Panem et circenses

      Думал об этом персонаже много, возвращался в мыслях, задавал вопросы, на которые далеко не всегда мог ответить себе.       Кто он?       Автор говорит, что «довольно богатый человек по тамошним местам; он жил честно, то есть ничего не делая, на доходы от своих многочисленных стад, которые пастухи-кочевники пасли в горах, перегоняя с места на место».       Крепкий, коренастый немолодой мужчина, меткий стрелок, щедрый человек, живущий в мире со всеми, добрый друг и опасный враг.       Образ человека, невольно вызывающего уважение?       Наверное.       Вот только слова о том, что человек жил честно, то есть ничего не делая, отдают сарказмом.       Нет, это не насмешка — как можно! Слишком непрост и грозен герой, чтобы безнаказанно посмеяться на его счёт.       Даже история его женитьбы начинается с того, что ружейный выстрел настиг соперника.       Потом историю замяли, наш герой женился, жена родила ему трёх дочерей, что приводило его в ярость.       В патриархальном мире рождение дочери не просто незначащее, а ещё и досадное событие. Нет продолжателя, наследника рода. Есть позорное прозвище делателя дочек, которых в добавок ко всему надо выгодно пристроить замуж, каждой дать приданое.       А пользоваться этим сомнительным семейным достоянием будут другие. Твои дочери будут работать в чужих семьях, умножать чужие богатства, рожать детей чужим мужчинам.       То ли дело сын! Но, наконец, жена родила и сына.       «Дочери были удачно выданы замуж: в случае чего отец мог рассчитывать на кинжалы и карабины зятьёв. Сыну исполнилось только десять лет, но он подавал уже большие надежды».       Кажется, чего ещё желать? Жизнь удалась! И на этом можно было бы поставить точку. История скучная, обыденная, банальная донельзя. Всё остальное — мелочи, интересные только для конкретной семьи, ничего не значащие частности.       Но частности иногда имеют не совсем ожидаемые нюансы и продолжения.       Вернёмся к самому началу истории. Дело происходило на Корсике более ста лет назад, имя мужчины Матео Фальконе.       Корсиканский горец имел свои очень чёткие понятия о семье, чести и о жизни в целом.       Сын Матео — Фортунато — спрятал во дворе дома раненого бандита, за которым гнались вольтижёры. Родителей дома не было, и решение пришлось принимать самому.       Истинный корсиканец всегда будет против властей, навязанных Францией, захватившей Корсику, и поможет тому, кто против властей. Для корсиканца это благое дело. Причины противостояния не особенно важны, важно то, что человека — корсиканца — преследуют представители французской власти — враги, душители корсиканской свободы и независимости.       Но маленький вроде бы нюанс: Фортунато спрятал беглеца не просто так, а за серебряную монетку. А очень скоро выдал его преследователям, и тоже не от страха и не просто так — за серебряные часы. Мальчик и правда был способным и подавал большие надежды, точно рассудил, что часы подороже монетки будут.       Ни в первом, ни во втором случае, десятилетка особенно не задумывался о моральной стороне сделанного. Были, были терзания, сомнения, но очень уж хотелось сначала денег, а потом часов. Поволновался и решился.       А тут и родители вернулись.       Описание возвращения Матео Фальконе домой даёт читателю столько деталей о Матео, что портрет почти завершён. Сам Фальконе несёт в руках ружьё, второе — за спиной, а его жена идёт с трудом, сгибается под тяжестью большого мешка с каштанами.       Для современного человека картина более, чем странная. Женщина несёт тяжесть, как вьючное животное, мужчина гордо выступает впереди с единственно достойной для него ношей — оружием. Дико? Не по-мужски, не по-человечески! Это слышится даже во вроде бы бесстрастном описании Мериме. Да верно же!       Но снова нюанс.       Это Корсика. И я говорю не о национальном менталитете или обычаях, вызывающих оторопь у цивилизованного человека.       Это территория, где всегда было опасно передвигаться, где до закона далеко, не видно и не слышно, но каждый защитник, надежда сам себе и своей семье.       Чтобы быть защитником в таких условиях, надо поступать именно так — нести только оружие.       Скажу вещь очевидную и вполне выполнимую.       Тяжёлую ношу можно было погрузить на осла или лошадь, а не на собственную жену.       Значит, речь всё-таки не о рациональности, а о достоинстве с точки зрения Матео.       А вот теперь ещё о правильности и рациональности. Это становится совершенно ясно после следующей сцены.       «Он был, что называется, благонамеренным обывателем, но в то же время корсиканцем и горцем, а кто из корсиканцев-горцев, хорошенько порывшись в памяти, не найдёт у себя в прошлом какого-нибудь грешка: ружейного выстрела, удара кинжалом или тому подобного пустячка       Совесть Маттео была чище, чем у кого-либо, ибо вот уже десять лет, как он не направлял дула своего ружья на человека, но всё же он был настороже и приготовился стойко защищаться, если это понадобится.       — Жена! — сказал он Джузеппе. — Положи мешок и будь наготове.       