, наполовину жалостливым взглядом Шерри, и убирает руки, садясь так, чтобы они не соприкасались ни одной частью тела. — Ты… кхм… ты меня извини, — Шерри поправляет складки юбки, но Ричард смотрит только на собственные дрожащие ладони. — Просто это всё так странно… тебе не кажется? Он может лишь вопросительно хмыкнуть в ответ, и Шерри вздыхает, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо. — Ну, ты так долго за мной… ухаживал, и я думала, что… но ты как будто не здесь. Как будто не со мной. Ричард спотыкается на вздохе и смотрит на неё — на её натянутую улыбку, в её грустные честные глаза. — Мне кажется, это не то, что тебе нужно, — аккуратно произносит она, и Ричарду буквально становится плохо, потому что она чертовски права, а он настолько дерьмовый актёр, что не смог даже притвориться. Он в последний раз покидает её комнату в общежитии. Он клянётся себе, что этого больше не повторится, — не в последний раз.***
— Передай Гилфойлу, что он гондон, — выкрикивает Динеш, вскидывая джойстик, когда Ричард минует гостиную, направляясь к кухне. — Почему бы тебе самому ему об этом не сказать? — Хендрикс лезет в холодильник за молоком и морщится, когда его желудок начинает урчать. — И где он, кстати? — У себя, наверное. Мы не играем в одной комнате. — Почему? Динеш ставит игру на паузу для того, чтобы смерить его скептическим взглядом и закатить глаза. — Я с этим вонючим сатанистом в одном поле срать не сяду. Он возвращается к экрану, и Ричард только пожимает плечами, думая о том, что с такими взаимоотношениями в команде они далеко не уедут. Вечером он забирает свои вещи из офиса Hooli и проверяет почту в последний раз перед тем, как этот ящик самоликвидируется в связи с его увольнением. Что-то заставляет его заглянуть в спам, и там он находит странное отправленное двумя днями ранее письмо от некоего Джареда Данна, поздравляющего его с заключением сделки с Питером Грегори и предлагающего свои услуги бизнес-аналитика. — Ты знаешь, кто такой Джаред Данн? — интересуется он у Башки, который создаёт видимость рабочей деятельности позади него. — Ассистент Белсона, что ли? Ну, мы ни разу не общались, но… Хендрикс не дослушивает. Он едва замечает, как сердце подскакивает в его пищеводе, и быстро открывает корпоративный сайт в поисках одной из последних загруженных фотографий с премьеры нового рекламного ролика. — Кто из них? — он оборачивается к Башке, который, придвинувшись в кресле, щурится и неуверенно пожимает плечами. — Вроде вон тот, длинный, за спиной Гэвина… Ричард почти не дышит, рассматривая высокую угловатую фигуру с широкими плечами и тонкими руками. Он видел его — ну конечно, он видел его — и это… — Невозможно, — шепчет он, лихорадочно кусая губы и набирая быстрый ответ на письмо, потому что — да, конечно, он согласен, и, конечно, Джаред может приступить, когда захочет, и… «Сообщение не отправлено, так как адрес получателя не существует или удалён». — Серьёзно?! — Хендрикс чертыхается и принимается быстро соображать. Ему нужен кто-то, кто-то надёжный, кто-то, кто способен связаться с кем угодно, хоть с того света… Он улыбается, осенённый, и кусает губы, выслушивая гудки в телефонной трубке, пока те не прерываются мягким голосом. — Моника? Это Ричард Хендрикс, и у меня есть одна деловая просьба…***
Джаред проводит интервью с Динешем, Гилфойлом и Башкой. Джаред составляет финансовый план и рассчитывает ставку дисконтирования, что, по словам Моники, «вовсе не обязательно, но Питер точно оценит». Джаред иногда даже появляется в инкубаторе — в дни, когда Ричард до посинения работает в собственной комнате, и всегда ближе к ночи, о чём Хендрикс узнаёт, только когда устало потирает глаза и, шаркая кроссовками, бредёт по тёмному коридору через пустую гостиную к кухне, где обязательно находит кружку только что заваренного и ещё горячего ромашкового чая. Джаред как будто всё время здесь, хотя Ричард ни разу его не видел. Ричард смотрит на приколотую к пробковой доске записку с четырьмя аккуратно выведенными словами и думает, что, в принципе, это мелочи. Он