***
CCG выглядит не так страшно, как в коротких историях Аримы, которые были больше похожи на перечень фактов. Даже строгая Акира, которой поручили надсмотр над ним, иногда отходит от образа следователя и улыбается Хайсе по-доброму, не вымученно, не дежурно, лишь уголками губ, но понимающе и легко. CCG — место, где всё меняется в одночасье. Хайсе выходит на службу после двухнедельного курса, за который успел схватить большую часть слухов и понять, как тут всё устроено. Иногда Арима соглашается с ним потренироваться, и тогда Хайсе понимает, почему на того смотрят именно так. Сила Аримы превосходит всех до той степени, что даже не вызывает и капли зависти: разница между ним и кем-либо другим равна чёртовой бесконечности, которую не преодолеть ни потом, ни кровью. Самое отвратительное, что слухи об Ариме подобны легендам — одна страшнее другой. Арима Кишо — сверкающий маяк на поле боя, что вселяет веру в сторонников и склоняет врагов. Арима Кишо — Смерть в мире живых. Звание Бога — навеки застывшая кровь на манжетах его белой рубашки. К тому моменту, когда Арима вручает ему ключи от особняка, голос в голове слышно отчетливо: каждое слово падает резко, словно кубики льда бьются о стеклянное дно бокала. ты принимаешь подарки Бога Смерти, и тебе даже нечего дать ему взамен. и чем же ты будешь ему платить? ты даже не можешь отдать свою жизнь: она уже принадлежит ему. Хайсе не спрашивает, кто это, за что с ним так, уверен только в одном — голос говорит правду, на которую он закрывает глаза и которую пропускает мимо ушей, игнорирует, но сбежать от того, кто живёт в твоей голове, видит твоими глазами, чувствует твоей кожей, выходит плохо. Если честно, совсем не выходит. Голос в голове — зародыш сомнений, который он не задавил на корню, ведь одиночество ему совсем чуждо.***
В день, когда Хайсе исполняется двадцать один, ничего не меняется: в конце рабочего дня после тренировки его подвозит до дома Арима. Убаюкивающий рокот автомобиля и привычный запах одеколона полнят салон. — Можно остановить около того магазина? — Хайсе кивает на ближайшую вывеску за светофором. — Никак не находил времени зайти. Я быстро. — Хорошо. В пустом магазине Хайсе проводит ладонью по ряду книг, кончиками пальцев задевая обложки. Стеллаж с вечными бестселлерами Такацуки Сен он пропускает, не желая останавливаться, и держится от них подальше: новые работы кричат отчаянием и безнадежностью. Между строк он читает то, что не может сказать сам, видит себя со стороны — расплывчатую точку в мире полного хаоса. Из-за книги Хайсе наблюдает за Аримой: почему-то именно сейчас ему захотелось проследить за ним. Тот устало потирает переносицу, сняв очки, после вновь надевает их и перелистывает страницу. Перед Хайсе человек — не Бог, не легенда, — просто человек, которому нужно выспаться или хотя бы выпить кофе, и он испытывает острое желание дать и то, и другое, чтобы возвратить хотя бы частицу того, что дали ему. «Ложь и нелепое оправдание, — говорит себе Хайсе, — я не хочу ничего возвращать, я хочу только дарить и отдавать. Дарить и отдавать ему всё до последней капли, хотя у меня ничего нет». Через несколько секунд он понимает, что они смотрят друг другу в глаза, и Хайсе моментально прячет лицо за книгой, выдыхая: — Мне ничего не нужно. Простите, что я отнял ваше время. — Ничего. По дороге домой Хайсе говорит про новые рецепты, которые хотелось бы опробовать на практике, приготовив новому отряду ужин, говорит, что было бы хорошо, если бы Арима тоже его попробовал, говорит, что отряд был бы рад, если бы Арима зашел к ним, когда они все дома. В конце концов, что он всегда ему рад. ты даже не знаешь, чего ты хочешь. ты — ничтожество, которое не умеет жить без готового сценария, но тебе его никто не напишет. каждый твой день — день, который создаёт Арима Кишо. Арима Кишо — твой режиссёр и сценарист, но твой сценарий — белый лист. — Вы зайдёте? Выпейте кофе, отдохните несколько минут, потом поедете. Наверное, это первый раз, когда Арима не отвечает на вопрос, а лишь говорит внезапное: — Спасибо. Хайсе грустно смеётся. — Вы не зайдете, да? ты ждёшь, когда тот, кто меня убил, подарит тебе долгожданный (отвратительно — как ты вообще дошёл до этого?) поцелуй. Осторожным движением Арима убирает волосы со лба и медленно и осторожно касается его губами, а потом смотрит Хайсе в глаза, не ждёт, не требует, и эгоистично можно было бы решить, что он любуется. Хайсе улыбается в ответ, но «спасибо» остаётся не высказанным вслух, ведь зачем, если Арима читает его движения и изучает, как слепой читает шрифт Брайля: ненавязчивые прикосновения, которые говорят ему так много, больше, чем Хайсе может рассказать о себе. хахахахахахах. сама Смерть поцеловала тебя в лоб, как покойника. но поздравляю, ты умрёшь счастливым. Подушечками пальцев Арима