Еще один бой

Еще один бой, еще одна победа, а потом — еще одно приглашение, на которое Иван отвечает отказом. Парень в норвежском свитере спрашивает, не передумает ли тот, узнав о том, сколько ему заплатят за одно свидание — он так и говорит: «свидание» — или, может, хотя бы запишет телефон на всякий случай. Нет. Иван стискивает кулаки, с силой сжимает их, вслушиваясь в собственный пульс, делает глубокий вдох, напоминая себе, что им всем не нужны проблемы, а тот, кто посылает одного из своих ребят с такими предложениями, вполне может устроить эти самые проблемы, так что не стоит бить морду этому парню. Ему не интересно, кто именно приглашает, сколько денег готов заплатить — Иван не собирается соглашаться, какими бы ни были условия. Он солжет, если скажет, что не понимает тех, кто приглашает. Иван отлично знает, в чем причина. Это заводит: ощущение власти над жизнью противника, когда его кровь пятнами расплывается по майке, брызгает на песок, обжигает тебе руки — или власти над собственной жизнью, когда ты чуть не на четвереньках выползаешь с арены, задыхаясь, чувствуя боль во всем теле, но зная, что победил. Наверняка остальные ребята чувствуют то же самое. Иван не спрашивает, но во время парных боев он видит в их глазах знакомый блеск. После боя, даже самого легкого, сил на дрочку не останется ни у кого, даже у Бориса, но сути это не меняет. Иван не врач, об устройстве человеческого тела он знает только то, что успел выучить, ломая противникам кости и слыша, как трещат собственные, так что он не смог бы объяснить, в чем причина на самом деле. Просто некоторые люди так устроены. И не все они сами становятся бойцами, большинство предпочитает просто смотреть. Зрители тоже бывают разными. Есть те, кому просто нравится запах крови, есть мальчишки, которые приходят сюда, думая, что почувствуют себя взрослыми, глядя на бой, и отчаянные игроки, приходящие ради ставок — такие не особенно внимательно смотрят на происходящее, зато громче других орут, болея за того, на кого поставили чуть не последние десять рублей. Но большинство — по крайней мере, Иван уверен, что большинство — приходит не за этим. Иногда, лежа после боя на земле, чтобы отдышаться, он смотрит на них и видит тот же взгляд, что у бойцов. Эти зрители представляют себя там, на кое-как присыпанной песком арене. Может — в виде победителей, может — в виде побежденных. Вряд ли для них есть разница, главное — бой. Некоторые заводятся настолько, что начинают дрочить; расстегивают штаны, запускают руки за пояс — их движения становятся частью движения толпы, сливаются с ударами кулаков о заграждение, счастливыми танцами тех, кто сорвал куш, сделав правильную ставку, неуклюжим покачиванием пьяных. Некоторые женщины задирают кофты и лифчики, чтобы показать бойцам грудь. Большинству достаточно просто смотреть, представлять, что чувствуют бойцы, превращая за несколько ударов чужое лицо в бесформенный кусок кровоточащего мяса, выбивая дух меткими ударами в живот, выкручивая руки до тех пор, пока кости не затрещат. Но те, кому хватало смелости и денег, заходили немного дальше — и пытались снять бойцов, как шлюх. Некоторые сами подходили, чуть ли не сразу после боя, другие — кого-нибудь посылали, одни — запинались, с трудом объясняя, чего именно хотят, другие говорили спокойно, как будто речь шла о деловом соглашении. Деньги тоже предлагали разные. К Ивану приходили чуть ли не реже всего, и только после самых жестоких боев. Три месяца назад против него вызвался драться какой-то совершенно отмороженный сукин сын, который драться едва умел, но все равно не хотел сдаваться, сколько бы раз Иван ни опрокидывал его на землю, сколько бы раз ни прижимал коленом, слыша треск ребер — тот снова и снова поднимался, а потом кто-то из толпы бросил ему нож. Короткий, чуть изогнутый, вроде