ничего никому не говорит, но у него и не спрашивают. Лишь Гилфойл хмыкает как-то понимающе, и ещё Моника — Моника, которая просто смотрит на него с грустной улыбкой и сожалением во взгляде и молчит. Они неплохо сближаются, на самом деле, потому что с ней просто и безопасно, потому что она понимает почти всё то, что не понимает Ричард, потому что она является тем самым связующим звеном между ним и Джаредом. Последний иногда оставляет в инкубаторе часть документов или очередной черновой раздел бизнес-плана для сверки, и некоторые обезличенные карандашные пометки заставляют Хендрикса смеяться, и он даже не пытается сопротивляться неизбежному; лишь чувствует головокружение, когда находит в сумраке кухни очередную кружку горячего чая, когда касается ручки заварника и ощущает на ней тепло чужой ладони. — Никогда ещё не работала в такой команде, — признаётся Моника, улыбаясь и делая глоток пива, — я имею в виду… здесь очень большая концентрация… ну, ты понимаешь. — Да, — Ричард смеётся, потому что они только что официально зарегистрировались и получили первый транш, потому что теперь у него есть деньги на пиво для себя и своих сотрудников, потому что вода в бассейне приятно холодит стопы, потому что ему кажется, что он слышит отголоски смеха Джареда, который присоединился к Гилфойлу и Эрлиху на кухне; и всё хорошо. — Проблемы с коммуникацией… — Я… — Моника улыбается, но взгляд её стекленеет, когда она сглатывает, — знаешь, ты везунчик. Вы оба. По крайней мере, вы живы и всё такое… У Ричарда холодеет внутри, и он прикусывает язык, не находя слов. Всё, на что его хватает — неловко похлопать её по плечу и криво улыбнуться не слушающимися губами. — Ты… классный человек, Моника. Он морщится, когда Холл звонко смеётся — так, что дремлющий в шезлонге Динеш вздрагивает и осоловело хлопает глазами. Она оборачивается к нему, и в её увлажнившихся глазах застывает что-то, что он не может определить. И когда он хмурится, проводя языком по губам, Моника отслеживает это движение и выдыхает, прикрывая глаза: — Мне кажется, это не то, что тебе нужно. Его прошивает чувством дежавю; а затем — осознанием; а затем он извиняется и, пошатываясь, вскакивает на ноги, несётся через дом к парадной двери, выскакивает из неё для того, чтобы увидеть удаляющуюся машину Джареда. Ричард возвращается в свою комнату в каком-то странном полусне, и первое, что бросается ему в глаза, — четыре аккуратно выведенных слова на белом клочке в центре пробковой доски. Его словно отключает — всего на мгновение, потому что следующее, что он осознаёт, — он в том самом парке, у той самой скамейки, и в руке его измятый лист с криво нацарапанным ответом; и он знает, знает, что это невозможно, что это не сработает, но он думает — надеется — что, может быть, если он не будет обращаться напрямую, как этого не делал и Джаред… Быстро, не давая себе передумать, он прячет записку между деревянными рейками.***
— Но почему Бог изгнал из Рая только Еву? Ричард морщит нос, когда мама треплет его по спутанным кудряшкам. — Потому что он решил наказать их с Адамом вечной разлукой, лишив возможности говорить, смотреть друг на друга и находиться в одном месте в одно и то же время. Лишив их счастья, которого они, по его мнению, не заслуживали. Жестоко, но… пути Господни неисповедимы. — Значит… папа не твоя родственная душа? Её улыбка становится как-то мягче, глуше, и она гладит его по волосам, склонив голову к плечу. — Нет. Но он делает меня счастливым. Ричард непонимающе хмурится, цепляясь за край одеяла. — Но не так, как могла бы родственная душа?.. — Но с ней у меня не было бы тебя, — мама целует его в лоб и вздыхает. — Каждый волен строить своё счастье с тем, с кем ему хочется. Ричард почти засыпает, когда ему чудится тихий шёпот над ухом: — …но это не значит, что не стоит даже пытаться искать.***
