«Кто подглядит под пепел лет? Мой путь далёк — на сотни лиг, Но сердце остаётся здесь, На этом берегу земли.» (Айрэ и Саруман, «А Элберет Гилтониэль»)
Дар ангелов — великолепный меч — Иштван закрепляет над камином, не опробовав ни единым взмахом. Принять его — значит поднять брошенную подачку. — Не вздумай его начищать. Пусть пылится и тускнеет, — велит он служанке. — Чтобы все видели, как сияет по сравнению с ним клинок Илата, гордость Грифонов, которую я так запросто не променяю! Всё-то надо объяснять. Старая прислуга ушла к вассалам Империи, принявшим покровительство Эльрата и его могущественных крылатых детей. А новая здешних порядков ещё не знает. — Ну, что молчишь? Отвечай «ясно, милорд». И где тебя только нашли, такую невежу? — отчитывает Иштван робкую девушку. Нескрываемо похотливый взгляд скользит по ней. Да, неуклюжая, будто тело ей не по той мерке — но прелестями оно явно не обделено. Да, немногословная и задумчивая, будто чего замышляет — но тем лучше: о лишнем не проболтается. Но едва стоит ему как бы невзначай потянуться к шнуровке корсета, как руки немеют, переставая слушаться. И её глазами смотрит на него нечто, чего и касаться не рискнёшь — только развернуться и бежать. Древнее камней этого замка, неуловимее ночных теней, жутче самых потаённых страхов. «Тебе лишь кажется, что я полностью принадлежу тебе. Захочу — будет наоборот.» — Ясно, милорд, — покорно повторяет она. Или сам Иштван?.. Неважно. На следующий день он уже не вспомнит.***
Тревожные видения и сны мучают маленького Антона с тех пор, как он побывал на грани жизни и смерти. Голоса тех, кто застрял там же. Боль и ненависть былых времён, проливающиеся с той стороны сквозь трещины его неокрепшего рассудка. Лекари считают это неизвестной хворью. Священники — неведомым проклятием. Чародеи — неизученным явлением. Они равно бессильны. Но однажды приходит он, непохожий на них. Его голос звучит в мыслях Антона уверенно и сильно, и замолкают все остальные. Его прикосновение холодит виски, и жар лихорадки отступает. Поначалу мальчик боится его — того, кому кошмары подчиняются, как люди герцогства — его отцу, Вячеславу Грифону. Но глаза незнакомца добры, а истории, которые он рассказывает, дежуря ночами у изголовья постепенно выздоравливающего наследника, невероятно захватывающи. И в ответ Антон тоже делится с ним самым сокровенным: так слушать и понимать не умеет больше никто. — Сперва родители считали, что я выдумываю. Велели не воображать, а вести себя как подобает будущему воину и правителю, иначе меня заберут Безликие. — Вот ещё... — вздыхает Йорген. Горит одинокая свеча, и его силуэт соединяется с тенью раскрытой книги, обрастая на стене распростёртыми крыльями. — Кому могло прийти в голову, что гордому и мудрому народу нечего больше делать, кроме как утаскивать в подземелье непослушных детей? — Ну, поначалу я верил. Даже отказывался тушить свет и спать в темноте. А потом понял, что это всего лишь сказки. Ведь Безликие давным-давно исчезли... Во взгляде целителя — непонятная Антону печаль. Но в сердце одновременно просыпается тихая радость: впервые за столько веков после разрушения империи Шантири люди снова отвечают ему благодарностью, а не страхом и ненавистью, обращаются за помощью и советом, ценят и доверяют... Пусть и не зная, кто он — но что это меняет? Он вернулся — и здесь его ждали.***