скорняжного — но даже такого может быть достаточно, если вогнать его в шею, например. До шеи, конечно, тот парень не дотянулся, но, снова бросившись на Ивана, вспорол ему кожу вдоль всего плеча, и тот понял, что дело может кончиться или плохо, или еще хуже, а сдыхать на арене он не собирался, по крайней мере, не сейчас. Он хотел просто придушить противника, чтобы тот отключился, но не рассчитал силы, не смог вовремя остановиться, стискивал его шею все сильнее, до тех пор, пока не почувствовал хруст сломанных хрящей под пальцами. Что ж. Этот дурак знал, на что шел, а ребята из табора знали, как избавиться от тела. Если бы менты его нашли и начали под них копать, то Михаил смог бы кого угодно убедить, что все было просто самообороной, но на самом деле убийство оставалось убийством. И после него Иван получил сразу три предложения. Мужик где-то одних лет с ним пришел сразу же после боя, когда рану едва заштопали, и сбивчиво начал рассказывать о том, как прекрасно было то, что он увидел. И как он хотел бы увидеть больше. Мужик беспокойно облизывал губы, поправлял очки, а потом вдруг рухнул на колени и пополз к Ивану, обхватил руками его колени и потянулся к ширинке, ничуть не боясь получить по морде. Иван просто оттолкнул его, обматерив, не в силах даже подняться, чтобы схватить мужика за шкирку и выкинуть прочь — но это не понадобилось. Тот встал, отряхнулся и ушел, больше ничего не сказав, даже не оглядываясь. На следующий день пришла женщина с таким же предложением, а потом еще одна прислала записку, в которую вложила сложенную в четыре раза сторублевую купюру. Деньги Иван отдал Михаилу, в уплату штрафа за убийство — если бы он попытался их отправить обратно, кто-нибудь из ребят все равно бы их прикарманил. Он запомнил почерк той женщины, завитушки на заглавных буквах, и точно знает, что она присылала записки еще несколько раз. Но Иван каждый раз отказывается. Наташа тоже всегда отказывается от таких предложений, она говорит, что если бы хотела трахаться за деньги, то стала бы проституткой. Зато другие соглашаются. Сергей — только на женщин, которые ему самому нравятся, а Борис, кажется, готов трахнуть кого угодно. Красивые женщины, которые достаточно богаты, чтобы купить себе любого мужчину, приходят к Борису, похожему на помойную крысу, пахнущему, как помойная крыса, и он трахает их в своем старом фургончике. Им нравится смотреть, как он прыгает на противников, раздирает им веки своими длинными острыми ногтями, чтобы добраться до глаз, а потом — вжимает в них пальцы с силой, не обращая внимания на отчаянный рев и попытки его сбросить, Борис давит и давит, до тех пор, пока смешанная с кровью и слезами прозрачная жидкая дрянь не вытекает из-под его рук. Ему часто приходится отдавать Михаилу свои деньги за бой, чтобы тот потратил их на взятки ментам. Иногда к Борису тоже приходят мужики и он тащит их туда же — в свой фургончик, пропахший плесенью и застарелым потом. Потому что ему все равно, как и с кем, лишь бы платили. Иван не осуждает его, если Борису нравится так зарабатывать — его право, но он сам этим заниматься не собирается. И дело не в том, что он не хочет чувствовать себя проституткой. Он, в отличие от Наташи, не видит особой разницы между боями за деньги и трахом за деньги: ты зарабатываешь своим телом. Просто боев ему достаточно. Он мог бы зарабатывать по-другому, но ему нравится арена и чувство власти, которое она дает. Мальчишкой он пробовал спать с женщинами пару раз, и точно знает: с боями этому не сравниться. Близость смерти возбуждает куда больше, чем близость с другим человеком. Михаил считает его странным. Наверное, так и есть. Иван не спорит. У него есть арена, бои, возможность почувствовать себя живым и возможность вернуться к друзьям. Ничего другого ему не нужно. Только еще один бой.