Ричард старается дышать ровно и не смотреть вниз, на морскую гладь, потому что его мутит и потому что он чувствует, как сердце отбивает дробь в такт лопастям вертолёта. Он знал, знал, что упрямо дожидаться Джареда на подъездной дорожке к инкубатору — плохая идея, но он и представить себе не мог, что по этой или какой-то другой причине дурацкий беспилотный автомобиль увезёт Данна на грёбаный Араллон, и всё это — за день до ТехКранча, на который Хендрикс наотрез отказался ехать в неполном составе. Так что — да. Теперь он вжимается в кресло личного вертолёта Питера Грегори — ну, разумеется, у него есть не только личный остров, но и вертолёт — и, пытаясь отвлечься от нагоняющего тошноту пейзажа, прокручивает ленту входящих сообщений от своих сожителей, в самом цензурном из которых Гилфойл приказывает ему вернуться, угрожая в противном случае натравить на него Динеша. — Мы на месте, — оповещает Моника, направляя вертолет к посадочной площадке — ну разумеется, она умеет водить вертолёт. Ричард едва дожидается приземления и вываливается наружу, как только лопасти перестают молотить громче стука крови в его ушах. Он оглядывает верхний ярус острова — цилиндрической бетонной коробки посреди океана — и, спотыкаясь, следует за Холл, которая ведёт его к лифтам. Спустя минуту, наполненную попытками выровнять дыхание и не испачкать своим полупереваренным завтраком костюм Моники, Ричард обнаруживает себя на широкой бетонной площадке. Вокруг него снуют роботы-погрузчики, мерным голосом уговаривающие «быть аккуратнее», над головой рваной кляксой растекается синева неба, и где-то далеко и как будто близко слышатся крики чаек. Ричард думает, что он спятил. Ричард делает шаг вперед и не успевает произнести ни слова, потому что слышит звук торопливых шагов и хриплое: — Господи, наконец-то! Ещё немного, и как минимум на одну чайку в мире стало бы меньше… Голос обрывается так же резко, как и появляется, но это неважно — всё неважно, потому что Ричард видит его. Он видит и узнаёт его моментально, как если бы видел каждый день, и это кажется таким диким, но таким правильным, и… Джаред, кажется, целую вечность смотрит на него широко распахнутыми глазами, в которых чистое изумление сменяет шок, а потом делает первый осторожный шаг и замирает. Ничего не происходит. Это похоже на какое-то волшебство: Джаред делает ещё один маленький шаг, затем ещё один, и Ричард может лишь наблюдать, как тот приближается к широкой красной линии, пересекающей всю площадку. — Это… это линия перемены дат, — слышит он восторженно срывающийся голос Моники позади себя. — На той стороне всё ещё вчерашний день. И Ричард понимает всё, а может, совсем ничего не понимает — это перестаёт иметь значение, когда его собственные ноги толкают его вперёд, толкают до тех пор, пока носки кроссовок не заступают на окрашенный красным бетон — прямо напротив носков ботинок Джареда. У Джареда на лице щетина и темные круги под глазами. От него пахнет сном во вчерашней одежде и — совсем немного — отчаянием. Джаред так прекрасен, что у Ричарда перехватывает дыхание. — Привет, — выдыхает Данн и хмурится, когда Хендрикс протягивает ему скомканную записку. Морщина между его бровей разглаживается, когда он узнаёт собственный аккуратный почерк. Он улыбается — и Ричарду кажется, что он больше никогда не сможет дышать; но потом на удивление тёплая ладонь с длинными пальцами вкладывает что-то в его руку, мягко обхватывает запястье, не отпускает, даже когда рука Ричарда начинает трястись, даже когда у него перед глазами плывёт весь мир, плывёт всё, кроме Джареда и четырёх корявых слов на когда-то измятом, но после бережно расправленном клочке бумаги. «Я верю в нас». Глаза Джареда глубже, чем расплескавшееся за его спиной небо. Ричард думает, что мог бы провести так вечность — стоя напротив него, с его тёплыми пальцами вокруг своего запястья, глядя, слушая, чувствуя. — Я… обещаю отвезти вас сюда после ТехКранча, но… кажется, нам пора выбираться и делать мир лучше. Моника смотрит на них с широкой улыбкой, быстро смахивая что-то с лица, и Ричард улыбается ей в ответ, глядя на Джареда. — Что скажешь? — его голос срывается, но, чёрт возьми, какая разница? Джаред хрипло смеётся и отдаёт ему честь, гордо выпятив грудь. — Время творить настоящее волшебство.