— Я ищу Василия Грифона, — говорит приблудный бродяга, невесть как прошедший через охраняемые ворота. — Вы опоздали. Несколько дней назад он погиб на охоте. — А вы, стало быть... Семейное сходство узнаваемо даже спустя несколько поколений. — Неважно. Вам здесь делать нечего. Оставьте меня в покое, иначе позову стражу, — отрезает Иван и захлопывает тяжёлую дверь. Но когда он поднимается наверх, там его ждёт всё тот же незваный гость. Во имя Эльрата, как? Все остальные входы закрыты. Не мог ведь он, Хаос возьми, туда взлететь? — Вижу, ваш отец перевёз сюда старые картины и гобелены. Очень хорошо. История и память — величайшие сокровища. Странник стоит перед полувыцветшим портретом какого-то высокопоставленного советника. Сияющие серебристые латы паладина, небесно-синий плащ, награды и инсигнии: целителя, учёного, дипломата... Секунда — и лицо бродяги начинает меняться. Точная копия, только вместо светлого парадного облачения — прежняя траурно-чёрная мантия. Именно таким его вскоре замечают в таверне Чёрного Клыка. — Так значит, ты полагаешь, что смерть потенциального императора была подстроена? — усмехается атаман, зияя дырой на месте выбитого зуба. — Весьма вероятно. Но те, кто суёт нос в подобные дела, обычно тоже долго не живут. — Как видите, я пришёл сюда безоружным и без сопровождения. Я не создам вам проблем. Мне нужна только информация. Взамен — что пожелаете. — Зато себе ты проблемы уже создал. И очень большие. Йорген бросает взгляд через плечо. Рука со спрятанным в складках кинжалом успевает дрогнуть и остановиться — всего на миг перед тем, как убийца сам себе перерезает горло. — Ничего, — спокойно улыбается он. — Я терпелив.***
С какой же настойчивостью продолжает следить за ним этот упрямец... — Чего тебе, эльф? — спрашивает Йорген, не оборачиваясь. — Если ты из тех, кто до сих пор лелеет пустые надежды уговорить нас вернуться, то не трать время. Вы сами решили, что мы вам больше не нужны. Иди своей дорогой. — Нет, Безликий, я пришёл не за тем. Я ухожу к Драконьим Рыцарям — но честь моя запятнана, а грехи бессчётны, и я недостоин их священной присяги. Я не уверен, что богиня Тьмы примет меня, и поэтому хочу получить благословение у её сына. Йорген заинтригованно оглядывается, чтобы повнимательнее рассмотреть его. Тёмный эльф, говорящий о чести и кающийся в своих пороках — такое он слышит впервые. Аристократ — это видно. Прошедший через многое — это тоже. Но в остальном — ничего необычного. Разве что кажется смутно знакомым... — Ладно. Я помяну тебя в молитвах к Малассе и Асхе. Это всё? — Ещё нет. Я хотел бы сказать... Йорген... прости меня. — За что? — удивить Безликого крайне нелегко, но ему удалось. — Ах да, ты не сможешь вспомнить... Тогда просто представь: если бы у тебя был друг, который соверил много ошибок — например, бросил всё ради Хаоса, противного даже Тьме, или злоупотребил твоим даром, или оставил свой народ — и повторял бы их, ничему не учась и раз за разом сознательно предавая всех, особенно самого себя... Ты сумел бы его простить? Ведь почему-то же ты вновь и вновь уходишь к людям, значит, понимаешь, каково это — возвращаться... — Не знаю. У меня никогда не было друзей — ведь для этого нужны искренность и доверие, а мы неспособны постичь их, как вода не может гореть. А теперь нет и дома. — Ошибаешься. У тебя всегда всё это было, — Раилаг со своим привычным саркастичным лукавством улыбается краем губ. — Ты же сам рассказывал мне о Грифонах. Неужели и те долгие вечера стёрты из мировой памяти?.. — Если они и впрямь были такими долгими, — замечает Йорген, — тогда это мне следует извиняться. Раилаг так и знал. Сколько масок не износишь, сколько жизней не проживёшь — сильван, тёмный, демон, а потом обратно — а он, меняя только лица, останется прежним. — Даже не думай, старый ты зануда. Даже не думай.