Из хранилища я украду твоё сердце

Пузырь лопается звонко, надсадно по ушам проезжается. Цири всё равно: она надувает новый, и он снова лопается, на губы липнет безвкусной массой. Раздражение льётся со всех сторон, копы её нахальство терпеть не могут, но Цири лишь подмигивает каждому. Игриво, как могло бы показаться. Издевательски — на самом деле. — Тебе не надоело на чужих нервах играть? Она не оборачивается, лишь плечами ведёт демонстративно, обтянутыми в чёрную кожу. Мягкую наощупь, идеально подобранную — её материальная любовь с зашкаливающей ценой. Цири может себе это позволить. По её мнению. По мнению закона, всё, чего она достойна, — форма цвета переспелых апельсинов. — Тебе ведь нравится, — сарказм в её словах влит намертво, забетонирован. В слюну впитался ядом. Но Кагыру она усмехается, глаза щурит до ломающей собственный образ мягкости, пока он напротив садится, отодвигая с края стола стопку цветных папок. Бравый воин современности, достопочтенный страж порядка и её, Цири, вечная тень. — Цирилла, — он языком цокает, руки на груди скрещивает. Цири глазами бездумно скользит по его предплечьям. Собственные руки скованы, перебивая ловкости пальцев хребет. — Не устала чужие сейфы опустошать? — Не устал пить дерьмовый кофе? — отбривает тут же, но не так зло, как могла бы. Не так агрессивно, потому что Кагыр не вписывается в установленные рамки, стереотипы полицейской безмозглости ломает раз за разом, когда Цири за руку хватает почти на месте преступления; когда гончей по горячим следам бежит, выпутываясь из многочисленных ловушек. Цири нравится эта игра в кошки-мышки, только с ролями определиться не может никак. — Что на этот раз? — Кагыр на самом деле не спрашивает и в шаблонные папки не смотрит. Наизусть её грехи знает, лучший из лучших, упорно в цепи сковывающий, пока Цири снова из них не выкручивается и не исчезает в толпе. Ненадолго. Её, как любого зависимого, ломает. Только от кражи ли? Украденные бриллианты уже на экспертизу катятся, и вопрос времени, когда тревогой зазвенит телефон. Подделка. Под-дел-ка. Знает ли он? Конечно, знает. Цири хотела бы в эту голову влезть да ответы на все зудящие вопросы отыскать, дверь за дверью вскрыть сейфы мыслей верными отмычками, но только в собственной — сплошной пикассовский кубизм. — Как обычно, Кагыр, — чужое имя с губ слетает ударом хлыста. — Ты ловишь, а я убегаю. Кагыр не пылает к ней ненавистью, как к преступнице; Вору, коим с большой буквы зовётся не за срезанные кошельки. — Когда-нибудь, — он откидывается на спинку кресла. Ему ведь большое будущее светит, если, наконец, за решётку вставшую поперёк горла девчонку засадит. — Ты не сможешь сбежать. Их взгляды перекрещиваются под аккомпанемент её улыбки. — Когда-нибудь! — Цири звонко лопает надувшийся пузырь из жвачки и скалится углом рта напоследок, когда её уводят. В клетку, которая не удержит. Когда-нибудь она окажется действительно крепкой, что только зубы обломать. Когда-нибудь Цири выбраться не сможет, и все её фокусы окажутся бессильны. Когда-нибудь, теряясь в артериях городов, растворяясь в их безумном потоке, она не явится по адресу, в нервах Брайлем выбитым; в окно не влезет, как впервые созревший на дело домушник. Когда-нибудь Кагыр откроет дверь, а за его спиной будет стоять подкрепление. Когда-нибудь Цири не будет ждать его, на столе в его кабинете сидеть, ногу на ногу закинув и беззастенчиво копаясь в бумагах. Когда-нибудь Кагыра не толкнёт навстречу ей, в объятья тонких рук, в жар сбивчивых поцелуев и поспешно снимаемой одежды. Когда-нибудь это закончится: вожделение и страсть истлеют, оставив лишь привкус мертвечины. Клетка замкнётся, собственный хвост окажется пойман, а мышь — загнана в угол. Но Цири удручающе спокойна. Она любые наручники сломать сможет и какое угодно хранилище вскроет. Только к одному никак не подберётся. К тому, что в клетке чужих рёбер бьётся. Но истина так проста и смешна, что Цири до нелепости уверена и совсем не страшится этого "когда-нибудь". Ведь когда-нибудь Кагыр сам принесёт ей ключи.