стирает дорожки слёз на щеках и, подняв руку, долго смотрит на серебрящиеся в свете влажные следы, не говоря ни слова. Глаза Хайсе видят два мира двух людей — в одном из них перед ним Бог, та самая легенда из легенд, машина для убийств, работающая без топлива, облик Смерти в человеческом мире, во втором — немного уставший человек в смятой на руках рубашке, которому единственное, что сейчас нужно, — сон больше пяти часов. Мир вокруг — выстроен только для него Аримой Кишо. Такие мысли сами по себе так эгоистичны и отвратительны, как признание собственной зависимости и безвольности. Кто я без него? — или правильное — зачем я без него? Хайсе благодарен, так благодарен, что, кажется, готов заплакать вновь. — Я не знаю… почему я плачу… — смущённый смешок. — Я, наверное, счастлив. Тёплая ладонь опускается на голову, и под приятной тяжестью Хайсе расслабляется. как глупо приглашать Смерть на порог своего дома. думаешь, что если встанешь на колени перед Богом Смерти, то отмолишь наши грехи? Он никогда не отвечает: страх признаться, что в его теле он не один и имя ему — легион. К горлу подкатывает тошнота: кажется, что в салоне пахнет цветами и кровью. — Мне, наверное, давно пора. Захлопнув дверь машины, Хайсе ощущает на себе взгляд, который провожает его до порога. Искоса он смотрит в зеркало и чувствует острое желание разбить его и все зеркала в доме на маленькие части. Глаза — зеркало души, но что делать, если в них ты не видишь себя. Хайсе смеётся, на фоне слышится фырканье Урие: «Чёртов псих».***
Они сидят друг напротив друга: Арима, Хайсе и шёпот в голове — преданный и верный враг, который следует за ним как тень. Вспоминает, как несколько дней назад после операции в клубе пытался отмыть макияж, но перед тем долго смотрел на своё отражение, проводил пальцем по блестящим от помады губам, думая, понравилось бы такое Ариме-сану? Да? Нет? А чёрные высокие чулки, плотно стягивающие бёдра? Какая глупость. Какая глупость стать кем-то другим, чтобы привлечь ещё больше его внимания. тебе это не надо. ты же мечтаешь, чтобы он любил тебя? а ведь он уже. Пронзительный смех бьёт молотками по окончаниям нервов. От боли начинает слезиться правый глаз. Хайсе думает, что когда-нибудь это станет причиной его смерти; просит: «Мне нужно ещё чуть-чуть времени. Я не сказал всё. Я ещё не сделал всё». Он переворачивает страницу и замечает, как пальцы трясутся, словно его лихорадит. Арима-сан любит тебя. Любит тебя больше, чем кого-либо. Арима-сан просто обожает тебя. убивать. Это не злость, понимает Хайсе, злость изжила бы себя уже давно, стёрлась бы от времени, погасла бы, как давно разведённый костёр. Тот, кто внутри него, — концентрация одиночества и зависти, тот, кто не знал ни любви, ни заботы. На страницу падает первая слеза и впитывается в бумагу, оставляя влажный след, который расползается в разные стороны. Он захлопывает книгу. Как шумно, хотя в кабинете они с Аримой только вдвоём: от постоянного шёпота начинается мигрень. Хайсе выходит из кабинета так резко, что Арима провожает его взглядом. Зайдя в туалет, он открывает кран, ополаскивая лицо водой, и смотрит в зеркало. ты — ничтожество. никто и ничто. И язвительное: Сасаки Хайсе создан Аримой Кишо для Аримы Кишо. — Я его тоже боюсь. Боюсь, потому что он знает меня лучше, чем я сам, он понимает меня так, как никто другой, но ты называешь его Богом и не видишь в нём никого больше. Ты видишь в нём только Смерть и не позволяешь себе увидеть в нём человека. А ведь ты… — Хайсе смотрит в глаза своему отражению, которое, кажется, скалится в ответ; если разделить лицо на две части по вертикали, то правая плачет, а левая полна ненависти, — а ведь ты такой же, как и я. Ты просто хочешь, чтобы тебя любили. Ты завидуешь и злишься, ты винишь в этом Ариму-сана. Он подарил мне то, чего у тебя никогда не было. Смех прекращается так резко, словно кто-то выключил звук. От горячей воды запотевает зеркало, и всё исчезает под слоем влажного тумана. Хайсе выдыхает, а в голове всё ещё тишина, которая вызывает лишь сожаления: причинять боль всегда отвратительно. Вернувшись, он долго стоит на пороге, пока Арима перекладывает книгу в другую руку — такое негласное приглашение сесть рядом, — и только тогда он опускается на диван и облокачивается на его плечо. — Мне так хорошо рядом с вами. — Одинокое чудовище внутри плачет, как брошенный новорождённый ребёнок, и одновременно смеётся, как безумец в припадке, корчится на чёрно-белом полу в агонии зависти и пылающей злости. Хайсе закрывает глаза, вслушивается в мерное биение сердца, вдыхает давно привычный запах и ощущает счастье. — Мне бы хотелось побыть с вами как можно дольше. Намного дольше. Было бы правильно, если бы Арима сейчас сказал «мы никуда не спешим» или «я всегда буду рядом», но он всё понимает — их время истекает.