Она тотчас же повиновалась. Он передал ей ружьё, которое висело у него за спиной и могло ему помешать. Второе ружьё он взял на прицел и стал медленно приближаться к дому, держась ближе к деревьям, окаймлявшим дорогу, готовый при малейшем враждебном действии укрыться за самый толстый ствол, откуда он мог бы стрелять из-за прикрытия. Джузеппа шла за ним следом, держа второе ружьё и патронташ. Долг хорошей жены — во время боя заряжать ружьё для своего мужа».       Долг хорошей жены — во время боя заряжать ружьё для своего мужа. И слушаться его беспрекословно. Вот теперь всё правильно и картина ясна?       Но никто и не собирался вредить Матео или его семье. Сержант вольтижёров рассказал обо всём, что произошло, о том, как малыш Фортунато выдал бандита. И если Джузеппа радостно восклицает: «Слава богу! На прошлой неделе он увёл у нас дойную козу». То Матео уже понял, насколько всё плохо.       Презрительный плевок и оскорбление от арестованного бандита — «дом предателя» — он принимает молча, прикрывая лоб рукой, как человек, убитый горем.       «Этот ребёнок первый в нашем роду стал предателем».       Предатель в роду — немыслимое, несмываемый позор.       Десятилетний мальчик, совсем ещё ребенок, поздний, долгожданный, последний, единственный сын, наследник и продолжатель рода.       А дальше были часы (плата за предательство), разбитые о камень, ужас и настоящее горе.       Давайте прочитаем об этом.       «Рыдания и всхлипывания Фортунато усилились, а Фальконе по-прежнему не сводил с него своих рысьих глаз. Наконец он стукнул прикладом о землю и, вскинув ружьё на плечо, пошёл по дороге в маки, приказав Фортунато следовать за ним. Мальчик повиновался.       Между тем Фальконе, пройдя шагов двести по тропинке, спустился в небольшой овраг. Попробовав землю прикладом, он убедился, что земля рыхлая и что копать её будет легко. Место показалось ему пригодным для исполнения его замысла.       — Фортунато! Стань у того большого камня.       Исполнив его приказание, Фортунато упал на колени.       — Молись!       — Отец! Отец! Не убивай меня!       — Молись! — повторил Матео грозно.       Запинаясь и плача, мальчик прочитал «Отче наш» и «Верую». Отец в конце каждой молитвы твёрдо произносил «аминь».       — Больше ты не знаешь молитв?       — Отец! Я знаю ещё «Богородицу» и литанию, которой научила меня тётя.       — Она очень длинная… Ну всё равно, читай.       Литанию мальчик договорил совсем беззвучно.       — Ты кончил?       — Отец, пощади! Прости меня! Я никогда больше не буду! Я попрошу дядю капрала, чтобы Джаннетто помиловали!       Он лепетал ещё что-то; Матео вскинул ружьё и, прицелившись, сказал:       — Да простит тебя бог!       Фортунато сделал отчаянное усилие, чтобы встать и припасть к ногам отца, но не успел. Матео выстрелил, и мальчик упал мёртвый.       Даже не взглянув на труп, Матео пошёл по тропинке к дому за лопатой, чтобы закопать сына. Не успел он пройти и нескольких шагов, как увидел Джузеппу: она бежала, встревоженная выстрелом.       — Что ты сделал? — воскликнула она.       — Совершил правосудие.       — Где он?       — В овраге. Я сейчас похороню его. Он умер христианином. Я закажу по нём панихиду. Надо сказать зятю, Теодору Бьянки, чтобы он переехал к нам жить».       Дурной сон, бред, кошмар, шок — ни одно из этих понятий даже близко не стояло рядом с тем, что произошло.       И если текст новеллы — на мой взгляд — слишком, по-книжному не окрашен эмоционально, то представление ситуации, когда отец расстреливает десятилетнего сына, не оставляет возможности отреагировать на это спокойно.       Матео понял, что произошло. И практически сразу решил, как поступит сам.       После фразы «проклятие!» в этом нет сомнений.       Проклятие — сын предатель.       Проклятие — позор рода.       Проклятие — скрыть это невозможно.       Проклятие — единственное, чем можно тут помочь, это казнить предателя самому, быстро, безжалостно и не рассуждая. Не пытаться оправдать, объяснить, потому что это не имеет смысла.       Потому что, кроме семьи, близких, есть другие люди — вся Корсика. Скидок на возраст не будет. Никому даже в голову не придёт объяснять или оправдывать то, что сделал Фортунато.       У Матео нет выбора.       Сбежать с острова? Бросить свою землю, родину, опозорить имя ещё и бегством? Никогда.       Проклятие — у Матео нет и больше не будет сыновей. Род исчезнет с лица земли, продолжить его некому.       А потом…       Надо позвать зятя. Кому-то оставить землю, наследство. Хоть какая-то родня, муж дочери.       Ну и… Сын умер христианином. Утешение слабое, но Матео хотя бы это смог обеспечить.       «Когда я увидел его два года спустя после того происшествия, ему нельзя было дать более пятидесяти лет. Представьте себе человека небольшого роста, но крепкого, с вьющимися чёрными, как смоль, волосами, орлиным носом, тонкими губами, большими живыми глазами и лицом цвета невыделанной кожи».       Что было, то было. Он по-прежнему уважаемый человек, меткий стрелок, хороший друг и опасный враг. Ничего не изменилось. Просто у Матео нет больше сына.